Ермек Турсунов: Я люблю эту страну не меньше министров

На Ермека Турсунова началась травля в социальных сетях и не только. Он был вынужден покинуть страну. Exclusive.kz публикует текстовую версию его последнего интервью перед вынужденной эмиграцией.

– В вашей ситуации проще всего просто залечь на дно. Почему бы так и не сделать?

– Умирать пока рановато. Бежать из страны тоже не хочется, потому что я уже однажды это делал. Сидеть – меня уже закрывали в далеком 98-ом. Что касается «залечь на дно», то как я теперь залягу? Я публичная личность, у меня выступления, публицистика, размышлизмы… Все эти 30 лет я активно выражал свое мнение. При этом за мной не было никогда какой-либо финансовой группы, я не защищал ничьих интересов, не вступал ни в какие партии, хотя меня приглашали. Я акын – еду по степи, пою, что вижу. Но поскольку в нашей жизни сегодня плохого больше, чем хорошего, моя песня грустная. Но чтобы она не была совсем печальной, я ее стал подкрашивать юмором.

– Настораживает, что вам начали «шить» коррупцию. Какие-то очень бдительные товарищи присылают запросы в госорганы с просьбой проверить, на что Ермек Туршунов потратил деньги. Кстати, на что?

– Технология такая – вначале в сетях затевается буча против некоего персонажа, вбрасываются всякие полудогадки и полуправда. Потом подключаются люди, начинается срач, кто-то защищает, кто-то топит и так далее. Затем уже какое-то официальное издание озабоченно отправляет запрос, в данном случае в министерство культуры и информации. Дескать, куда делись деньги? Министерство, вооружившись этим сигналом, обращается уже в официальные органы, в Антикор, в ДЭР, в КНБ – люди беспокоятся, надо проверить.

И уже теперь подключаются силовики. И тут все зависит от установки. Но дело в том, что за последние годы по моим фильмам и по мне лично было уже около 7 или 8 проверок. И если бы я действительно что-то украл, меня бы давным-давно уже закрыли. К тому же, у меня нет ни яхт, ни самолётов, ни замков. У меня есть двухкомнатная квартира, машина, два футбольных мяча новых, две пары бутсов тоже недавно купил.

Здесь один тонкий момент. У нас законодательно не рассматриваются анонимки. В сетях невозможно поймать всех писарей. Они все под псевдонимами. И даже если бы я захотел, в суд не на кого подавать. Поэтому идет запрос официальный в министерство и оно «вынуждено» реагировать.

Я – гражданин этой страны, вернулся на родину, даже если мне многое в ней не нравится. Я здесь родился, это моя земля в конце концов, я не меньше ее люблю, чем министры. Вот и все.

Но говорят, что я коррупционер. Попробую объяснить суть кинопроизводства. Допустим, выделен миллион долларов. Но если я даже захочу, не смогу их украсть. Казахфильм — это государственная организация, а точнее, продюсер в лице государства. Он нанимает меня как режиссера. Им же нанятый продюсер отвечает за финансовую составляющую. Я отвечаю только за творческую часть – то есть постановочную группу: оператор-постановщик, художник-постановщик и второй режиссер. Таким образом, я денег не вижу. А во-вторых, все деньги поступают на киностудию и начинается следующее.

Есть так называемые общестудийные расходы – сразу минус 15% от общей суммы. Потом есть 10% на продвижение картины, которые тоже отнимаются. Минус НДС 12%, минус корпоративный налог еще 12%. И наконец, студия дает тебе не деньгами, а услугами, то есть предоставляет аренду площадей, транспорта, оборудования и пр. И все это по ценам очень рыночным. За вычетом прямых расходов на фильм остается около 40%, а реально треть. А главное, эти деньги приходят частями после того, как сдан отчет по уже выплаченному траншу. Никто Турсунову в чемодане миллион долларов не приносит.

