Почему Днем независимости стало 16-ое, а не 17 декабря

«Те, кто сидят наверху, не забыли свое комсомольское прошлое. Страх перед тем
Декабрем сидит в них навечно, поэтому они придумали подпункт пятый в формулярах
наградных листов для «декабристов» – «Лояльность к власти», – считает участник
тех событий Серик Жумадилов.

Портрет Колбина

– Когда мы задаемся вопросом, почему у нас такое, мягко говоря, непатриотичное, вороватое правительство, то ответ на поверхности – тех, кто мог поднять нашу страну, выкосили в декабре 1986 года, – говорит он. – Я был тогда студентом 5-го курса горного факультета Казахского политехнического института имени Ленина. Направляясь в тот день, 17 декабря, на занятия, примерно в 8.30, я увидел, как народ начал собираться к площади Брежнева. Среди них были даже семейные пары с детскими колясками, в том числе и русские. Прошел слух, что сейчас будет выступать первый секретарь ЦК КП Казахстана Колбин.

Зайдя в аудиторию, увидел в руках у однокурсника газету «Вечерняя Алма-Ата», где на первой странице красовался наш новый партийный лидер. Не помню, как выхватил ее у него из рук и порвал на кусочки, потом предложил всем пойти на площадь – послушать, о чём будет говорить Колбин. И сам не знаю, откуда взялись эти слова, но брякнул: «Нам пора вставать под зеленое знамя ислама», хотя ни тогда, ни сейчас не интересовался и не увлекался никакими религиозными течениями.

Все отказались и я направился на площадь один. Знакомых с политеха по первости не видел, кругом одни незнакомые лица. Заметил, как по улице Сатпаева шли на площадь ребята из техникума связи. Люди шутили, улыбались, никаких плакатов не было. Милиционеры стояли группами в нескольких местах, но они пока никого не трогали. Некоторые вузы (например, КазГУ) стали подходить к площади с транспарантами «Идет перестройка, но где же демократия?!», «Каждому народу – своего вождя!», «Ни одной нации ни одной привилегии!».

Хочу подчеркнуть – 16 декабря ничего на площади не было. Все случилось 17-го и ночью 18-го, когда площадь заполнилась войсками и нас разогнали водяными струями.

С площади в тот день (17-го) я ненадолго уходил только один раз. Ближе к обеду поехал в район парка имени 28 панфиловцев к другу Секену Турысбекову. Он руководил тогда ансамблем «Сазген» в Доме-музее музыкальных инструментов. Мы поели и вместе вернулись на площадь. Тут я хочу вспомнить один момент. В октябре 2015 года Секен, уже известный композитор и кюйши, приезжал в Усть-Каменогорск на открытие памятника Абулхаир-хану. Подхожу к нему с объятиями: «Привет!», а он с недоумением: «Ты кто?». Я не знаю, что с ним случилось за эти без малого 30 лет, но в студенческие годы я с ним тесно дружил. Сейчас думаю, что он на меня обиделся из-за того, что перестал появляться у него после тех событий, но я просто боялся подставить его, когда мною очень сильно заинтересовался органы.

Но вернусь к событиям на площади Брежнева 17 декабря 1986 года. Народ все прибывал и часам к четырем дня улицы на подходе к ней были оцеплены милицией. И вдруг на пустующую трибуну выскочила какая-то женщина в бежевом пальто с оторванным рукавом. Она кричала, что милиция, пытаясь не пустить ее на площадь, избила и порвала на ней одежду. Именно после того, как ее скрутили и забрали, у людей появилась озлобленность. Мы начали сбивать с милиционеров шапки, кидая в них снежки.

Осмысливать, как и с какой стороны женщина залезла на трибуну, если кругом стояло оцепление, стал позже, а тогда, как и все, был возмущен. Потом уже, по прошествии времени, сколько бы ни спрашивал, нигде не видел фото с ней, хотя в тот день на камеру снимали всех, кто был на площади.

Казахский тымак и российский спецназ

Было еще довольно светло, когда с трибуны начали выступать какие-то люди. Среди них Бырганым Айтимова, нынешний сенатор. Тогда ещё никаких действий не было, но мы, студенты, взявшись за руки, стали качать «волну» – приседали на корточки и вставали. Все, кто был на площади, подхватили… Я запомнил, как Айтимова говорила в микрофон: «Девочки, не садитесь на землю, холодно, родить не сможете». Вот и все ее участие в тех событиях. Потом мы её согнали снежками с трибуны.

