Танец над пропастью – 4

Продолжение исследования Бориса Румера о начале Второй мировой войны

Сталин — appeaser

Визит Молотова в Берлин, его несговорчивость, целиком отражали на тот момент уверенность Сталина в возможности игры на равных с Гитлером. Его убеждение в сохраняющейся заинтересованности Гитлера в поддержании стабильных отношений, страхующих его восточный тыл в войне с Англией, плюс нужда в российскихъ поставках, позволяли ему бросать вызовы Гитлеру на Балканах и в Прибалтике. Что он и делал. Но после ноября эта уверенность его оставила. Сталин осознал, что заигрался. Возможно, сигналом послужил такой факт: в Берлине Молотову было предложено присоединение России к антибританскому Тройственному союзу (Германии-Италии-Японии). Молотов (т.е. Сталин) уклончиво среагировал на это предложение. Согласие означало бы утрату нейтралитета и, следовательно, вовлеченность в войну с Англией. Гитлер ведь очень этого хотел: тогда, потеряв надежду на советско-германское столкновение, Лондон наверняка согласился бы прекратить сопротивление. Сталин прекрасно понимал, что затем наступила бы его очередь. Никаким союзам, договорам с Гитлером он не доверял, игру Гитлера просёк. Тем не менее, в конце ноября Сталин ответил на это предложение согласием, но поставил заведомо неприемлемые для Гитлера условия.

Ответа он не дождался, и молчание Берлина истолковал правильно, как зловещий знак. Поведение фюрера становилось все более враждебным, и это нервировало Сталина. Германская сторона все чаще нарушала график поставок по договору, но, несмотря на это, Сталин дал команду не только строжайше соблюдать сроки, но и поставлять требуемые немцам материалы сверх установленных соглашениями норм. Сталин, который два года тому назад с презрением говорил о «мюнхенских» умиротворителях appeasers, весной 41-го совершенно уподобился им, делал все возможное, чтобы не раздражать Гитлера, чтобы убедить его в своей неизменной лояльности, в своем непротивлении его агрессии. Теперь он всеми силами старался вернуть его расположение. Но было поздно.

Провал Балканской политики.

Гитлер пресек настойчивые попытки Сталина превратить Болгарию в своего сателлита. В феврале Болгария присоединилась к Тройственному пакту и стала транзитной территорией для частей Вермахта. Ко всеобщему удивлению реакция Сталина была практически никакая. Еще более наглядным примером покорности Сталина служит его реакция на вторжение Вермахта в Югославию. Ранним утром 6го апреля был подписан советско-югославский пакт о дружбе, о чем Молотов известил Берлин, и в то же утро германские войска вторглись в Югославию, Люфтваффе варварски бомбили Белград и через 12 дней эта рекордная по стремительности операция завершилась капитуляцией Югославии. Сталин не реагировал и на сей раз. Когда Шуленбург лично известил Молотова о свершившемся факте, тот даже не упомянул о пакте с Белградом.

Можно себе представить в какое состояние пришел Сталин. План утвердиться на Балканах рухнул. Гитлер бесцеремонно осадил его, вернул к реальности, быстро, решительно, без уведомления, грубо нарушив тем самым условия Пакта «М-Р». Это был «момент истины» для Сталина. Его политика на Балканах обернулась унизительным поражением, покорным принятием свершившегося факта: включения Балканских стран в про-германский лагерь. Военное превосходство Вермахта в мире к началу 41го было очевидным, впечатляющий блицкриг в Югославии и Греции еще раз это подтвердил. Непротивление Сталина хотя бы на вербальном уровне действиям Гитлера свидетельствовало об осознании им своего бессилия.

Похоже в апреле 41- го он пришел к выводу, что Гитлер может напасть до того, как решит вопрос с Англией. Почему в апреле? На апрель приходятся активизация Гитлера на Балканах, размещение группы войск в Финляндии невзирая на протесты Молотова (Когда американский журналист Джон Скотт John Scott спросил у германского военного атташе, с какой целью прибыли германские танки в Финляндию, тот с усмешкой ответил: «Для охоты на полярных медведей.»), в Румынии.