И даже когда фильм снят, он тоже не мой. Он принадлежит Казахфильму, а значит государству, и уже Казахфильм продает его дистрибьютерам. Как и по чем – не мое дело. Помню, что картину «Келин» продали американцам после того, как она попала в шорт-лист Оскара. До сих пор ни одна картина из Центральной Азии не попадала в этот лист. Похвастаюсь – в этот список попали три моих картины – Шал, Келин, Жат.

Потом вышел «Шал». В октябре 2012 года он вышел в прокат и продержался до нового года. И на тот момент это был рекорд по окупаемости из всех фильмов, которые были сняты на киностудии.

Что касается стоимости, то скажу только, что бюджет ВСЕХ моих фильмов, которые я снял на киностудии, вдвое меньше одного фильма «Томирис» и в четыре раза меньше «Казахского ханства».

– А почему не вышел в прокат фильм «Бесмойнак»? Говорят, вы деньги украли, а картину так и не выпустили.

– Это правда, она не вышла в прокат. Это единственная правда из всего того, что говорят. На самом деле, эту картину мы сняли еще пять лет назад. Готовились к прокату, была большая рекламная кампания. Мы провели закрытые показы в Астане и Алматы для высшего генералитета власти. Но за неделю до выхода в прокат министерство культуры запретило ее выход. И вот почему – Аида Галымовна (Балаева) в частном порядке попросила убрать несколько эпизодов. Где-то она увидела покушение на государственный строй и оскорбление президента страны. Я не согласился. И тогда министерство просто запретило этот фильм, хотя мне и в голову не приходило кого-то оскорблять. Я отношусь к Токаеву с очень большим уважением. Мы знакомы, он симпатичен мне как личность, как образованнейший человек.

Люди часто находят в моих фильмах такую глубокую трактовку, что мне становится даже неловко… А иногда сосиска – это просто сосиска.

– Герой фильма «Шал» стал лицом нашего кинематографа. Ерболата Тогузакова открыли вы. Но говорят, что вы за бюджетные деньги купили ему квартиру. Это правда?

– Действительно Тогузакова называют народным шалом Казахстана. Он после этой картины «пошел по рукам», снявшись в десятках фильмов. Недавно ему 77 лет исполнилось, мы его все поздравляли. Я его как бы усыновил.

У него была тяжелая жизнь. Он много лет жил на Казахфильме, у него не было дома, киностудия дала ему небольшой закуток на складах. Мыться он ходил к сантехникам, кушал в буфете. К нему все привыкли, кто-то сигаретой угостит, кто-то денег немножко подбросит. И вот, когда после премьеры он проснулся знаменитым, журналисты спросили, где он живет. Он показал свой угол. Поднялся шум – «Шал» бомж! Я пошел к тогда акиму Алматы Ахметжану Есимову, попросил помощи. Но он, как нормальный чиновник, ответил: в порядке очереди. А когда это? Ну, может быть, лет через десять. И тогда я пошел к своим богатым друзьям, мы пустили шапку по кругу, чтобы скинуться ему на квартиру. Мы искали квартиру в микрорайоне «Казахфильм», чтобы недалеко от работы. И обязательно нужна была квартира на первом этаже – у него больная нога.

Новый год, Тогузаков стал звездой, получал награды, с ним невозможно пройти по улицам – все с ним фотографируются. Я ему говорю: «Ты можешь еще в 100 фильмах сняться, но у тебя на могиле будет написано «Здесь лежит шал».

И вот вечер в Доме кино, все киношники собрались. У меня в кармане припрятаны ключи от квартиры. И я говорю, что на Новый год происходят разные чудеса. Дед Мороз вчера приходил и оставил мне какие-то ключи. Он в слезах, мы в слезах. Это было очень трогательно. А потом мы поехали к нему на квартиру показать, где он будет теперь жить.

Я ему даю ключи в подъезде, говорю «открывай». Он открывает, руки трясутся. Пустая квартира в обычной панельке. Но он ходил по ней и спрашивал: это теперь моя плита, моя ванная, моя кухня?! Через какое-то время сотрудники киностудия собрали мебель и посуду. Пришли домой на новоселье, а у него нет ни одной парной вещи, всё в разнобой.

