Малика Токмади: Консенсус власти и общества был разорван в январе

Политическая жизнь стала разнообразной: вышли на арену полузабытые оппозиционеры, «переобуваются» депутаты парламента. Но что думает об этом молодежь, громко заявившая в январе о собственном запросе на политическое участие. Об этом политолог PaperLab Малика Токмади.

– Недавно в своем интервью депутат мажилиса Айдос Сарым сказал, что после январских событий сформировался некий консенсус с народом, когда власть гарантирует порядок и безопасность, а народ вроде бы соглашается, так как простые социально-экономические блага, особенно на фоне войны в Украине, для него важнее. Как вам такая интерпретация ситуации?

– Эта риторика из прошлого. Консенсус власти и общества был разорван в январе. Мы все помним, как Назарбаев говорил: сначала экономика, потом политика – мы вас обеспечиваем хорошей экономикой, заливаем деньгами, а вы просто молчите и не лезете в политику. Важно понимать, что причины протестов в январе были не только социально-экономические, но, прежде всего, политические – людям надоело не иметь право голоса. Громче всего звучало «шал, кет», народ требовал, чтобы сменялись акимы, прекратилась коррупция. Сказать, что в Алматы люди выходили на улицы из-за цен на газ, точно нельзя, причем наблюдалась солидаризация казахстанцев с митингующими в первые дни, до того, как начались массовые беспорядки. Поэтому, говоря о том, что после января сформировался какой-то консенсус, власти просто пытаются выдать желаемое за действительное.

– Месседжи из недавнего послания президента соответствовали ожиданиям молодых?

– В послании власть будто разговаривает сама с собой, точно не с молодежью. Потому что в нашей политической сфере молодежь не репрезентирована, как и многие другие группы. При этом средний возраст казахстанца – 31 год, более половины населения – женщины. Нынешнее правление пожилых людей не может отвечать запросам молодых даже в теории хотя бы потому, что это очень разные социальные группы, с разным менталитетом, разными проблемами и интересами. Примечательно, что Токаев в послании критикует реализацию идеи о тридцатипроцентной квоте для женщин и молодежи в парламенте, говоря о том, что в итоговых составах народных избранников квота не нашла должного отражения. Само существование этой квоты – это «костыль», свидетельство того, что у нас нет настоящих выборов. Но, видимо, даже этот «костыль» не работает.

– Очевидно, что авторы идеи досрочных выборов надеются, что новый президентский срок условно разделит период правления Токаева, оставляя в прошлом печальный шлейф Кровавого января. Поможет ли это затупить боль трагедии в коллективной памяти?

– Пока не будут решены корневые проблемы январских протестов – застой в политической системе, коррупция, запрос на справедливость – оставить в прошлом Кровавый январь невозможно.

Мы видим, что январские события пытаются всеми силами забыть или игнорировать. Кантар как огромный слон в общей комнате, которого все пытаются не замечать. Но эта травма, эмоции людей, их переживания никуда не пропадут. Мы, как общество, до сих пор не можем проговорить, обсудить, что на самом деле случилось. Вместо открытого обсуждения мы получаем газлайтинг на государственном уровне: это был не народ, а «маргиналы» и преступники. Это ни к чему хорошему не приведет.

Мы видим, что Токаев говорит о «Новом Казахстане», Второй Республике, политических реформах. Это отражение осознания необходимости политических изменений в его администрации, но они не готовы их воплощать, а время идет. Еще несколько месяцев назад у казахстанцев был духовный подъем, надежды на позитивные перемены, а сейчас и этот энтузиазм угасает.

– Особенно после объявления о досрочных выборах и семилетнем президентском сроке?