В то время, как Гитлер неуклонно шел к цели, Сталин, потерпев провал на Балканах, похоже, растерялся, утратил ориентиры. Об этом можно судить по работе советской пропагандистской машины, четко, в нюансах, реагирующей на исходящие от вождя импульсы. С августа 39го до апреля 41го она была настроена прогермански. В апреле 41го, в ходе нападения на Югославию, тон её стал меняться, приобретая все более антигерманскую тональность. Знаковым моментом послужило возвращение в апреле на экраны откровенно антигерманского фильма Эйзенштейна «Александр Невский» со знаменитой, ставшей лозунгом, фразой: «Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет!». Наконец, речь Сталина 5го мая на приеме выпускников военных академий, обозначившая готовность к войне и требующая отказаться от представления о непобедимости германской армии. Но в начале июня антигерманская кампания в прессе прекратилась и 14-го июня публикуется знаменитое Сообщение ТАСС, полное заверений в неизменности советско—германских отношений в соответствии с Пактом «М-Р».

Из области психоанализа.

Максим Литвинов, уже в качестве посла в Америке, в необычном по откровенности интервью Нью Йорк Таймс в декабре 41го, сказал, что Советское правительство, т.е Сталин, получало немало сообщений о готовящемся нападении, но не воспринимало их всерьез, и не потому, что верило Гитлеру, а потому, что представлялось безумием с его стороны начать войну на востоке против России до того, как он закончит войну на западе. Но, весной 41го, Сталин, по-видимому, был совсем не уверен, что Англия в состоянии в одиночку выстоять в войне. Шансы на то, что не выстоит, что согласится на мир с Гитлером, в этот период перевешивали. «Миссия Гесса» убедила его в том, в Берлине и Лондоне начался поиск приемлемых для обеих сторон условий прекращения войны. Он не верил, что 10го мая 1941г. Гесс прилетел в Англию вести переговоры о мире по собственной безумной инициативе. Он был убежден, что Гесс выполнял поручение фюрера. Хрущев в мемуарах вспоминает, что Сталин говорил членам Политбюро, что не сомневается в этом.

Никакой паранойи тут не было. В самом деле, невозможно же было предположить, что третий человек в Рейхе, второй после Гитлера в партии, преданный фюреру, как собака, Гесс («тень Гитлера»), против воли босса решился на политическую авантюру такого значения. В приговоре Гессу Нюрнбергского трибунала сказано, что, улетая в Англию он вез с собой мирные предложения, которые, как он утверждал, Гитлер был готов принять. Вполне резонно было Сталину заключить, что это были предложения Лондону закончить на приемлемых для него условиях войну и развязать Гитлеру руки для нападения на Россию. Вполне резонно было ему заключить, что у англичан, в их тогдашнем положении, есть достаточные основания благосклонно отнестись к такому варианту завершения войны. Он не мог не учитывать при этом тот очевидный для него факт, что не было для лондонских стратегов более вожделенной перспективы, чем столкновение гитлеровской Германии со сталинской Россией.

Из такой реальности, из готовности англичан пойти на сделку с Гитлером, должен был исходить реалист Сталин весной 41го. Однако был пробел в логике его построений. Он ошибался: Черчилль, члены его военного кабинета, лидеры парламента слишком хорошо знали, чего стоят договора с Гитлером. И еще один немаловажный момент, который не принимал во внимание Сталин: он не понимал национальный характер англичан. Таким образом, даже если предположить, что Гесс выполнял поручение своего босса, то оно было обречено на провал.

Но ведь не только германская угроза нависала над Россией, еще и японская. Японские лидеры, включая подписавшего в апреле 41го в Москве советско-японский договор о ненападении министра иностранных дел Мацуоку, контролирующие правительство милитаристы (особенно так называемая «квантунская клика»), вынашивали планы агрессии на советском Дальнем Востоке. Япония была ассоциирована с Германией в рамках двух, по сути антисоветских, пактов— «Антикоминтерновском» и Тройственном Tripartite Pact, и Сталин, информированный глубоко внедренным в круги токийского политбомонда, приятелем германского посла Отта, советским агентом Рихардом Зорге, не мог не знать об этом. Не мог он сомневаться в готовности японцев нарушить пакт. Не мог не учитывать высокую вероятность, что в случае нападения Германии, японцы вознамерятся взять реванш за поражение на Халхин-Голе в августе 39го. Таков был расклад в эти, считанные до 22го июня, недели. Зорге ведь только осенью 41го сообщил в Москву о решение японского руководства направить их экспансию на юг, в сторону южных морей, на захват оказавшихся «бесхозными» летом 40го обширных колоний Франции и Голландии, а не на север, т.е. на советское Зауралье, на Дальний Восток. Весной-летом 41го война на два фронта—западном и восточном, война, которую он не мог выиграть, должна была представляться Сталину вполне реальной и близкой перспективой.