– Практически все ваши картины сняты на бюджетные деньги. Вот уже пять лет вы не снимаете, сидите «на сухом пайке». Говорят, что у вас много друзей-олигархов. Почему вы не попросите у них денег на свои картины?

– Мне это в голову не приходило. Кино удовольствие очень недешевое. А во-вторых, всегда легче просить за кого-то. Вот для Тогузакова мне было не стыдно просить денег. У него ведь даже зубов не было. Новую челюсть мы ему поставили. Он ел как волк, не жевал, он глотал.

Что касается друзей-олигархов, я с ними дружил еще тогда, когда они не были олигархами. Кое-кто хаты снимал, в аренду жил. И на выход был только один костюм. К тому же я понимаю, что работать со мной – это подвергать себя тем же гонениям, какие я испытываю всю свою жизнь в Казахстане. В-третьих, у каждого свои дела, свой бизнес, они все в кредитах. Я никогда их деньги не считал. Но бывает, что вместе делаем хорошие вещи.

Например, недавно с Маргуланом Сейсембаем издали мои книги и подарили их библиотекам страны. Мне кажется, здесь 50 на 50: его деньги и мой труд. Я эти книги писал 40 с лишним лет. Почти всю свою жизнь. Это была совместная акция.

Что касается фильмов, снятых за государственный счет, то они и остаются в собственности государства.

Да, я часто критикую коммерческое кино. Но это не из желания обидеть, а из-за того, что я вижу талант этих ребят. Просто у них не хватает базы. Я понимаю, что им нужно зарабатывать. Но для меня это слишком узкая задача. Есть задача сложнее – попытаться встать на ступеньку выше и снять художественное полотно. В мире столько фильмов, которые провалились в прокате, но остались в истории шедеврами.

– Один из вариантов – уехать из страны. Тем более, теперь у вас уже есть международное имя. Я знаю, что вы уже уезжали из страны. Почему вы когда-то в свое время уехали из страны, и почему вы все-таки вернулись?

– Если честно, есть такая мысль… То, что сейчас происходит в стране с культурой, с искусством – это катастрофа. Мы хороним последних носителей смыслов, которые имели моральное право говорить: Мурат Ауэзов, Герольд Бельгер, Мухтар Магауин….

Сейчас у этого микрофона огромная очередь, все говорят одновременно и никого не слышно. И тогда ты задаешь себе вопрос – что тут делать? Никому это не надо. А нет – подходят люди на улицах, на концертах и говорят, что я их утешение, что говорю вслух то, что они чувствуют, а выразить не могут. Это ведь так здорово – быть чьим-то утешением в этой драме жизни.

Во-вторых, я уже из этой страны бежал, 12 лет промотался в общей сложности, везде пожил, посмотрел. Но от себя не убежишь. Во-вторых, получается, что сдался и сдулся.

При этом жизнь за границей сложилась нормально, я уже пережил период тяжелейшей ломки, я начал более-менее американизироваться, у меня был дом, несколько машин, контракты. И тут мне звонит Алтынбек Сарсенбаев, тогда министр информации и говорит – возвращайся, пора на страну поработать. Я вернулся, а через 8 месяцев меня закрыли. Тогда шел массовый дележ телевизионного пространства. Хабар открылся, начал переманивать сотрудников, у них денег было больше, оборудование новое. И вот на перекрестке всех этих интересов оказался я, руководитель казахского телевидения. Поэтому для меня это все знакомо. И сейчас я действительно думаю – а что я здесь делаю?

– В своё время вы вытащили прекрасного режиссера Болата Аабаева из тюрьмы. А ведь это было очень рискованно. Атабаев – абсолютно неуправляемый человек, который поссорился с властью. Зачем и как вы его вытащили?

– Атабаев действительно мог быть невыносимым и мы часто ругались. Но однажды мне позвонил Бельгер и сказал, что его закрыли. У меня сохранились знакомства в КНБ еще с тех времен, когда меня закрывали люди Рахата Алиева. Когда во время обысков выяснилось, что никаких 6 млн. долларов и даже тенге у меня нет, ко мне как-то потеплели.

