Начало конца бюрократии

7 апреля, 2017

924

Ленин был политическим первооткрывателем, который понял, что мишенью революционных движений является непопулярное, но в конечном итоге необходимое административное государство, то есть бюрократия. И теперь, сто лет спустя, ей приходит конец.

В этом году столетие революции в России совпало с революцией Трампа в США, которая, в свою очередь, последовала за революцией Брексита в Великобритании. Как и большевики в 1917 году, политические движения, стоящие за Трампом и Брекситом, считают себя авангардом международного восстания – бывший лидер Партии независимости Великобритании Найджел Фарадж называет это «великой глобальной революцией».

Но сегодняшние революционеры должны задуматься над уроками истории. Революция в России уничтожила огромное количество человеческих жизней и богатств, при этом мало кто из современных историков считает, что её результатом стало нечто конструктивное. Тем не менее, Ленин был политическим первооткрывателем, который понял, что мишенью революционных движений является непопулярное, но в конечном итоге необходимое административное государство, то есть бюрократия.

Новые революционные движения, как и большевики, восстают против того, что они считают репрессивным, принудительным международным порядком. Для Ленина олицетворением этого порядка были западные державы, которые втянули Россию в Первую мировую войну против Германии, причём против её собственных интересов. Для Трампа этот порядок воплощается в размытом понятии «глобализм»: «Нас используют практически все страны мира. Этого больше не будет никогда».

Однако первоочередные враги этих движений обычно находятся внутри страны, а не за рубежом. В своей речи на недавней Конференции консервативных политических действий Стивен Бэннон, директор по стратегии в администрации Трампа, объявил о начале революции под знаменем американского суверенитета; её главные особенности – экономический национализм и «демонтаж административного государства».

Как и в случае с любыми другими революционными программами, подход Трампа и Бэннона в фундаментальном смысле связан с переосмыслением роли государства и государственной власти. Однако современные революционные лидеры не соответствуют привычным категориям левых и правых, поскольку они беспорядочно берут идеи и у тех, и у других. Газета New York Times процитировала «источника, близкого» к Трампу, который утверждает, будто сам президент не может понять, является ли Бэннон «альтернативным правыми или альтернативным левым».

Но вне зависимости от того, к какой категории относится внутриполитическая программа Трампа, очевидно, что она является реакцией на мир, в котором принцип открытости потокам иностранных товаров, капиталов и людей сочетается со сложной системой регулирования этих потоков. Иностранные товары должны соответствовать национальным стандартам безопасности и информации о продуктах; управление потоками капитала осуществляется через контроль кредитования банков; а миграцию ограничивает масса препятствий и условий.

Трампизм обещает, что жизнь станет проще, менее зарегулированной и свободной от диктата административного класса благодаря избавлению от международного вмешательства. Это заманчивое предложение для многих рядовых граждан, которые считают глобализацию слишком сложной и непонятной. Большинство людей недовольны бюрократическими препонами. Но внутри страны, разумеется, также имеется множество подобных препон, поскольку государство регулирует всё, начиная с безопасности и качества продукции и заканчивая рынками финансовых услуг и труда.

В случае Брексита создатели лагеря сторонников выхода из ЕС провели линию между «народом» и «экспертами» и призвали к демонтажу значительных частей британского государственного аппарата, где эти эксперты явно окопались. Бывшему министру юстиции и лидеру движения за Брексит в Консервативной партии Майклу Гоуву принадлежит знаменитое высказывание: «Народ этой страны уже вдоволь наслушался экспертов». Он считал, что нужны «большие перемены», чтобы изменить методы работы правительства и госслужбы.

Как только революционеры оказываются у власти, они быстро приходят к выводу, что консервативное «глубинное государство», желающее саботировать волю «народа», ослабляет их позиции. Как следствие, британский МИД начинают винить в симпатиях к технократам Евросоюза, а разведслужбы США обвиняются в утечках информации журналистам, которые превратились во «врагов народа».

Однако когда революционеры заводят свою войну против государства слишком далеко, они сталкиваются с другой проблемой. Представители старого истеблишмента – это единственные люди, которые, хорошо разбираясь в конкретных программах правительства, могут делать что-то реальное. В итоге, революционерам приходится искать баланс между предательством радикальных желаний своих сторонников и эскалацией конфликта с государственным аппаратом до такой степени, что никаких других политических целей больше невозможно достигнуть.

Подобной динамикой событий отличалась и революция в России. Госслужащие, то есть чиновники, были объявлены врагами. При этом опасения, что бюрократия будет мешать полной реализации революционных идей, усиливали радикализацию, укрепляя мысль, что революционная партия должна полностью заменить собой государство.

Но здесь и возникла та самая, застарелая проблема. В начале XX века российское общество было уже очень сложным. Для обеспечения нормальной повседневной жизни были необходимы самые разные формы административных навыков, например, умение управлять железными дорогами или финансировать и оснащать армию. Лев Троцкий считал восхождение Сталина к власти после смерти Ленина контрреволюцией. Революция была «предана» как только истинные революционеры, подобные Троцкому, были заменены чиновниками.

Урок истории в том, что революционеры оказываются перед неразрешимой дилеммой, захватив власть в государстве. Если революция развивается быстро, начинается её дезинтеграция в виде некомпетентности, разочарования, бешеной охоты на ведьм и повторяющихся циклов насилия. Однако если лидеры революции от неё отказываются, тогда выясняется, что они пустые болтуны.

Первая революция 1917 года свергла царя Николая и создала временное правительство во главе с социалистическим лидером Александром Керенским, но оно оказалось лишь мимолётным всплеском. Ленин называл Керенского «балалайкой», на которой играл старый режим, чтобы и дальше обманывать рабочих и крестьян. Однако вторая революция, давшая власть Ленину и большевикам, создала режим, который оказался подвержен обвинениям в предательстве ничуть не меньше.

По мере того как революционеры наших дней начинают пользоваться своей властью, мы можем ожидать учащения разговоров о предательстве со стороны административного государства. Но сегодня это государство намного обширней и мощнее, чем столетие назад, поэтому и издержки радикализации могут оказаться намного выше.

Гарольд Джеймс – профессор истории и международных отношений в Принстонском университете, старший научный сотрудник Центра инноваций в международном управлении (CIGI).