Дулат Исабеков: Еще не знаю, что думать о сегодняшнем дне. Токаев тоже пока не знает

На 83 году жизни ушел из жизни публицист и драматург Дулат Исабеков. Его знали как человека, который умудрялся дружить и с «левыми», и «правыми», резать правду-матку, невзирая на ранги, и оставаться целым и невредимым.

Зарезал без ножа

Вот как маститый литератор объяснял свои принципы:

– Когда Касыма Аманжолова упрекнули в том, что он принижает свои по-настоящему талантливые творения о бренности бытия, о жизни, смерти и любви, кропая стишки типа «Советы – мой неиссякаемый источник!», «Да здравствует коммунистическая партия!», он сказал: «Ребята, надо быть не только умным, но и хитрым. Чтобы защитить хорошие стихи, я должен писать и плохие тоже»…

…Про себя могу сказать, что ни одну свою пьесу или статью не ставил на службу сильным. Правда, и похвалиться тем, что при встрече с разного ранга чиновниками открыто говорил им, что они не так правят страной, тоже не могу. Попробуй сказать – и тебя просто уничтожат, а солдат тогда солдат, пока он жив и может воевать. Конечно, умереть как Александр Матросов хорошо, но было бы лучше, если бы он прошел еще несколько сражений. Закрыть своим телом амбразуру было порывом души в условиях безысходности, бунтом его внутреннего мира. Когда люди идут на суицид, они, видимо, испытывают то же самое. От участников войны я не раз слышал, что перед атакой бойцам потому и давали сто грамм, чтобы у них наступил приступ патриотизма.

Однажды я выступал на одном прямом эфире. Попросил, чтобы вопросы были интересными, а не дешевыми типа: «Вы до сих пор любите свою жену?», «Чем бы вы занялись, если заново родились?» И вот подначенный мною журналист спрашивает: «Вы в оппозиции, а потом смотришь – в клане правительства. Как вы умудряетесь угодить и тем, и другим?

«Я главный редактор журнала «Культура», – сказал я. – Мой журнал учит своих читателей придерживаться принципов толерантности при выражении своего мнения. А вы, наверное, путая отсутствие культуры со смелостью, представляете оппозиционера человеком, который должен сразу взять оппонента за шиворот и бить его в морду, или хотя бы показывать кукиш в кармане? Нет, культуровыражение, на мой взгляд, в том и заключается, чтобы твой собеседник сразу и не заподозрил, что ты, укутав похвалой, как ватой, режешь его без ножа».

Выражая свои жизненные принципы, нужно уметь культурно выражаться и культурно сопротивляться. Говоря проще, грубость – это признак примитивизма мысли. Когда сохраняешь деликатность в беседе, любой человек, от короля до повара, будет уважать твое мнение.

Однажды меня убедительно попросили написать рецензию на очередную книгу президента Казахстана Назарбаева. Я прочел. Некоторые моменты меня тронули. Когда автор вспоминает свое детство, рассказывает о бабушке, отце и матери, не было видно чиновника, зато проглядывал настоящий журналист и самый обычный человек. Я похвалил книгу и скоро получил от автора написанное от руки письмо: «Уважаемый Дулат! Я верю в вашу искренность, потому что знаю вас как человека, придерживающегося своих принципов вне зависимости от обстоятельств. Надеюсь, когда-нибудь мы с вами сможем поговорить обстоятельно». Я подумал тогда, что, если человек не меняет «кожу», его будут уважать даже оппоненты.

В молодые годы я слишком открыто критиковал. О том, к чему это приводит, могу продемонстрировать на примере поэмы Олжаса Сулейменова «Земля, поклонись человеку!»

Когда она была опубликована, я был студентом первого курса факультета филологии. От возмутительных слов кровь прилила к голове. «Земля, поклонись человеку!» – звучало так, как если бы мать должна была поклониться в ноги своему новорожденному сыну. Сын дехканина с Южного Казахстана, я воспринял это как святотатство.

Кипя гневом, выступил на собрании литературного объединения имени Ауэзова. Когда я сказал, что земля нас еще накажет за кощунственные слова, зал затопал ногами. «Кто ты такой?!» – кричали все.

Рискуя быть растерзанным, я продолжал твердить, что человеческую победу надо воспевать по-другому». Не дав докончить, прогнали с трибуны. В коридоре на меня показывали пальцем, от меня шарахались, как от заразного больного. За своей спиной я слышал ехидное: «А-а, эта та самая моська, которая лает на слона». Но если бы я сейчас сказал, что Олжас был прав – земля должна нам отдавать поклоны, меня бы прогнали также, как и тогда. И Галилео тоже сегодня «сожгли» бы на костре, воскликни он сегодня, что это солнце вращается вокруг земли.

