Адвокат Жуаспаева: Запуганными людьми манипулировать легче

11 августа, 2022

1553

«То, что происходило на самом деле в январские дни на площади в Алматы, можно установить достаточно легко, но следствие даже при наличии прямых вещественных доказательств намеренно затягивается», – утверждает алматинский адвокат Гульнара Жуаспаева.

– Кантар проходил у меня на глазах, – говорит Гульнара. – Он был похож на Жанаозен, где в декабре 2011 года митинги за восстановление нарушенных трудовых прав вылились в расстрел мирных граждан. Я полгода жила в этом городе и помню каждую строчку, каждую буковку в делах по расстрелам. Знаю, откуда всё начиналось, что не указано в переговорах и не сказано в судебных документах. Когда участвовала в процессах по событиям в Жанаозене, то думала, что это будет самая страшная страница в истории Казахстана, оказалось – все еще впереди. Январь – это повторение декабря 2011 года, но объем трагедии в десятки раз больше.

Общее одно – и в Алматы, как и там, в людей стреляли «без предупреждения на поражение». Мы до сих пор не знаем, кто это сделал. Виновных достаточно легко можно установить, но люди, которые все еще носят пули в теле, не хотят обращаться в медицинские учреждения с просьбами об их изъятии. Такого рода вещественные доказательства у тех, кто уже прошел эту процедуру, куда-то потом бесследно исчезают, также, как и видео из СИЗО, где их пытали.

– А почему исчезают? У вас есть какая-то версия?

– Потому что врачи в своих заключениях пишут об отсутствии пуль. Столкнувшись с этим, люди не верят в справедливое расследование. Правоохранительные органы, на мой взгляд, бездействуют не просто так, а по приказу.

– Среди ваших подзащитных тоже есть такие, кто всё ещё ходит с застрявшими пулями?

– Конечно, иначе бы я об этом не говорила. Я, как адвокат, не первый раз участвующий в политических делах, несу ответственность за каждое своё слово.

– А на основании чего вы утверждаете, что изъятые пули исчезают?

– Об этом мне рассказывает мои клиенты, которые подтверждают факт своего обращения в медицинские учреждения документами. Кроме того, в СМИ было немало материалов, где сообщалось об эксгумации после захоронения, чтобы изъять у погибших эти пули, в других случаях некие люди забирали также из моргов тела погибших. Это все говорит о том, что предпринимаются исключительные меры для того, чтобы скрыть доказательства.

– Почему уже после того, как разогнали людей с площади убивали мирных жителей? Например, стреляли в человека, выносившего мусор или в проезжающую машину, где находились дети?

– Это называется метод запугивания, чтобы дать понять – могут расстрелять любого. То, что делают сейчас в отношении Украины – убивают и насилуют мирное население, оскопляют украинских военнопленных – тоже метод запугивания и устрашения. После Жанаозена меня это уже не удивляет. Там есть видео, как расстреливали не нефтяников, вышедших на митинг, а именно простых людей, которые шли на работу, стояли у банкоматов, чтобы снять деньги и т.д.

– А кто из кантаровцев обратился к вам первым за юридической защитой?

– Первое время люди шли потоком – по 10-15 человек в день. Один потерял сына, другой рассказывает о том, как его избили, третий – как расстреляли его близкого… Самым первым среди них был отец боксёра Куата Хамитова (Наймана). По его словам, после того, как сын в начале января высказался в поддержку мирного митинга в Алматы, в дом ворвались 10 омоновцев в масках и двое гражданских. Прежде, чем забрать спортсмена в СИЗО, избили и самого Куата, и его пожилого отца.

Когда мы с отцом спортсмена подъехали к департаменту полиции Алматы, на территорию не запустили даже меня, хотя, как лицензированный адвокат, я являюсь процессуальным лицом и у меня имелась доверенность от отца на оказание его сыну квалифицированной юридической помощи. В дежурной части взяли трубку, наверное, после сотого звонка, но к нам так никто и не вышел, и мы, простояв допоздна на улице, вернулись домой. Ночью отец спортсмена сообщил, что сына привезли домой избитым. В подтверждение выслал фото и видеоролик.

После обращались матери, сёстры и жёны тех, кого также без всяких объяснений забрали в СИЗО, и они потеряли с ними всякую связь. Незаконные задержания без составления протоколов и доставления в ИВС и СИЗО сопровождались избиениями и пытками. Не думаю, что сотрудники правоохранительных органов делали это без согласования с верхами. В пытках участвовали и спецпрокуроры, в чьи должностные обязанности входит надзор за соблюдением законности в отношении лиц, находящихся в СИЗО. Видя, что человек не просто избит, но и кинут за решетку сразу после операции из реанимационной палаты, они должны были поинтересоваться, как он здесь оказался и почему не оказывается медицинская помощь. Но многие спецпрокуроры, как вспоминают жертвы, сами становились соучастниками пыток, поскольку это происходило на их глазах. Во время очных ставок они пытаются все отрицать, однако люди, связываясь через соцсети с теми, кто сидел с ними в одной камере, находят свидетелей. Следователи разводят руками – видео и фотодоказательств нет, а наговорить можно все что угодно. Но какое видео может быть у заключённого, которого забрали сразу с больницы, раздетым и разутым, некоторые попадали в камеры, где царит антисанитария, с дренажными трубками от мочеточника.

