Уроки казахстанского. Как уход Келимбетова отразился на тенге?

Финансовый кризис в России – как и во многих других постсоветских государствах – набирает обороты. Рубль опускался до новых минимумов, теряя до 14% с начала года. В Белоруссии местная валюта упала с 1 января на 16%. Еще раньше, в конце декабря, девальвацию почти на 32% провёл Азер­байджан. Однако, похоже, наибольшие проблемы в последнее время заметны в Казахстане – который долгое время выглядел чуть ли идеальным при­мером финансовой стабильности и экономической успешности в СНГ.

Причин тому довольно много – среди объективных и цены на нефть, и об­щее недоверие инвесторов к развивающимся рынкам, и не всегда прозрач­ное экономическое регулирование. Однако в казахском случае есть и явный субъективный фактор: власти страны при нарастании кризиса начали кадровые перестановки – в частности, назначив 2 ноября на должность председателя Нацбанка молодого и малоизвестного широкой публике банкира Да­нияра Акишева.

Рынок, и без того находившийся в нервном состоянии, воспринял это назначение образом, в чём-то схожим с тем, каким российский рынок воспринял назначение премьер-министром Сергея Кириенко в 1998 году. Тенге показал в последние месяцы 2015 года самое сильное падение по сравнению с валю­тами стран СНГ и Европы – инвесторы полагали, что новый руководитель НБ является временной фигурой, на которую можно будет списать разного рода неудачи. Кроме того, и население (столкнувшееся с ускоряющимся ростом цен), и инвесторы (которым была обещана прозрачность принимаемых решений, а не неожиданные интервенции на рынке) стали негативно реагировать на непредсказуемость регулятора при его новом руководителе.

Что мы имеем в итоге? Валюта обвалилась с 270 тенге/долл. в конце октя­бря до 375-380 тенге/долл. сейчас. Идея «таргетирования инфляции» по сути, похоронена, так как Национальный банк мечется между стремлением сбить рост цен и удержать котировки тенге. Сама концепция плавающего валютного курса практически забыта, так как (возможно, по указанию свыше) регулятор сно­ва стал участвовать в качестве активного продавца валюты на бирже KASE, хотя после отправки тенге в свободное плавание прозвучали чёткие обещания этого не делать. Становится ясно, что удержать официальный курс нац­валюты в относительно узком ранее заявленном коридоре Национальный банк может только в случае, если получит в своё распоряжение средства так называемых национальных фондов (в российском случае – Резервного фонда и ФНБ). В изначальных проектах предполагалось, что банк будет влиять на валютный рынок не через интервенции, а посредством предоставления или изъятия дополнительной ликвидности – но и этого тоже не случилось. Более того – в последнее время заметны признаки прямой дезинформации инвесторов: по­ка в пресс-релизах Нацбанка говорится о том, что ставки по РЕПО медленно снижаются, вся рыночная статистика указывает на их стремительный рост практически с первого дня после смены руководителя регулятора. Решение приостановить вообще само установление базовой ставки стало настоящей катастрофой, дезорганизовавшей рынок. В главном банке страны, похоже, надеялись, что после резкой девальвации банки будут заинтересованы «переложиться» из долларов в тенге, учитывая высокую доходность инструментов в местной валюте и крайне низкую – долларовых бумаг; однако финансисты понимают, что кредитовать реальный сектор, во-первых, очень рискованно, а, во-вторых, на волатильном рынке краткосроч­ные вложения всегда более доходны. Наконец, Нацбанк, судя по всему, не видит, что дева­львация уже перестала быть панацеей для сырьевых кампаний – так как при цене $30 за баррель нефти снижение нацвалюты компен­сируется удорожанием покупаемого импортного оборудования и необходимостью обслуживать валютные займы. В общем, отстроенная казахс­кая финансовая система находится сейчас не в лучшем состоянии – и свидетельств о повороте к луч­шему нет: обещания Национального банка проводить политику свободного формирования обменного курса тенге не выполняются, интервью, которые дает новый глава финансового регулятора, порождают больше вопросов, чем дают ответов, а о важных решениях объявляется постфактум.

Какие уроки может вынести Россия из происходящего в её главном партнёре по Евразийскому Союзу? Прежде всего – что обещания нужно соблюдать. Если принято решение о плавающем курсе и отказе от интервенций, его стоит придерживаться. Замечу: в России это пока удаётся, и результат такого подхода налицо. В середине января рубль котировался на максимумах по 81-82 руб./долл., в то время как цены нефти достигали 27 долл./бар. Год назад, в декабре 2014 г., рубль опу­скался до 67-68 руб./долл., тогда как нефть даже не «пробивала» вниз отме­тку в 48 долл./бар. Если бы рубль повторял курс нефти, доллар стоил бы 120 руб. Если бы российская валюта за последний год повторила путь казахстанской, то курс мог бы достичь 145 руб./долл. Поэтому первый урок – нужно, если выбран определённый политический паттерн, его придерживаться.

Кроме того, не стоит поддаваться на соблазн возложить на определённого чиновника или их группу ответственность за влияние внешних факторов. В Казахстане К.Келимбетов, в России Э.Набиуллина, и далее «по списку» – все эти финансисты действовали так, как подсказывал рынок, хотя и в условиях, созданных руководителями своих государств. Пытаться в этой ситуации «персонализировать» ответственность чиновника за глобальные изменения конъюнктуры (как это было сделано в Астане в прошлом году или к чему в Москве призывает С.Глазьев сотоварищи) – значить делать заведомо невер­ный выбор, чего рынок и население не прощают. При этом даже, наверное, можно вернуть (или попытаться вернуть) человека обратно (как в России в том же 1998-м попытались вернуть портфель премьера В.Чернормырдину), но кризис уже произвёл свой эффект, и его не изменить.

Наконец, нужно иметь в виду, что в нынешних условиях девальвация име­ет ограниченный эффект и не обязательно приведёт к экономическому вос­становлению. Вполне может статься, что при курсе в 120-130 руб./долл. воз­никнет возможность сверстать бездефицитный бюджет и не растратить ре­зервы – но какой в них смысл, если будут убиты и инвестиционная, и потре­бительская активность? Поэтому, на мой взгляд, правильнее всего последо­вательно придерживаться политики рыночного курсообразования, поддер­живать рынок не интервенциями, а РЕПО; не искажать статистику; искать и в самых сложных ситуациях диалога с внешними инвесторами. И, разумеет­ся, минимизировать как популистские обещания, так и необоснованные ра­сходы государственного бюджета.

В ходе недавних экономических кризисов сложилась ситуация, в которой может казаться, что в развитых странах центральные банки могут почти всё: снижать учётную ставку, проводить масштабные «количественные смягче­ния» – и всё при крайне низкой инфляции и стабильных валютных курсах; в то же время главные банки развивающихся стран могут только смиряться с падающими курсами валют, галопирующими ставками и растущей инф­ляцией. Отчасти это так и есть, так как отражает роль первых и вторых стран в современной глобальной экономике. Однако опыт показывает, что прак­тически одинаково зависящие от внешних рынков сырья экономики России и Казахстана сохраняют существенную свободу действий в финансовой об­ласти – и главным уроком их сравнения остаётся то, что в сложной ситуации нужно минимизировать спонтанные и непонятные для рынка решения. В их числе – и кадровые.

 Владислав Иноземцев, директор Центра исследований постиндустриального общества 

• 142
• 141