– Да, я думаю, что проведение референдума без общественных обсуждений, поспешные выборы дискредитируют все, что говорилось про Новый Казахстан. Мы видим политику из старого Казахстана, независимые партии и кандидатов, таких, как Жанболат Мамай, не допускают к выборам, все так же происходят массовые нарушения прав человека. Самый свежий пример – фактический запрет на показ фильм о Кантаре. Власти сами же дискредитируют идеи о Новом Казахстане. Вместо новых лиц мы видим пробуждение «старой» оппозиции, что вызывает диссонанс. Они напоминают героев фантастических фильмов о людях из прошлого, которые не могут найти себя в настоящем. Возможно, эти люди вписываются в нынешний политический истеблишмент, потому что они похожи в целом. Но и те, и другие далеки от среднего казахстанца и реальности, далеки от взглядов молодых на будущее и развитие страны. Все эти люди точно не из Нового Казахстана.

– Будет ли расти на этом фоне запрос на политическое участие у молодежи?

– Анализ PaperLab показал, что на протесты в январе выходили в основном молодые люди до 40 лет. Что это было, если не запрос на политическое участие и справедливость? Я не вижу предпосылок для того, чтобы этот запрос исчез. Кантар – травма не только про январь, но еще и про Жанаозен и Желтоксан. Это гигантская символическая сила. Будет удивительно, если она снова не проявит себя. Насколько наша власть недальновидна, что выбирает заглушать эту боль?! А пока я не вижу со стороны власти хотя бы попыток работать с коллективной травмой, у меня сохраняется внутреннее чувство тревоги в отношении этой бомбы замедленного действия.

– Считается, что нереализованная протестность и социально-экономические проблемы приводят людей в религию. Стоит ли ожидать еще большего роста исламизации?

– Часть людей может размещать в религии запрос на политическую протестность, приходить в ислам в поиске справедливости. Но кроме политического ислама есть неполитический, который не обязательно может вылиться во что-то протестное. Вообще, ислам в Казахстане не стоит демонизировать. Ислам – часть процесса нашего нациестроительства, мы все, как общество, себя ищем. Такой у нас сейчас политический период – смена поколений, 30 лет независимости, отход от колониальной навязанной идеологии. Не обязательно найти себя в религии – это что-то плохое.

– Может ли в Казахстане появиться запрос на управление государством по нормам шариата?

– Если у нас количество людей в религии растет, то хорошо бы их репрезентировать. Я не думаю, что радикальных верующих в Казахстане настолько много, что они влияют на политику, на то, как мы живем.

– Просто самих проповедников ислама в Казахстане сложно назвать носителями демократических ценностей. В том же ДУМК нет ни одной женщины-муллы, например, да и запроса на это вроде бы нет. Иногда религиозные проповедники имеют очень большое влияние и авторитет – намного выше, чем акимы, например. Безграничная власть – что в условном Нуротане, что в умме – всегда сопряжена соблазном эту власть увеличивать путем нарушения прав других.

– Права человека – не самая большая ценность в казахстанском обществе, к сожалению, поэтому проблема не в исламе, а в патриархальных установках, которым следует и чиновник в акимате, и условный проповедник. Поэтому гражданскому обществу нужно бороться за права человека, нежели против ислама. В правительстве тоже нет женщин, как и в ДУМКе, так что это скорее общая проблема, которую важно осознавать и решать.

– Какие у вас прогнозы? Как молодежь будет чувствовать себя в ближайшие 7 лет в Казахстане?

– Мне сложно дать прогноз конкретно о молодежи, скажу, как я вижу общее восприятие казахстанцев. Экономически мы в очень сложном положении. Есть только отдельные месседжи про Новый Казахстан, но эти желания никак не трансформируются в реальность. Уверена, что будущие выборы пройдут так же, как и все предыдущие. Очевидно, что действующая власть не хочет отпускать старый Казахстан. При условии, что не случится больших форс-мажоров, на которые были богаты последние годы, в моем оптимистичном сценарии мы будем жить плюс-минус в старом Казахстане, в котором нам, может быть, будут время от времени подкидывать какие-то небольшие «плюшки».

• 86
• 63