Назарбаев пишет в своих воспоминаниях (книга «Без правых и левых»), что, якобы, спустился с трибуны и пошёл впереди колонны. Но его там не было, да и колоннами, как на 1 Мая, мы тоже не ходили.

Часов в 6 вечера привезли курсантов алматинских пограничного и общевойскового высшего командного училищ. У них еще не было ни дубинок, ни другого оружия, да и вели они себя пока мирно. Рукопашные стычки у нас были только с солдатами внутренних войск, которых тоже подвезли. И тут вдруг из-под трибуны стали выскакивать люди, которых я раньше видел только в новостях по телевизору, когда они разгоняли бастующих в капстранах – с пластиковыми щитами и в белых шлемах на головах. Сейчас говорят, что это был спецназ из Свердловска.

Когда мы стали убегать от них, кто-то закричал: «Там девчата остались!». Мы развернулись обратно… Одну девочку вытащили из толпы с разбитой головой и положили на скамейку у автобусной остановки, что по улице Сатпаева и Мира. Тут вмешались внутренние войска с дубинками, солдаты снимали с себя еще ремни с железными бляхами, чтобы бить нас. А мы, поднимая друг друга на плечи, стали отрывать облицовочный ракушечник со здания Агропромкомплекса и разбирать забор техникума связи.

К вечеру какие-то люди начали координировать наши действия. Когда к площади Брежнева подъезжали маршрутные автобусы, они попросили всех русских брать в кольцо и провожать до подъезда. И мы группами по пять-шесть человек делали это.

Ярко запомнился один момент. Какая-то женщина, увидев на автобусной скамье ту самую девочку с окровавленной головой, злобно бросила: «Так вам, сволочам, и надо». И тут один парнишка не сдержался – пнул её и она упала в арык.

Да, редкие хулиганы были, что-то горело, но никого из гражданских мы не трогали, потому что поступила команда – не бить, на провокации не вестись. Но через несколько дней газеты написали, что машины без номеров завозили на площадь водку. Как они могли это сделать, если всюду было оцепление и на площадь запускали только скорую помощь? Если это было действительно так, то где фото? Ночью было светло как днём, а спецаппаратура у органов и тогда была хорошей – в объектив попадали все, кто был там.

Когда нас ночью начали поливать с брандспойта, ребята сожгли одну пожарную машину со стороны улицы Фурманова, но потом их прибыло целых три и нас смели как листья.

 На мне было искусственная шуба и казахский тымак из овчины (в магазине национальных сувениров отдал за него треть с небольшим стипендии). Он оправдал свои 25 рублей – спас мне жизнь. Когда мы убегали с площади, меня догнали на улице Куляш Байсеитовой и ударили по голове так, что я перелетел через фонтан, который в те годы был там, поэтому, наверное, и не добили.

 Очнулся от холода. Возле меня хлопотали трое девчонок лет 15-17. Это были студентки хореографического училища. Они, перетащив меня к единственной в то время кумысхане, располагавшейся на той улице, прислонили к ее стеклянной стене.

Многие коренные алматинские девчонки были вместе с нами в тот день. Бесстрашно лезли в драку с курсантами и солдатами. Запомнилось, как одна из них кричала: «Из-за вас, гады, мы забыли свой родной язык».

Голова раскалывалась от боли, заледеневшая шуба не грела, и я решил ехать домой. Ниже проспекта Абая вместе с откуда-то взявшимся парнем с перевязанной головой остановили машину. Упросили водителя-казаха довезти хотя бы до кондитерской фабрики. Хорошо, что тот парень сошел раньше – в районе Зеленого базара стояла машина ГАЗ-66, дружинники и милиционеры. Меня схватили и бросили в кузов, где было уже полно людей. Привезли в Калининский вытрезвитель, но я пробыл там недолго – убежал через дырку в бетонном заборе.

Кое-как, где пешком, где на попутках, добрался до Малой Станицы, где жил на квартире. Когда залетел домой, тётя Маруся, моя хозяйка, не спала. – «Ну что, бунтарь, есть будешь?» – спросила она, смеясь. – «А чего это вам так весело?». – «Да жду, когда ты меня зарежешь. Вчера вечером приходили соседки. Посоветовали вызывать милицию, потому что казахи, мол, убивают русских».

