Куда движутся чистки в российской элите

Военное время пришло в Россию с беспрецедентными масштабами арестов и изъятия частной собственности. Разгромлен клан некогда могущественного Сергея Шойгу в Минобороны, одного за другим задерживают региональных чиновников, вплоть до вице-губернаторов, федеральные министры стреляются, чтобы избежать тюрьмы, аресты перекинулись на судейский корпус, а объемы конфискованных активов пугают собственников любого ранга и уровня контактов.

Все это похоже на новое качество системы военного периода. Независимо от личных амбиций конкретных следователей и прокуроров, масштабы дел будут нарастать — стране нужны ресурсы и много показной справедливости при почти полном устранении Путина от невоенных дел.

Мобилизация всего

Всплеск уголовного преследования высокопоставленных чиновников принято объяснять амбициями силовиков. И это верно: силовик по своей природе предназначен для того, чтобы сажать. Его успех измеряется посадками и объемами возвращенного государству имущества.

Однако, помимо натуры силовиков, не меньшее значение имеет система формальных и неформальных сдержек. Даже в самых авторитарных государствах, где отсутствуют независимые СМИ и реальная оппозиция, а суды подконтрольны, существуют полуформальные механизмы, позволяющие управлять масштабами посадок и выбором потенциальных жертв.

В России силовиков долгое время сдерживало распространенное среди элит понимание того, насколько опасен может быть дисбаланс в пользу силовых корпораций, и память о советских репрессиях. Даже в поздние годы довоенного путинизма в системе оставались влиятельные друзья Путина и друзья друзей Путина, которые хорошо понимали, что сильные чекисты опасны прежде всего для них самих.

Поэтому воровали все и всегда, на каждого собраны досье разной толщины, многих прослушивали и прослушивают, но сажали все равно избирательно и, как правило, в результате серьезных федеральных (например, дело Улюкаева и «Роснефти») или региональных  конфликтов или предательства (крупные посадки в ФСБ).

Часто это было сведение счетов, которое оставалось достаточно избирательным, чтобы многие могли чувствовать себя в относительной безопасности благодаря «связям». Телефонное право никто не отменял: в зависимости от характера уголовного риска можно было рассчитывать на поддержку начальства, политических покровителей или влиятельных бизнес-партнеров.

Конечно, если дело доходило, скажем, до руководства администрации президента, то рассчитывать на что-то было сложно. Но такое обычно случалось тогда, когда у силовиков изначально было понимание, что политических преград для их действий не возникнет.

Сейчас же отсутствие политических преград и последствий стало общим местом. Чиновничество предельно технократизировалось, превратившись в беспризорных исполнителей, которых не жалко менять как перчатки, а аресты перестают быть политическими событиями.

На фоне выросшей уязвимости политически оголенной бюрократии появилась война: коррупция никуда не делась (наоборот, добавились новые, околовоенные источники «заработка»), конфликты остались, но у государства возникла острая потребность мобилизовать ресурсы для выживания в условиях резко выросших геополитических ставок.

Это привело к тому, что заступничество как способ защиты начало сбоить, а близость к тому или иному влиятельному персонажу превратилась из преимущества для возможной жертвы преследования в обузу для ее покровителя. Сейчас грандам в российской элите проще откреститься от токсичной клиентелы, чем вступаться за ее права перед силовиками.

Токсичное заступничество

Неудивительно, что в этих условиях особое распространение получил такой способ «наведения порядка», как конфискация компаний под предлогом нарушений при приватизации. Речь идет не о классическом перераспределении собственности — особенность ситуации в том, что интересантом, как правило, выступает государство, а не тайный потенциальный покупатель актива. Претендент может появиться позднее, но никто никому ничего не гарантирует, а главная движущая сила процесса — это желание изымающего актив силовика отличиться перед высшим руководством.

В результате в зоне риска изъятия оказалось все, что плохо лежит: компании, у которых собственники или за границей, или позволяют себе оппозиционные/проукраинские симпатии, или не желают встраиваться в цепочки военного производства, а иногда и просто экономически неэффективны. Как только актив попадает в зону внимания прокуратуры, поиск нарушений включается автоматически и заканчивается отъемом. Цель тут — прежде всего «обогатить» государство, что, правда, вполне совместимо с последующими попытками продать актив заинтересованным лицам.

