Как ломаются американские скрепы

Быть американцем – значит спорить о том, что означает быть американцем. Даже в момент основания у нас не было почти ничего общего. У нас нет общей национальности, вероисповедания или расы. Всё, что у нас есть – это варианты определения «нас, народа», то есть тех, кто, согласно Конституции, является источником суверенитета в государстве, задуманном для службы обществу, а не для господства над ним.

Именно поэтому Конституция здесь всегда была основой политических споров. С момента её принятия, а затем в период Гражданской войны и Реконструкции (когда она была обновлена тремя «поправками о свободе») и вплоть до признания производных, неперечисленных прав в XX веке – всё это время Конституция структурировала политическую риторику американцев. И поэтому поразительно (и, наверное, опасно) то, что зарождающийся идеологический консенсус выражает позицию антифедералистов, которые выступали против замены Статей Конфедерации, принятых после обретения независимости, на Конституцию.

А такой консенсус действительно возникает в последние годы. Влиятельные фигуры, причём как слева, так и справа, сегодня ставят под сомнение конституционные договорённости 1787-1790 годов и, что ещё важнее, отвергают их результат.

На левом фланге Конституция всегда считалась «термидором» Американской революции – моментом, когда радикализм народа «с улиц», выраженный в конституциях штатов, которые были написаны и ратифицированы после 1774 года, был побеждён благодаря отмене Статей Конфедерации. Книга Чарльза Бирда «Экономическая интерпретация Конституции Соединённых Штатов» зафиксировала эту позицию в 1913 году, и с тех пор она повторяется и расширяется бесчисленными учёными, журналистами, юристами и так далее.

В тех же интеллектуальных кругах обычно принято утверждать, что конституционные договорённости стали контрреволюционным способом сохранить рабство, а не инструментом для расширения демографического охвата «нас, народа». Джеймс Мэдисон, главный архитектор Конституции, якобы старался предотвратить правление большинства, а не помочь ему установиться.

А теперь и на правом фланге пришли к аналогичным выводам. Новое консервативное супербольшинство в Верховном суде готово считать Соединённые Штаты лишь дипломатическим пактом между суверенными штатами, то есть государственной структурой, похожей на ту, что позволялась в рамках Статей Конфедерации. В этом году суд постановил, что у федерального правительства нет полномочий заставлять компании, имеющие сто или более сотрудников, проводить обязательную вакцинацию или тесты, и у него нет полномочий требовать и даже поощрять переход от угольных электростанций к альтернативным источникам энергии.

Ещё тревожней то, что суд собирается рассмотреть дело «Мур против Харпера», которое даёт ему шанс протестировать (и, видимо, одобрить) новую правовую доктрину «независимого законодательного органа штата». Такой орган может игнорировать решения судов штата, Конгресса и самого Верховного суда при определении границ избирательных участков и назначении выборщиков от штата во время президентских выборов.

В этих решениях эхом звучит наследие Джона Кэлхуна, борца за сохранение рабства, который утверждал, что штаты могут «обнулять» федеральные решения, которые вмешиваются в их «внутренние институции». Новое большинство в Верховном суде явно стремится демонтировать федеральную власть, что фактически вернёт США на уровень политического развития, предшествовавший принятию Конституции.

И левые, и правые оправдывают своё негативное отношение к конституционным договорённостям тем, что они отменили демократию. Левые обычно упоминают Коллегию выборщиков и Сенат как вопиющие примеры антидемократических намерений отцов-основателей, а правые сосредоточились сейчас на чрезмерных полномочиях исполнительных ведомств, то есть тот самом «административном» или «глубинном» государстве, которое якобы грубо нарушает права штатов и подрывает суверенитет народа. И в том, и в другом случае Конституция рассматривается как главное препятствие на пути правления большинства, а значит – на пути демократии.

Но так ли это? А как же политическое и интеллектуальное наследие Фредерика Дугласа, Анжелины Гримке, Авраама Линкольна, Тэргуда Маршалла и Теодора Уэлда (среди многих прочих)? Все они доказывали, что Конституция была одним из моментов в цепи событий (континууме), которая началась с Декларации о независимости и её поразительным утверждении «самоочевидной» правды: «все люди созданы равными».

Даже Мэдисон никогда не колебался в своей приверженности правлению большинства. Он настаивал, что это было необходимым условием (sine qua non) народного, республиканского правительства, хотя и признавал, что большинство может быть столь же тираничным, как любой деспот, и мечтал о будущем, в котором большинство граждан станут работниками на зарплате, незаинтересованными в сохранении прав собственности.

Это было удивительно, учитывая, что Мэдисон, как и все его современники, верил, что свобода немыслима без права собственности. Однако он также верил, что свобода может не пережить «затмения равенства». «Двумя главными целями Правительства являются права людей и права собственности», – говорил Мэдисон Томасу Джефферсону. По его мнению, все прежние республики пали потому, что не могли – или не хотели – сбалансировать эти права: «во всех правительствах, которые считались маяками для республиканских патриотов и законодателей, права людей оказывались подчинены правам собственности. Бедняки приносились в жертву богачам».

Вооружённый этими наблюдениями, Мэдисон был решительно настроен написать такую конституцию, которая бы позволила народному, республиканскому правительству возобладать и со временем создать государственное общество, где все люди были бы не только созданы равными, но и к которым относились бы как к равным. Это несомненное изначальное намерение в основном было забыто в период господства неолиберальной системы в последние 40 лет, но оно сохраняется. Оно говорит нам, что права собственности никогда нельзя признавать священными в ущерб людям, и что демократию нельзя сужать до правления большинства. Исполнение полномочий государственной власти должно оправдываться согласием со стороны тех, кем она управляет, а не силой чисел (в ином случае южные штаты США во времена законов Джима Кроу считались бы образцовой демократией).

Интеллектуальные наследники Мэдисона находили способы интерпретировать его творение как инструмент освобождения. Активные борцы с рабством, подобные Дугласу и Линкольну, а также аболиционисты, например, Уэлд и Гримке, отказывались считать печально знаменитый пункт Конституции о «трёх пятых» (он определяет, как именно надо подсчитывать рабов при расчёте представительства штатов в Конгрессе) неопровержимым клеймом неполноценности. Скорее, этот пункт предлагал считать афроамериканцев «лицами» («persons»), а подобная терминология предполагает права и привилегии, которыми обладало белое население.

Интеллектуальные наследники Мэдисона понимали также, что Конституция санкционировала создание чего-то большего, чем просто группу суверенных штатов. Несмотря на их многочисленные политические различия (и часто разногласия), они считали Конституцию идеально соответствующей обещанию освобождения, данному в «Декларации о независимости». Так следует считать и нам.

Copyright: Project Syndicate, 2022. www.project-syndicate.org

• 51
• 60