…Вопреки общепринятому мнению, у меня очень жесткие отношения с властью. Особенно напряженными они стали после публикации эссе «Аул уходит в небо» о плачевном состоянии казахских аулов, откуда идет воспроизводство нации. В казахской прессе никто не решился публиковать его. Тогда я перевел свое эссе на русский язык. Абди-Жамил Нурпеисов, ознакомившись с ним, сказал, что это гром средь белого дня. «Я завидую тебе: почему не я первым написал такую статью?». Мы с ним пошли к редактору «Казахстанской правды» Григорию Дильдяеву. Он взял на себя мужество опубликовать написанное мною. Возможно, это совпадение, но через два месяца его сняли с должности. А меня после той публикации вызвал к себе Крымбек Кушербаев. Мы тогда его называли полпредом – половиной правительства, поскольку он отвечал за медицину, культуру, образование и так далее. «Я прочел, – сказал он. – Боже мой, неужели мы довели свой народ до такого состояния?!».

Еще через некоторое я попал в еще один высокий кабинет. «Это сплошная ложь, – сказали мне гневно. Вы оклеветали все наши планы и наше будущее. Если комиссия установит, что хотя бы половина из написанного неправда, отдадим под суд. «Хорошо, – сказал я. – В независимом Казахстане должен же хотя бы один лауреат Государственной премии сидеть за то, что написал правду. Пора». Комиссия вроде была создана, но до сих пор от нее нет никаких вестей.

Никто не без греха

– Что такое казахское или казахстанское государство? – задавался вопросом Дулат Исабеков. – Мы, писатели, одними из первых радовались обретению независимости и многое внесли в становление этого процесса. Теперь, когда эйфория прошла, начали задумываться: нужна ли нам такая независимость? Многие вспоминают вчерашний день и сопоставляют, кем они были вчера и кем стали сегодня? На самом деле, кто получил независимость? Народ или власть? Писатели тоже ломают голову над этим вопросом.

Возьмем Абиша Кекилбаева. Он был обласкан властью, занимал немалые должности, но жил, на мой взгляд, в двух параллельных мирах. Один – заложен природой или самим богом, другой – искусственный, он построил сам. Увлекшись высоким чиновничьим креслом и политикой, заигрался с ними. Они незаметно его затащили вверх, а чем выше кресло, тем оно привлекательнее, заманчивее. Спуск оттуда порой превращается в трагедию. Как-то я прочел хорошую статью о трагедии Фурцевой. Когда в 1974 году Брежнев отправил ее в отставку, она не смогла пережить это. Утром на встречу с генсеком отправлялась счастливая, красивая женщина, а вернулась старуха. Лишившись привычной среды обитания (отрезана правительственная связь, служебная машина последний раз привезла ее домой, уже просят освободить дачу и именно в тот трагический для нее день муж ушел к другой), потеряла смысл жить дальше. В тот вечер приняла много алкоголя, потом горячую ванну… Первая попытка самоубийства у нее была во времена Хрущева и тоже после отставки. Тогда ее успели спасти, на сей раз никого рядом не оказалось.

Абиш Кекилбаев тоже загнал себя в пессимистический безнадежный тупик. Да, он не кончал физическим самоубийством, однако самоедство уже поселилось у него внутри. Когда он опустился после высоких постов на грешную землю, то даже его бесконечный и масштабный талант не смог помочь ему адаптироваться к жизни обычного человека. Раньше, оставаясь без должности, он жил надеждой, что еще нужен государству. Она всегда оправдывалась, а тут вдруг все закончилось навсегда…

Ну а если прислушиваться к тому, что после него осталось лишь постыдное целование руки, то совсем чистых среди нас нет. Однако проходят годы и все житейское забывается, и остаются талантливые произведения. Более того, иногда бывает так, что даже преступление, совершенное талантом, приобретает совсем другой оттенок: талант списывает некоторые грешки. К примеру, через много лет про одного отсидевшего по уголовной статье писателя пошел слух, что он пострадал за свои политические взгляды. Якобы в разгар тоталитарной советской системы посмел заступиться за репрессированных алашордынцев. Проза жизни была гораздо проще: будучи директором филармонии, писатель запустил руку в государственный карман и присвоил несколько «кусков».

Когда однажды в народе быстро стал набирать слух о том, что, мол, некоторые писатели безбожно пьянствуют, развратничают, бросают детей, а потому они недостойны быть членами Союза писателей, то Олжас Сулейменов, помнится, сказал, что в таком случае в профессиональном творческом объединении никого не останется.