Один, вполне сценический, эпизод, происшедший на Ярославском вокзале Москвы 13 го апреля 41го во время проводов Мацуоки, подписавшего пакт о нейралитете и ненападении между Японией и СССР, отражает состояние Сталина в этот период. После основательной попойки в Кремле с Мацуокой по поводу подписания пакта Сталин и Молотов к изумлению собравшихмя для проводов дипломатов и журналистов появились на перроне (Сталин никогда никого не встречал и не провожал.). Оба были в возбужденном состоянии. Сталин подошел к германскому послу Шуленбургу и, обняв его за плечи, сказал: «Мы должны оставаться друзьями, вы должны сейчас сделать все, все для этого». Затем он нашел среди присутствующих и.о. военного атташе полковника Кребса и сказал ему почти то же самое. Великий лицедей Сталин, надо полагать, разыграл эту сцену, чтобы произвести эффект на присутствующих и… как посыл Гитлеру. Скорее всего, это был осмысленный поступок, но можно допустить, что у него сдали нервы. Ведь за день до этого, 12го апреля, немецкие танки вошли в Белград, а 27го апреля над Акрополем взвился флаг со свастикой. А он-то надеялся, что вторжение в Югославию с её труднодоступным горным рельефом, и в Грецию, которую защищали англичане, отнимет у Гитлера несколько месяцев!

Думаю, что психоаналитик диагностировал бы состояние Сталина весной 41го, как «когнитивный диссонанс», т.е., согласно Википедии, «дискомфорт, вызываемый противоречием между имеющимся устоявшимся представлением и свежей поступающей информацией, фактами.». Убеждение, что Гитлер не нападет пока не решит вопрос с Англией, было «устоявшимся представлением» Сталина. Но нарастающий с каждым днем поток «информации, фактов» противоречил ему.

«Но разведка доложила точно» (Из песни1939г.).

Содержание плана «Барбаросса» (нападения на Союз) по свидетельству бывших начальников ГРУ генералов Ивашутина и Ладыгина было доложено Сталину уже через 11 дней после его подписания Гитлером (ВПК-курьер, №33,2011). После учиненного Сталиным в 1937-38гг разгрома зарубежной агентуры, её дееспособность, главным образом агентуры ГРУ, была уже к 1940-му восстановлена. Проникновение в самые сокровенные сферы политики Рейха, включая гестапо (Willy Lehmann), было её несомненным достижением. Известно, что было всего 9 копий отпечатанного плана «Барбаросса», этого наисекретнейшего документа, 7 из которых лежали в сейфе Гитлера, приказавшего предпринять чрезвычайные меры предосторожности, ознакомив с ним только предельно минимальный круг лиц, только тех, кому это было необходимо для конкретной работы. Даже Риббентроп, если верить его предсмертным мемуарам, не был в их числе.

Объективно говоря, пришедшим на смену репрессированным, новым кадрам советской резидентуры в Германии досталось не такое уж тяжелое поле деятельности. Они унаследовали завербованную предшественниками агентуру — идейных антинацистов, таких, как члены «Красной капеллы» офицер главного штаба Люфтваффе Harro Schulze-Boysen («Старшина») и консультант министерства экономики Arvid Harnack («Корсиканец»), поставлявшие бесценную информацию (за шесть дней до 22-го июня они сообщили в Москву о предстоящем нападении). Среди тайных антинацистов были такие фигуры, как шеф военной разведки адмирал Канарис, второй человек в министерстве иностранных дел Вайцзекер, дипломат Гизевиус, не говоря уже о менее высокопоставленных бюрократах и военных. Что касается засекреченности плана Барбаросса, то в этом случае, как и в ряде других случаях, засекреченности стратегических операций, пресловутая нацистская контрразведка, была совсем не на высоте. Утечка информации шла по разным каналам. Так, Канарис сообщил весной 41-го о готовящемся нападении своей близкой знакомой, связанному с английской Intelligence члену польского Сопротивления некоей «madame J.» и попросил её передать эту информацию в Лондон (Jan Colvin, «Chief of Intelligence»). Другой пример: генерал Фридрих Паулюс, руководивший разработкой плана Барбаросса, поделился его содержанием с членами своей семьи. Фрау Паулюс, критически относящаяся к нацистскому режиму румынская аристократка,с негодованием встретившая сообщение мужа, имела друзей среди инфильтрированных советской агентурой аристократических кругов русской эмиграции в Берлине. Княжна Мария Васильчикова, прелестная «Мисси», приятельница Клауса фон Штауффенберга и его друзей- антифашистов, была среди них. Вполне можно предположить, что через них просочилось немало сведений, в том числе и о «Барбароссе». ( Geoffrey Bailey, «The Conspirator») «.