Голгофа для «декабристов»

Через день пришёл на занятия. В нашу группу заявился парторг факультета Игбаев. Устроили собрание, чтобы заслушать объяснения одного из наших однокурсников – Карла Исаева, которого он видел 17-го на площади.

«Среди вас, – говорит, – есть ещё один, кто был там. Пусть встанет сам». И посмотрел на меня. Я встал – и началась раскрутка.

 Наш комитет комсомола работал в те дни как конвейер. Заходишь – и сразу командуют: «Билет на стол». Из примерно 15 человек, сидевших там, пять-шесть были русскими, остальные – казахи. Выхожу из комитета, а в коридоре меня встречает корреспондент радио «Маяк». Мне терять уже нечего, и я рассказал на весь Советский Союз о том, что было на площади!

После того интервью пошёл подписывать обходной лист.

– «Что случилось?» – спросил Алексей Филиппович Цеховой, наш декан, когда я протянул ему эту бумажку. Узнав, что меня исключают из института за то, что был на площади, он вместе со мной пошел в комитет комсомола. Зашел вначале один, меня позвали минут через десять. Секретарь заявил, что по просьбе декана горного факультета персональное дело комсомольца Жумадилова будет поставлено на голосование. За то, чтобы оставить в силе предложение об исключении из комсомола, единодушно проголосовали именно братья-казахи. Но хотя кворума из двух третей голосов не было, не осмелились пойти против декана – мне вернули комсомольский билет.

Отделался вроде бы лёгким испугом. Но однажды (это было уже после нового года) ко мне подошел какой-то парень. Нартай Дутбаев (а это был он, будущий генерал, председатель КНБ республики, а тогда старший оперуполномоченный ДКГБ по Алма-Ате и Алматинской области) предложил поехать с ним в его контору.

Хорошо, что моим делом занялся комитет, если бы оно попало в милицию – сразу бы осудили. Я твердо стоял на своем – шел к другу за магнитофонной кассетой, но не смог пройти через площадь и остался там, а потом ушёл. Нартай этими моими объяснениями ограничился. Но потом вытащил два заявления. Е-мое! Два моих одногруппника Киселев и Кравченко в красках расписали, как я ворвался в аудиторию, агитировал идти на площадь, порвал газету с портретом Колбина, призывал всех стать под зеленое знамя ислама… Я понял, что попал. Это была конкретная статья: с такими «аргументами» и «фактами» мне, как минимум, могли дать лет 7.

В комитет меня вызывали каждую неделю. Так прошли февраль, март, апрель, май… В июне у нас началась защита дипломов. Я «отстрелялся» первым, приехал к ребятам в общагу «обмывать». Выходим оттуда и первый, кого вижу – Нартай на своей бежевой «копейке», а рядом с ним какой-то русский парень. Одногруппники, догадавшись, кто за мной приехал, исчезли. В кафе на ВДНХ комитетчики заказали шашлык и коньяк. Выпили по стопочке, а потом Нартай сказал, что его коллега занимается делом руководителя моего дипломного проекта Шамшидена Абдрахманова, и что у него есть разговор ко мне. И ушёл.

А тот мне: «Твой руководитель у нас под наблюдением. Он же националист. Расскажи про него. Кстати, я слышал, что тебя лишили красного диплома и офицерского звания, хотели оставить на кафедре, впереди была аспирантура, а теперь все зачеркнуто. Но у тебя есть шанс вернуть все это».

Я интуитивно понял, что это плохо пахнет. «Шакал, – говорю, – этот Абдрахманов». КГБ-шник воодушевился и, наливая мне коньяк, попросил: «Ну давай рассказывай».

– «А чего рассказывать? Он вел нас шестерых – четверых казахов и двоих русских, тех самых Кравченко и Киселева, которые написали на меня заявление. Нас, казахов, он дрючит, а этим помогает».

Тут подходит Нартай: «Ну что, решили вопросы?» Смотрит на меня, а в глазах у него читается: «Лучше бы я тебя посадил!» Но когда коллега сказал ему: «У нас с ним разговор не получился», взгляд у него мгновенно поменялся: «Ну не получилось, так не получилось. Серик, с дипломом тебя!»