Распни его!

Одно время Дулат Исабеков работал в Министерстве культуры Казахской ССР – был главным редактором репертуарно-редакционной коллегии в этом ведомстве. Но чиновником он себя не считал никогда.

– Однажды мне позвонила одна чиновница высокого ранга, – рассказывал писатель. – Желая, видимо, пристроить своего человека, мягко так попросила меня поменять кресло. «Я, – говорит, – дорогой Дулат Исабекович, приготовила для вас одно очень хорошее место. В газету «Жетысу» в партийный отдел требуется заведующий. Это очень ответственная и хорошая работа».

«Сохраните это кресло для других людей, а я пойду на свободу», – ответил я. Какой с меня партийный отдел, если меня когда-то чуть не изгнали из партии. О-о! Я когда-нибудь напишу об этом пьесу. Формальной причиной там была неуплата партвзносов, а фактическая – на дворе стоял 1987 год. После декабрьских событий мой кабинет превратился в некую творческую лабораторию. Кто-то тащит пьесу, кто-то – сценарий. Меня стали подозревать в том, что я организатор националистических настроений в стенах министерства культуры. Искали повод, чтобы прицепиться. И, наконец, нашли. Прихожу как-то на работу и вижу написанное такими огромными буквами, каких я и в жизни не видел, объявление. «Партийное собрание министерства культуры. Повестка дня: персональное дело коммунистов Дулата Исабекова и Нурлана Оразалина».

Оказывается, мы задолжали партвзносы. У Нурлана маленькая сумма – то ли 25 рублей, то ли 35, у меня – 70 или 80. О-о! Я тогда увидел, как люди, оказывается, любят наблюдать, как будут наказывать других. Для них то партсобрание стало зрелищем, первосортным спектаклем…

В моем случае на собрание пришли даже те, кто находился на лечении. Обдавая меня уничижительными взглядами, они голосили: «Когда я узнал, что в стенах любимого минкульта есть коммунист, совершивший крупное преступление против партии, я отпросился у лечащего врача. Исабеков хотел купить партию за 70 рублей. Не-е-т! Не выйдет! Учтите, Исабеков, партия не продается». Другой, гордясь своим большим стажем в партии, бил себя в грудь: «Вот если я найду на дороге потерянные кем-то деньги, то пересчитаю их и заплачу с них взносы родной партии». Смех и грех.

Оразалину решили простить его вину перед партией, потому что он несколько раз просил прощения. «А вот Исабеков, хотя у него долг в три раза больше, вины своей не признает, – тряслись от праведного гнева товарищи. – Напротив, он обвиняет нас».

А я и в самом деле заявил, что считаю виновными их. Партийная организация в лице парторга должна была хотя бы раз сделать мне предупреждение. Вот если бы и после этого я продолжал бы не платить, то тогда попросил бы прощения. Когда я сказал, что коль партия неправильно наказывает меня, то не могу считать ее родной, товарищи-коммунисты аж обомлели от моей наглости. А когда опомнились, то дружно завопили: «Вот, вот оно истинное лицо Исабекова!». В общем, с меня мигом сделали врага народа и редкого негодяя. Хотели исключить из партии. А это, считай, конец любой карьере. Когда я вернулся с партсобрания домой, соседи все уже знали. Когда они перестали со мной здороваться при встрече, я вспомнил о репрессированных писателях и поэтах – Жумабаеве, Майлине, Жансугурове, Сейфуллине! После таких собраний их расстреливали, а жен, детей и других родственников в лучшем случае подвергали изгнанию или травле. «Бедные мои дети!» – подумал я тогда. Острая жалость к ним пронзила мое сердце. Репрессии, оказывается, никуда не ушли. Просто ждали своего часа. Спустя несколько лет я написал пьесу «Жуз жылдык махаббат» про Магжана Жумабаева.

В партии меня оставили благодаря заступничеству некоторых товарищей. Заведующим отделом организационно-партийной работы ЦК Компартии Казахстана был журналист Куаныш Султанов. Он, памятуя о нашей дружбе, позвонил секретарю Алматинского обкома партии Шамшие Беркимбаевой, а она – в райком. В итоге мне дали строгий выговор с занесением в личную карточку.

Бойся Красного тигра!

Оправдывая публичное «покаяние» Мухтара Ауэзов в 1932 году, Дулат Исабеков называл это актом спасением таланта во имя народа.