Разведка много чего докладывала точно, но Сталин ей не доверял. Делать оценки и выводы, противоречащие его мнению, а тем более настаивать на них, было опасно не только для карьеры, но для жизни. Гитлер все же способен был иногда соглашаться с противоположной позицией (например, весной 1944-го командующий войсками на Западе фельдмаршал Рундштедт утверждал, что высадку союзников следует ожидать через Дуврский пролив, в Па-де-Кале, а Гитлер интуитивно чувствовал, что в Нормандии, но уступил, на свою беду, мнению Рундштедта.) И он не расправлялся с теми, кто настаивал на своем вопреки его мнению.

Но не Сталин. Тому пример — трагическая судьба начальника ГРУ в 1939-40гг. генерала Ивана Проскурова, одного из немногих руководителей советской внешней разведки, даже, пожалуй, единственного, кто осмелился не только иметь собственное мнение, но и высказывать его. Основываясь на агентурной информации, он был убежден, что Гитлер нападет летом 41-го и отстаивал свою позицию перед Сталиным. Боевой летчик, Герой Советского Союза, красивый, смелый человек. Посмел перечить Сталину. В 1940-м он был снят с должности и в 1941, после того, как подтвердилась его правота, расстрелян. Было ему 35. Те из комсостава разведслужб, кто уцелел в репрессиях 30-х годов, извлекли урок из этого случая. Сменивший Проскурова Филипп Голиков, глава Наркомата госбезопасности Всеволод Меркулов, начальник Управления иностранной разведки этого наркомата Павел Фитин -каждый из членов этой тройки, на которых замыкалась вся агентурная информация, не стремясь повторить судьбу Проскурова, отбирали и интерпретировали факты таким образом, чтобы не противоречить известному им убеждению «хозяина»: летом 41-го Гитлер не нападет.

О том, какой поток информации о готовящемся нападении получал Сталин, написано немало. На мой взгляд, наиболее полно и системно это проанализировано в фундаментальной монографии бывшего шефа ЦРУ в Берлине в 1950-е годы Дэвида Мёрфи «Что Сталин знал загадка Барбароссы» (David Murphy «What Stalin Knew the enigma of Barbarossa»), опубликованной издательством Йельского Университета в 2005 г. Мёрфи рассматривает поступавшую информацию по источникам, по ведомствам (ГРУ, НКГБ, разведка погранвойск, железнодорожных войск и пр.) в территориальном и временном разрезах. Масса деталей, характер персоналий, авторские комментарии… Серьезный труд, по прочтении которого вопрос «почему Сталин не верил очевидностям?» все-таки остается без ответа. Точнее сказать, автор рассматривает разные версии, но ни одной из них не отдает предпочтение.

Сталин был убежден, что Лондон стремится столкнуть его с Гитлером и с этой целью фабрикует и поставляет ему соответствующую информацию. Сам мастер дезинформации, агентурных манипуляций, он был уверен, что не даст переиграть себя. В том, что Черчилль делает все возможное, чтобы ускорить зреющий советско-германский конфликт, Сталин был, конечно, абсолютно прав. Но он пал жертвой собственной изощренности. Всю агентурную информацию он воспринимал, главным образом, как усилия английской intelligence спровоцировать этот конфликт. Гитлер в своей дезинформационной игре с ним здорово использовал эту «идею фикс» Сталина. Хироаки Куромия Hiroaki Kuromiya в книге о Сталине приводит такое высказывание вождя, относящееся еще к 1936 г.: «An intelligence hypothesis may become your hobby-horse on which you will ride straight into a self-made trap.» Куромия взял это из публикации перебежчика, видного чекиста тех лет, общавшегося со Сталиным, Александра Орлова. В обратном переводе: «Гипотеза, основанная на разведданных, может превратиться в самим собой созданную ловушку.». Не знаю, действительно ли это фраза Сталина, но она передает его восприятие агентурных данных. И боясь попасть в собственную ловушку, Сталин угодил в ловушку Гитлера. Как же Гитлеру удалось заманить его?

Борис Румер, Бостон, США

Продолжение следует…

• 138
• 135