Администрация президента должна объяснять свои назначения

Долгие годы, особенно при Назарбаеве, звучала критика о том, что власть тасует одну и ту же колоду. Сейчас наша управленческая элита серьезно обновилась. Но можно ли сказать, что качество управления стало лучше? Многие предлагают ввести в систему госуправления больше бизнесменов и производственников. Но захотят ли они? Об этом exclusive.kz поговорил с Майрой Салыковой, исследователем, председателем совета директоров Медиа-Систем групп.

– Как вы думаете, каковы были типичные черты наших элит до 2019 года и как они изменились сейчас?

– Формирование элит при Назарбаеве я бы разделила на этапы. В нулевые он, как лидер страны, попал в ситуацию, когда для создания рыночной экономики нужны были новые элиты. И надо сказать, что в 90-е годы он был открыт к тому, чтобы сформировать сильную команду. И результат сказался – казахстанская финансовая система была самой передовой в СНГ, а финансисты и юристы заняли посты в крупнейших квазигосударственных секторах, куда они переходили, потому что у них уже был опыт реального построения реальных эффективных инфраструктур.

Семьи №1 тогда еще было в рынке мало и процесс их сращивания с системой госуправления только начинался. Это была эпоха младотюрков. Например, Нурлан Капаров возглавил Казахойл всего в 27 лет, но уже имел опыт в торгово-закупочном бизнесе. Его многие критиковали, но он очень быстро вырос до реального государственника. Нурлан Балгимбаев ещё в советские времена занимал высокое положение в советской нефтяной иерархии, а потом получил уникальный опыт работы в Шеврон. Да, возможно, эти люди со временем достаточно быстро тоже стали агашками, но в целом, всё-таки, это были реальные бизнесмены.

Всё изменилось в нулевых. Хотя ещё говорили о меритократии, но в последние 15 лет этот принцип куда-то исчез. Как следствие, уже в начале нулевых в течение года министр мог поменяться два, а то и три раза.

– Как Вы думаете, удастся ли повторить этот успех, если вновь пригласить в систему госуправления выходцев из бизнеса?

– Если мы говорим о меритократии, то пока этот принцип работает только в бизнесе. Представьте себе, что глава какой-то крупнейшей компании становится министром в той отрасли, в которой работает его бизнес. В этом случае за ним, за его родственниками начинают пристально следить. И это нормально.

Нужно просто договориться, чтобы в той сфере, которой работает сейчас этот человек, не приходят на тендеры его компании и родственники. По крайней мере, это должно быть так. А сейчас что делается? Допустим, если человек из бизнеса занял некий государственный пост, формально он передаёт кому-то управление активами, но его компании участвуют в тендерах.

В мобилизационной, почти военной экономике СССР, министры проходили путь от профильного института, главного инженера, директора шахты, потом комбината до министра, которые занимали свои посты десятилетиями. Но на каждом этапе они должны были показать конкретные результаты, чтобы тебя заметили, и только потом начали двигать по «партийной линии». Вот этого нет сейчас, такой меритократии не существует.

– Вы затронули еще одну особенность нашей системы управления – разрыв институциональной памяти. В Казахстане нет проблемы разработки государственных программ, но есть проблема отсутствия институциональной памяти. Приходит один министр, через несколько месяцев приходит другой и все начинается заново. Как следствие, деньги в стране есть, но нет правильных механизмов их распределения. Пришла новая элита, старые правила уже не работают, а новые еще не работают. Что делать?

– Это отличный вопрос, потому что, когда мы говорим об институциональной памяти, мы говорим о качестве государственного управления. Если в корпорации постоянно меняется топ-менеджмент и при этом отсутствует механизм преемственности решений, то она просто разорится.

Для этого как раз и было создано корпоративное управление, когда знания правильным образом архивируются, правильным образом институализируются, сохраняются, и к ним всегда можно обратиться, даже если придет новая команда.