Вот тогда я и понял, почему он тянул время – чтобы я получил диплом и уехал из Алма-Аты.

Победили «деды» и «отцы» Мади Ахметова

Так как кафедра и аспирантура стали для меня не доступны, попал я в поселок Алтай Глубоковского района ВКО, где живу до сих пор. Закончил академию госуправления при президенте РК, был акимом поселка в самые трудные годы. Когда «дорос» до заместителя акима района, пытались снять за отказ исполнять неправомерное распоряжение начальства. Первая моя война началась в 2011 году с командой Сапарбаева (экс-акима Восточного Казахстана). Год судился, без адвоката прошёл Верховный суд и восстановился. После того, как в 2018 году схлестнулся с Даниалом Ахметовым, уволился и снова попал в поле зрения КНБ. Когда недавно встретились с парнишкой, который проводил беседы со мной, он признался: «Секе, вы должны нас понять – на нас Ахметов давил. Спрашивал, когда мы вам рот заткнем».

В канун 30-летия декабрьских событий, когда я был заместителем по идеологии акима Глубоковского района ВКО, пришла установка – подать списки участников событий декабря 1986 года на награждение. В мои служебные полномочия входило подписание документов по наградным листам, но в списке была только моя фамилия. В критериях было написано – «Лояльность к власти». Звоню начальнику отдела внутренней политики Ержану Сембинову. Спрашиваю, при чем тут декабрьские события и вот это – «лояльность к власти»? А этот относительно молодой чиновник отвечает мне: «Серик Сапарович, оказывается, эти сволочи до сих пор против власти». Когда я сказал, что он разговаривает как раз с одним из этих «сволочей», он начал заикаться: «Извините, я не знал. Этот формуляр не мы выдумали, он пришел из администрации президента».

То есть те, кто сидит наверху, не забыли свое комсомольское прошлое. Страх перед тем Декабрем сидит в них навечно, поэтому они и придумали графу – «лояльность к власти».

17 декабря 1986 года, я считаю, поставили крест на будущем Казахстана – десятках тысяч лучших студентов, искренних патриотов, которые после получения независимости могли бы перевернуть историю страны в лучшую сторону. Но в 1991 году власть перехватили те, кто писал доносы на нас в Желтоксан. Среди них те самые 10 казахов, голосовавших за исключение таких, как я, из института. Так начался тот самый отрицательный отбор, который мы видим сегодня. Теперь во власть пришли их духовные «дети» и «внуки».

Я почти каждый год 17 декабря приезжаю в Алматы, чтобы возложить цветы в том месте, где меня ударили по голове дубинкой. Однажды ко мне подошел молодой полицейский: «Что вы тут мусорите?» – «Это не мусор, а цветы. В ночь с 17-го на 18 декабря 1986 года именно на этом месте меня убивали». Мне показалось, что ему эта дата ни о чем не говорит, и я понял, что народ заставляют забыть о том Декабре.

Почему вообще 16 декабря оказался днём Независимости, который априори не может быть им? Думаю, для того, чтобы отвлечь внимание народа от рокового 17 декабря. День Независимости в нормальных странах – это победа народа в борьбе с властью. Во Франции, например, его отмечают 14 июля: в этот день в 1789 году состоялось взятие крепости-тюрьмы Бастилия. Но наши власти как боялись этого дня – 17 декабря, так и продолжают бояться. Поэтому в Алматы 15-16 декабря всех студентов отправляют на каникулы, а площадь заранее заполняется переодетыми комитетчиками и машинами, где сидят курсанты военных училищ. А 16 декабря должен быть днём траура, потому что в этот день назначили Колбина, а через 25 лет был расстрел в Жанаозене.

Казахский «национализм» или подъем национального самосознания?

Экс-председатель КНБ Казахстана Нартай Дутбаев в декабре 1986 года был одним из тех, кто должен был бороться с инакомыслием и антисоветчиной в студенческой среде.