– Не сделай он этого, расстреляли бы сразу. Чем он был лучше Магжана Жумабаева или Сакена Сейфуллина? Ауэзова преследовали до самой смерти. За то, что 30 годы, после публичного покаяния, добровольно вышел из рядов коммунистической партии. За то, что написал роман об Абае, где восхвалял крупного степного феодала Кунанбая. «Ваша история начинается с 17 года, – говорили ему. – Пожалуйста, воспевайте свое прошлое с этого времени». За то, что вступился за киргизский эпос «Манас», его тоже преследовали, обвиняя в национализме. Но больше всего боялись его огромного таланта, благодаря которому он мог стать лидером нации.

Также боялись и Жамбыла Жабаева. В 1936 году, когда старцу было уже 90 лет, его посетил секретарь Союза писателей, один из переводчиков роман «Путь Абая», друг Мухтара Ауэзова Леонид Соболев. Он пробыл в гостях у Жамбыла два или три дня. Ауэзов что-то почувствовал в эти дни. Провожая в аэропорт, он впервые обратился к другу на «ты»: «Слушай, Леня, зачем ты приехал в Казахстан?». – «Ну как – зачем, Мухтар? К Жамбылу. Хотелось вживую увидеть человека, который знает наизусть две тысячи эпических строк. – «Но ведь главная причина другая». И тогда Соболев признался, что ему поручили узнать, чем занимался Жамбыл в 30 годы. Ауэзов был и удивлен, и напуган: «Неужели и его тоже могут посадить? И что ты скажешь в Москве?» «Скажу, что старик пишет стихи о советской власти, что он Гомер ХХ века».

Узнав об этом эпизоде из жизни двух великих, я написал пьесу «Возвращение красного тигра». Оказывается, когда в жизни Жамбыла происходило какое-то крупное событие, во сне к нему приходил его тотем – красный тигр. Пришел он и накануне смерти. Вот об этом я и написал свою пьесу.

… Хитроумный не хитроумный, но я стал героем после выступления на Ассамблее народа Казахстана. Оно уже фактически закончилось, когда председатель президиума Всемирной ассоциации казахов Нурсултан Назарбаев обратился к залу с предложением задавать вопросы. И я тоже поднял руку. Поскольку сидел я в первом ряду, то он увидел ее. Я спросил: «Нуреке, вы радеете за состояние демографической ситуации в стране, а в это время 800 казахов из Монголии два года жили на исторической родине в скотских условиях. Выделенные по квоте деньги были разворованы чиновниками. И люди, потеряв всякую надежду, вернулись назад. Спасибо монгольскому правительству. Они тут же решили вопрос с восстановлением их гражданства. Почему же это случилось? Почему никто не ответил за это?».

Когда Назарбаев поднял своего первого заместителя Талгата Мамашева, зал замер. Тот ответил, что не знает, где Даке, то есть я, прочитал такие вещи. Такого, мол, не было. А я все еще стою с микрофоном. «Слушай, Талгат, если сам не читал, ты всех других считаешь неграмотными? Во всех СМИ и на казахском, и на русском было опубликовано заявление этих 800 человек. Весь Казахстан читал сказанные тобою в их адрес оскорбительные слова «оралмандарды урганым барма» – «этих оралманов я даже иметь не хочу». В конце концов ты их поимел».

После того выступления мне звонили отовсюду – из Монголии, из Китая, Турции, Узбекистана… Из-за одного только вопроса я стал национальным героем. Но сам я таковым себя не чувствовал. Не только писатель, но любой нормальный человек должен был спросить об этом. Чиновники мне говорили, что зря я, мол, этот вопрос ставил перед президентом. «Слушайте, а перед кем я должен был ставить вопрос? Если поставлю где-то в другом месте, это дойдет до него в превратном виде, меня сразу причислят к оппозиционерам, обвинят в огульности, а тут был задан прямой вопрос». После этого меня перестали звать на заседания ассамблеи народа Казахстана…

Как я сейчас отношусь к Назарбаеву? А так – какой народ, такой и царь. Каким мы его хотели видеть, таким он и стал. Хвалили безудержно, верили как дети, когда он обещал, что в 2030 году будем жить лучше всех. Так что решения у нас принимаются хорошие, а исполнение скверное. Когда я размышлял над тем, что такое демократия, то мелькнула мысль, что она нужно чиновникам для того, чтобы ни за что не отвечать и не исполнять то, что они обязаны по долгу службы. Поэтому, возможно, демократия – это вредная вещь, или, в лучшем случае, – это великая человеческая мечта, но сами люди не готовы к ней. По нынешней политической ситуации я еще не пришел к окончательному мнению, потому что и сам Токаев в тоже не пришел к нему. Подождем немного. Одно я могу сказать, я вместе со своим народом, а народ, я знаю, поддерживает Украину.

• 78
• 32