Когда-то для решения этой проблемы был придуман институт ответственных секретарей. Они должны были быть носителями корпоративной памяти при смене команд. Но теперь и этот механизм не работает.

Справедливости ради, такая проблема есть не только у нас. Качество государственного управления ухудшилось во всем мире. И здесь есть один момент, который я считаю базовым – это принцип формирования управленческих элит. Он прост – любой управленец должен пройти все этапы профессионального роста и на каждом из них быть одним из лучших. А главное – он должен заслужить признание отраслевого сообщества, он должен быть его лидером, будь то культура или промышленность. Именно так лидерство становится и интеллектуальным, и управленческим.

В бизнесе это показатель роста стоимости компании, в госуправлении – рост показателей отрасли.

И наконец – персональная ответственность и публичность. Почему я не люблю государственные программы? Потому что никто за них не отвечает. В советах директоров тех же квазигосструктур практически нет инженеров. Там сидят одни бывшие заместители акимов и министров, юристы и финансисты… Вы с ума сошли? Контрольный пакет должен быть у физиков, инженеров, людей, которые действительно могли с нуля поднять какую-то компанию. Должны быть индикаторы успеха и сроки исполнения. Но об этом никто даже не помнит как при назначении, так и при уходе с должности.

Дайте лифт, дайте меритократию, дайте честность, дайте объяснение, почему этот человек может управлять промышленностью всей страны, покажите его бэкграунд, чтобы это было релевантно!

Сейчас наша элита отдает своих детей в технические вузы, причем, как правило, зарубежные. Потом их детки вдруг, без всякого производственного опыта, оказываются какими-нибудь руководителями в акиматах и министерствах. Как должно быть? Если даже человек закончил университет Лиги Плюща, он все еще просто ребенок. Отправьте его в районный акимат, а еще лучше на промышленное предприятие. Пусть там пройдет все ступени, покажет себя лидером, за которым люди идут.

Но так не делают. Он сразу становится начальником одного из главных департаментов министерства. Ребенку 22 года. Что он может сделать для страны? Он хороший, отличный, грамотный, он классный. Но у него нет никакого опыта.

– Вы упомянули фактор публичности. Это один из принциповкорпоративного правления. При Назарбаеве был запрет на публичность для любых госслужащих. Их тут жеподозревали чуть ли не в президентских амбициях. Почему этот запрет все еще жив? Что бы вы посоветовали нашей управленческой элите с учетом того, что вы профессионально делаете мониторинг соцсетей и инфополя?

– Мы не только мониторим, но и анализируем весь этот процесс. Почему нет публичности? Опять же, публичность была в моде в конце 90-х и начале нулевых. Потом это все запретили. Почему? Потому что произошло первоначальное накопление капитала у сильных игроков, которым надо было оставаться в экономике и не показывать своих политических амбиций.

С другой стороны, они не могли их не показывать, потому что люди, у которых уже скапливались деньги, хотели разговаривать с властью на равных. А Назарбаев такого не любил. Поэтому назначения стали делаться по другому принципу – возник олигархический капитализм, который этих крупнейших игроков уже смыкал с властью. По большому счету это был договорняк между инвесторами и политическими управленцами.

Что касается того, что элиты по-прежнему избегают публичности, то это только потому, что они не осознают себя реальными лидерами. Они не чувствуют себя легитимными, они назначенцы. У них нет за спиной успешного опыта начальника участка или главного инженера. Их не поддержит отрасль, потому что ни он ее не знает, ни она не знает его.

Если бы страной руководили реальные лидеры, то в кризисных ситуациях люди понимали, что президент поставил правильного человека, он не побоится выйти к людям и говорить с ними без всякой охраны потому что он свой, он прошел долгий путь вместе с ними и понимает их. И ему поверят. Даже если он очень умный человек, но люди его не знают, у него нет никакого авторитета.

– Вы провели исследование соцсетей по последним кадровым перестановкам. Какую картину вы увидели?