В борьбе за возвращение собственности под руку силовикам могут попасть даже весьма высокие чиновники, вроде уволенного на днях вице-губернатора Свердловской области Олега Чемезова. Генпрокуратура пытается через суд изъять группу уральских предприятий ЖКХ бизнесменов Алексея Боброва и Артема Бикова — в списке ответчиков бывшие высокопоставленные чиновники региональной администрации.  Вопросы тут могут возникнуть и к представителям других регионов.

При этом никто на федеральном уровне не рискнет заступаться за потенциальных жертв коррупционных дел в условиях войны, когда экономические ресурсы собираются любой ценой и под любым предлогом на дело спасения нации. Преследования же более мелких представителей региональной и местной власти стали ежедневной рутиной: почти каждый день можно слышать о новых уголовных делах против чиновников городских и областных администраций, включая местных силовиков.

С войной пришла и борьба с военной коррупцией, где, например, за арестом бывшего курского губернатора Алексея Смирнова следует самоубийство его предшественника, федерального министра Романа Старовойта. И все это шлифуется признанием иностранным агентом известного курского военкора Романа Алехина.

Это стало громким процессом, затрагивающим региональные власти целых трех приграничных регионов, которых обвиняют в неэффективном строительстве приграничных фортификаций. Якобы из-за этого стало возможным украинское наступление в Курской области в августе прошлого года — аргумент, который не выдерживает критики.

Военная реальность пытается диктовать новые правила: на войне нельзя воровать, а так как воруют много и многие, любой, даже минимальный конфликт или неосторожное слово ведет к уголовным делам и посадкам просто из-за привлеченного внимания. Достаточно вспомнить громкие посадки в Минобороны, где произошел де-факто демонтаж команды Шойгу на фоне конфликта с ВПК, — неприкасаемых тут нет.

Новое качество

Отдельного внимания заслуживает преследование за показную наглость. Эпатаж, демонстративная роскошь, нежелание «делиться» и попытки игнорировать новую военную реальность вызывают жесткую реакцию. Уволенный и арестованный ректор Госуниверситета профсоюзов Александр Запесоцкий был известен вульгарными манерами, жизнью на широкую ногу и овеян слухами о сомнительных коммерческих делах. Посаженный экс-замминистра обороны Тимур Иванов тоже славился роскошным образом жизни.

Это, без сомнений, помогло силовикам составить убедительное досье, попавшее на стол президенту. Каким бы лояльным и доверенным ни был персонаж, это уже не защищает от ареста, потому что нелояльных и недоверенных в системе все равно не осталось.

Показательным стало и дело против Виктора Момотова, теперь уже бывшего председателя Совета судей. Многочисленные слухи о его коммерческих делах и криминальных связях говорят о том, что он попытался сопротивляться Генпрокуратуре, помогая защитить активы своих возможных партнеров от изъятия. Это привело к конфликту с тогдашним генпрокурором Игорем Красновым, который получил возможность свести счеты с судейским корпусом, откуда многие поспешили в отставки.

Тем не менее все происходящее — это не столько личные амбиции отдельных персонажей (хотя и они тоже), сколько новое качество системы, где любой назначенец на высокую силовую должность продолжит изымать и сажать в прежних, а то и бОльших масштабах, хотя стилистика может и отличаться.

Никаких попыток выстроить под это сознательную кадровую политику нет: последние перестановки в силовом блоке — это лишь череда случайностей, запущенных июльской смертью главы Верховного суда Ирины Подносовой. Переход Краснова из Генпрокуратуры в Верховный суд отражает накопившийся в российской элите страх и недовольство безбашенностью генпрокурора, а также усталость Путина от потока ходоков-защитников.

Однако сокращения масштабов чисток ожидать не приходится. Инициатива по уголовному преследованию все еще принадлежит ФСБ и СКР, поэтому можно не сомневаться, что дело Краснова будет продолжено. Военное время оправдывает любые средства, а система продолжает медленно, но уверенно мобилизовываться на выживание уже без особой оглядки на высшее политическое руководство.

Татьяна Становая

Источник  здесь.