Сейчас часть людей, установив, что они никак не причастны к январским событиями, отпустили, но другие все еще ждут, когда с них снимут обвинения. Когда спрашиваешь, почему месяцами не проводится никаких следственных действий, в прокуратуре отвечают, что в правоохранительных органах накопился большой объём видеоматериалов, и что к новому, 2023 году, сотрудники навряд ли успеют просмотреть и проанализировать его. И вот люди, большинство из которых никакого отношения к январским событиям на площади не имеют, ждут, когда следователи и прокуроры займутся видеодоказательствами. Но почему они должны отвечать за халатное отношение сотрудников силовых структур к своим обязанностям? Даже если есть какие-то подозрения, почему бы их не отпустить под домашний арест, где им будет оказана медицинская помощь, а потом пусть смотрят видеоматериалы с площади хоть год, хоть два. Жалобы в прокуратуру сейчас пишутся тоннами, но что толку, если в слышащем государстве людей не слышат?

Сейчас пошла такая тенденция, когда к людям, в отношении которых нет никаких доказательств, заходят оперуполномоченные, следователи и прокуроры с «интересным предложением» – предлагают так называемую процессуалку. Давайте, мол, отказывайтесь от заявления о применении пыток и подписывайте процессуальное соглашение. Это означает, что надо либо признать вину, либо сотрудничать со следствием. Такое давление – тоже пытки, только психологические: измученные люди готовы подписать любую бумагу.

– Общественные защитники кантаровцев заявляют, что сейчас в соцсетях развернута кампания по их дискредитации. Это правда?

– Их деятельность властям, конечно же, не нравится. Чтобы нейтрализовать людей, которые пытаются докопаться до истины, пишутся разного рода жалобы за якобы распространение не соответствующих действительности информации, блогеры и боты проводят в соцсетях различные акции по «разоблачению «активистов». Я и сама отчасти жертва таких наветов. После интервью на канале Elmedia Гульжан Ергалиевой, где я со слов своих клиентов сообщила об участии экс-депутата Алматинского городского маслихата Кайрата Кудайбергена и криминального авторитета Армана Джумагельдиева (Дикий Арман) в пытках в отношении задержанных, на меня поступила жалоба в Генеральную прокуратуру. Их адвокаты (это целая группа, каждый из названных выше людей имеет по 5-6 высокооплачиваемых квалифицированных защитников) считают, что я нарушила адвокатскую этику, распространив сведения из уголовного дела, хотя подписку о неразглашении с меня никто не брал. По жалобе с меня взяли объяснительную, но пока – тишина. Впрочем, к такого рода провокациям мне не привыкать: когда ведешь громкие политические дела, то всегда идет психологическое давление или угрозы привлечь к уголовной ответственности, лишить адвокатской лицензии и т. д. А что касается блогеров, распространяющих не соответствующую действительности негативную информацию, то они прекрасно осведомлены, что судиться с ними вряд ли кто-то будет: такого рода тяжбы занимают слишком много времени. Я обычно говорю, спасибо, я вас услышала, после этого обычно оставляют в покое.

– А кто организовывал в Алматы мародерства и кто в них участвовал?

– Целых двое суток на улицах Алматы не было ни полиции, ни военных. Значит, кому-то было выгодно оставить его для разграбления. Простой народ повёлся на это, то есть людей использовали для дестабилизации обстановки в городе.

– Есть мнение, что в безоружных людей на улицах Алматы стреляли войска ОДКБ. Можете ли вы это подтвердить или опровергнуть?

– Мои клиенты тоже так говорят, но это всего лишь их предположения, документальных подтверждений этому нет. Когда следствие закончится и нам дадут все материалы дела для ознакомления, тогда и узнаем, откуда и из какого оружия убивали людей. Пока нам известно лишь то, что все стрелявшие были в масках и камуфляжной чёрной одежде. Правда, кое-кого из участников январских событий, просматривая видео в аэропорту, мы узнали. Эти материалы мы передали правоохранительным органам. У нас, адвокатов, полномочия по истребованию информации ограничены, они же могут истребовать любую информацию – какие войска были дислоцированы в том же аэропорту, кто охранял это здание, когда и какое оружие кому было выдано. Просто так оно (в том числе и пули) не раздается, всё это фиксируется.

– То есть то, что происходило в январские дни, можно установить очень просто и легко, но следствие, по-вашему, намеренно затягивается?

– Да.

– А кого вы опознали в аэропорту? Вы можете сказать его имя?

– Хотите подвести меня под статью? Если я сказала «кое-кого», значит – больше я ничего сказать не могу, пока это не подтвердится в суде.

– Власти не выходили на вас с предложениями о сотрудничестве?

– Когда веду какие-то особо резонансные политические дела, то бывает, что поступает предложение от оппонентов отказаться от этого дела. В такие моменты во мне появляется еще больше рабочей ярости и я еще активнее начинаю защищать своего клиента.

Следователи, зная мой характер, не ведут со мной переговоры, но уговаривают моих клиентов отказаться от меня. Мы, мол, найдём другого адвоката, нормального, не то что «эту», и сами, мол, будем оплачивать его услуги. Зная методы их работы, я своим клиентам изначально говорю, чтобы они не верили ни оперуполномоченным, ни следователям, не прокурорам. Иногда шучу, что самые квалифицированные «мошенники» у нас сидят в органах. Они могут так заморочить голову неискушенным людям, что человек и сам не замечает, как оказывается в их сетях. Этими качествами в первую очередь обладает оперативники.

Каждое политическое дело, за которое я берусь – это угроза, что следователи напишут частное представление в мой адрес или же суд захочет лишить меня лицензии. 3-4 жалобы от оппонента по одному и тому же делу – это как минимум. Но я привыкла выдерживать такой стресс и негатив, да и с семьёй, к счастью, повезло. Поддерживаете все – братья, и сестры, и племянники, и муж, и дети. Да что там, меня поддерживает весь Чарск, это городок в Жарминском районе теперь уже Абайской области, откуда я родом.