– Это имеет прямое отношение к публичности и компетентности в управлении коммуникациями. Последние кадровые перестановки вызвали интерес огромный и далеко не только в среде госслужащих.

Что мы видим? Там, где положительного больше, чем отрицательного – эти люди находятся в зоне управления коммуникационными потоками, СММ. У них есть люди, которые видят по ним отрицательное, и начинают работать на положительное. Я там органики не вижу, потому что для того, чтобы люди органически говорили, что он классный, и это бы преодолело отрицательное, он должен быть очень сильно публичным.

С другой стороны мы видим те фигуры, у которых нет таких команд. И у них больше отрицательного, чем положительного, хотя это и есть релевантная картина. Значит, это люди по крайней мере были когда-то профессионалами в своей сфере.

Я уверена, что при назначении любого руководителя Администрация президента должна объяснять, что выдающегося сделал этот человек на предыдущем месте работы, а не ограничиваться биографической справкой. Мы должны читать это как партитуру читают музыканты.

Я уверена, что Казахстан продолжает оставаться страной невероятных возможностей. Но зачем мне идти начальником департамента или заместителем в районный акимат? Моя карьера не будет расти потому что наверху уже сидит сын какого-то человека, известного в элите, который через пару лет после окончания зарубежного технического вуза уселся заместителем акима области. Зачем мне это?

Я считаю, что это довольно большое преступление против развития Казахстана. Это преступление против народа… Нам нужны честные правила.

Построение элит очень важно для самих элит. В Великобритании нынешний король – настоящий военный летчик, он служил в армии, его сын Чарльз тоже служил в армии. Без этого, даже если ты аристократ, ты не имеешь права управлять народом. Тогда идите наведите порядок в армии, чтобы там не убивали солдат.

Они своих детей обучают у себя, поэтому у них великолепная система образования. Они делают так, чтобы элиты формировались внутри страны, а не за ее пределами. Поэтому нам нужна такая образовательная система, чтобы элиты хотели учиться и жить здесь.

Именно поэтому многие не возвращаются – у нас нет своей качественной системы меритократии.

– Но ведь попытки были. Например, тот же Болашак. Но результаты оказались гораздо скромнее ожиданий. Что можно сделать для того, чтобы перенастроить систему?

– Вы вспомнили о Болашаке. Аналогичную программу реализовывал Китай. Но там обязали этих людей возвращаться. Почему это не сработало у нас? Потому что их сразу ставили на высокие посты. Мой отец был отличником Института цветных металлов, который закончил и Кунаев в свое время. Но он поехал мастером на шахту в Жезказган и жил со своей женой, со своей мамой даже не в городе, а в бараке недалеко от рудника.

Болашакеров надо было посылать в районные акиматы на самый нижний уровень, а потом смотреть, кто из них выстрелит. Надо было продумать их инкорпорирование в систему экономики, в систему госуправления, в систему корпоративного бизнеса, квази-государственного сектора. Этого не было сделано.

Теперь появился президентский резерв. Я знаю ребят, которые туда по-честному попали. И один из них мне признался, что уже не хочет работать в госуправлении даже не потому, что там мало платят, а потому, что не видит правил игры, по которым, если он лучше всех, можно пробиться наверх. Другой ушел из районного акимата потому что «возраст проходит, а меня там не видят». Сейчас он прекрасно востребован в бизнесе.

– Есть фундаментальная проблема, которая любые усилия сводит на нет – коррупция как следствие фатально огромного присутствия государства в экономике. Повышение зарплат чиновникам решит проблему?

– В Китае по две тысячи чиновников ежегодно расстреливают, а люди все равно продолжают воровать. С коррупцией в Казахстане боролись всегда, усложняли системы закупок, сажали министров, но все продолжается.

Я надеюсь, коррупцию смоют в унитаз технологии. И я рада, что цифровизация все глубже проникает в нашу жизнь. Теперь легко видно, сколько зарабатывает чиновник, его мама и папа, откуда у него деньги на поездки или недвижимость в Дубае или Лондоне.