Читая Пушкина

Время от времени возникает непреодолимая потребность отодвинуть текучку и для душевного отдохновения вернуться к любимым поэтам. У кого-то прочел, что восприятие поэзии — это «особое состояние души». Это так. В очередной раз открыл нового для себя Пушкина, Пушкина — великого мыслителя. Даже при самом благоговейном отношении к Пушкину такое утверждение может быть воспринято как чрезмерное преувеличение. Не сила мысли, а прелесть формы привычно завораживает. Легкая, светлая муза, «шалунья», «вакханочка», как он сам её называл. Но это обедненный образ. Читая воспоминания людей, более или менее близко знавших Пушкина, понимаешь почему Николай Первый после первой встречи с ним, двадцатисемилетним (!), сказал графу Блудову «Сегодня утром я беседовал с самым замечательным человеком России». А умный и образованный французский посол в России Барант утверждал, что Пушкин «великий мыслитель». Впрочем, в 27 тогда многие достигали творческой и интеллектуальной зрелости. Лермонтов погиб в 27.

Пушкин-мыслитель выражен не только в глубине законченных созданий, даже таких глубоко емких по смыслу и традиционно интерпретируемых, как Медный всадник, или дон Жуан, или Моцарт и Сальери, но в его заметках, письмах, дневниках. Как завороженный идолопоклонник не раз и подолгу простаивал я перед молодым Пушкиным на фоне Русского музея в Питере. Непостижимо, как Аникушин передал это моцартовское начало в Пушкине. Однако позже я оценил и Опекушинского, московского Пушкина. Нет той легкости, изящества фигуры, как у питерского. Невеселый, ушедший в себя мыслитель. С годами и этот Пушкин, Пушкин «недовершенных» замыслов, которые открываются в его откровениях и намеках, стал для меня много значить и требовать прочтения и осмысления. Пушкин не успел выразить себя в полной мере. Всю жизнь не могу смириться с его смертью в 37. Вся поэзия Пушкина — это отрывки, обломки мира, создатель которого не успел завершить его, как Гете в «Фаусте», в едином замысле.

Теперь стою я, как ваятель
В своей великой мастерской.

Передо мной — как исполины,

Недовершенные мечты!

Как мрамор, ждут они единой

Для жизни творческой черты…

Простите ж, пышные мечтанья!

Осуществить я вас не мог!..

О, умираю я, как бог

Средь начатого мирозданья!

Если бы Гете умер в 37, он оставил бы миру только «Вертера». А если бы Пушкин, как он, дожил до 83, какое «мирозданье» он бы нам оставил!

Среди мыслей, высказываний Пушкина, собранных Александрой Осиповной Смирновой, есть и выражающие его философские взгляды, совсем неожиданные для навязанного нам со школьной скамьи восприятия Пушкина, как демократа. Демократические критики (Писарев, Чернышевский, Добролюбов и др.) снисходительно пытались объяснять такие стихотворения, как «Чернь» или «Поэт, не дорожи любовию народной!..», случайными настроениями, мировоззренческой незрелостью. Такие представления перекочевали и в советское пушкиноведение. Ничего подобного. Аристократизм духа лежит в основе его мировоззрения: «Во все времена разумная воля единиц или меньшинства, управляла человечеством. …Роковым образом при всех видах правления люди подчинялись меньшинству, или единицам, так что слово демократия, в известном смысле, представляется мне бессодержательным и лишенным почвы. У греков люди мысли были равны, они были истинными властелинами. В сущности, неравенство есть закон природы. Ввиду разнообразия талантов, даже физических способностей, в человеческой массе нет единообразия; следовательно, нет и равенства». И далее: «Не думаю, чтоб мир мог увидеть конец того, что исходит из глубины человеческой природы, что, кроме того, существует и в природе, — неравенства». Понятно, почему разночинцы-шестидесятники, предтечи народовольцев, осуждали такого Пушкина. Не созвучен он был той эпохе. И в более поздние годы, в другие времена, такого рода его взгляды оставались в тени. Но они отнюдь не потускнели и тогда, и в наши дни. Более того, они чрезвычайно востребованы сейчас, в период кризиса обществоведения, когда проявляется несостоятельность концепций социальной теории modernity, когда происходит переосмысление, ревизия её фундаментальных положений и привитая нам с детства идея «равенства и братства», в её современной, доведенной до абсурда, модификации превратилась в «политкорректность». Иосиф Бродский: «Равенство, брат, исключает братство. С этим следует разобраться».

Трудно, очень трудно с этим разобраться. Вряд ли и мне удастся: «кишка тонка». Но порассуждать на эту тему, пожалуй, имеет смысл, и я вернусь к ней немного погодя.

• 101
• 98