– После того, как я отработав четыре года в комитете государственной безопасности по Ставропольскому краю после окончания высшей школы КГБ в Минске, вернулся в Казахстан, в декабре 1986 года меня назначили старшим оперуполномоченным знаменитого Пятого отдела УКГБ Казахской СССР по городу Алма-Ате и Алматинской области, – рассказывает он. – Зона ответственности – недопущение антисоветской пропаганды среди молодежи. В ночь с 16 на 17 декабря 1986-го я заступил на первое дежурство. Все шло нормально, был лишь небольшой инцидент: старший оперуполномоченный из другого отдела принес мне листовку, пришпиленную к дереву. На ней от руки большими буквами было написано: «Каждому народу – своего руководителя! Каждая республика имеет право на самоопределение». Я отдал эту листовку в Пятый отдел, сдал дежурство и пошел домой. Только ступил на порог, а мне уже звонят с работы: срочный сбор!

Я помчался в политехнический. Всем преподавателям была дана команда – идти в общежития и не выпускать оттуда студентов, которые выпрыгивали из окон и присоединялись к толпе. Ректорат был напуган, им пригрозили массовыми увольнениями, если студенты выйдут на площадь.

До начальства невозможно дозвониться – все разъехались по объектам. Решения надо было принимать самому. Стал отговаривать перепуганного ректора от идеи вооружать студентов палками, чтоб защитить институт от погромов. Проходящую мимо толпу это разозлило бы еще больше. А ректор: «Но в ЦК такую команду дали по всем вузам». И все же здравый смысл возобладал – задание ЦК выполнять не стали.

Среди протестующих было много девушек. Одна из них, мощная молодая казашка, вышла из толпы и, направившись ко мне, громко спросила на казахском: «Почему вы не с нами? Почему не поддерживаете свой народ? Я работаю на стройке, но даже туда еле пробилась. Нас, казахов, не пускают в Алма-Ату. Мы сироты в своей стране».

Это я сейчас неплохо говорю на родном языке, а тогда еле мог связать два слова. Стал ее увещевать: «Зачем вам это? Надо писать коллективные письма, а не выходить на площадь».

И тут эта девушка с досадой сказала: «О чем с ним говорить? Он ведь даже не понимает родного языка». Видя, как она яростно машет у меня перед носом крепко сжатым кулаком, я лихорадочно размышлял, что буду делать, если богатырша ударит меня?! В какой-то момент она посмотрела мне прямо в глаза, и, видимо, увидев в них отчаяние и безысходность, сказала: «Ай, ну его!». Опустила готовую для удара руку и пошла дальше.

Бойня была в другом месте. Сначала подтянулась милиция, следом – армия. Солдаты ездили по городу, избивали, закидывали в машины и увозили всех подряд. Иногда и тех, кто просто попадался под руку. Видимо, приказ такой был.

18-го было уже тихо, всех разогнали. Один из политеховских преподавателей пришел на работу с синяком под глазом. Сказал, что на проспекте Абая его, обозвав чуркой, избили русские ребята.

Что тут скрывать – всякое было. Были случаи, когда сами же студенты политеха писали друг на друга доносы: кто в силу убеждений, а кто – из подлости. Иногда на партийных и комсомольских собраниях недоброжелатели сводили счеты с неугодными.

Я, как оперработник, курирующий политех, также выяснял, кто был на площади. Некоторых пытались исключить из комсомола и автоматически из института. Один из них – Серик Жумадилов, студент из Семипалатинской области. По его мнению, лозунги, с которыми люди вышли в первый день, были правильные, и он не видел, чтобы митингующие кого-то избивали или что-то громили. Открытость парня мне импонировала. Тем не менее встал вопрос об его исключении из комсомола, что автоматически означало исключение из института: те, кто учился с ним в одной группе, написали на него заявление. Но парня чудом удалось отстоять.

Мое мнение – никакой руководящей и направляющей силы, никаких заговорщиков не было. Первыми с плакатами вышли продвинутые студенты юрфака и журфака из КазГУ. Они организовали движение по улицам, собрав сначала студенческую молодежь, потом к ним примкнули рабочие. Той девушке, с которой я едва не вступил в рукопашный бой, было все равно, кто пришел руководить республикой – Колбин или кто-то другой. Ее всплеск: «Казактар, на площадь!» был чем-то другим.

Мой непосредственный руководитель, начальник Алма-Атинского УКГБ Леопольд Александрович Терентьев был одним из немногих, кто был против того, чтобы называть те события проявлением «казахского национализма». «Подъем национального самосознания – да. Но это совсем разные вещи», – говорил он. И я с ним согласен…

Иллюстрация на обложке из открытых источников.

• 111
• 69