– То есть вам тогда тоже коррупцию шили?

– Да, не изменились приемы. Все по сценарию. Так вот – обратился в Контору с просьбой организовать встречу с их генералитетом. Поехали в Астану. Я там объяснил, что он никакой не оппозиционер, а просто творческий человек, театральный режиссер, для него весь мир — театр, а он Гамлет, который идет на костер. И если его не выпустить, у него диабет, он долго не протянет. И вот тогда оппозиция поднимет его тело на щит и будет вводить хороводы вокруг костра с лозунгом «вот еще одна жертва режима». Так что вы даже сейчас льете мельницу на их воду, – сказал я им.

Они задумались, и спросили: а что можно сделать? Освободить. Почему? Он рвет бумаги, бросает их в лицо следователю и вообще ведет себя неадекватно. С ним никто не может нормально поговорить, он никого не слушает.

Я говорю – меня послушает. Мы полетели в Актау, оттуда в Жанаозень. Я изучил его дело и сказал, что готов разговаривать с Булатом Атабаевым. Мы приехали в изолятор. Через какое-то время заводят Булата в наручниках, и тут он орет: «А я не знал, что ты агент»!

Я говорю, ты что, дурак? Ты понимаешь, чем я рискую? Два дня мы с ним на матах проговорили в душной камере с комарами и продавленными матрасами. Он вел себя как клоун, но так искренне. Оппозиционер так себя не ведет, и уж тем более политик.

Но вслух я ему сказал: я тоже режиссер, так что на меня твои приемы не действуют. Это не декорации, это тюрьма. Чего ты добиваешься?

Он отвечает: я хочу умереть. И пусть мой труп станет символом. Я говорю: твой труп повисит на обложках каких-нибудь оппозиционных газет, а через месяц тебя забудут. И ведь это горькая правда. Я говорю: ты из себя Прометея не строй. Никому твой труп не нужен. Он нужен только Дане, сестре твоей, и родственникам.

Это были очень жестокие суровые разговоры. Мы не спали две ночи. Я говорил ему: задача художника – выжить. Какого хера ты попёрся на эту площадь в Жанаозене? Ты что, политик? Тебе власть нужна? Дело режиссера – сцена. Ты должен рассказать людям правду. Вот если бы ты приехал в местный театр и поставил свою «Лавину», ты бы достучался до мозгов.

– Мне кажется, ни власть, ни интеллигенция не понимают очень простую вещь. Нельзя убивать культуру, перекрывать кислород художникам, поэтам, режиссёрам потому что тогда они идут на площадь. Но вернемся к вам. Вам оставили свои архивы Бельгер, Ауэзов… Что вы с этим будете делать?

– Когда Гер-ага уходил, он мне действительно оставил свои архивы. У нас была договоренность, что я должен это дело довести до конца. Речь идет о его цикле «Плетение чепухи». Он их не успел издать. И тогда мне опять помогли друзья– олигархи издать четыре тома Бельгера.

– Как вы относитесь к славе? О вас очень часто говорят, что вы чванливый, высокомерный, ставите себя выше других.

– Ну какая там слава? Есть какая-то известность в определенных кругах. Вот у Димаша Слава, мы все его любим, и весь мир знает. Я к славе очень индифферентно отношусь. Мне же не 20 лет. Честно говоря, если и есть какая-то известность, то это не потому, что я такой крутой, а потому что конкуренции нет.

– За что вас так не любит власть? Они же сильные, влиятельные. Чем вы им мешаете?

– Я давно для себя отметил, что в каждом большом начальнике умер Магомаев или Моцарт… И это нормально. Думаю, и в писательской среде кое-кто хотел бы быть министром культуры и такое бывало. Как-то Расул Гамзатов написал своей жене, сидя в депутатском кресле: Дорогая Фатима, сижу в президиуме, а счастья нет.

Это такая нереализованная мечта. И вот когда какой-нибудь аким города на приеме рассказывает мне, что вынужден заниматься ремонтов теплотрассы, а потом показывает мне свои стихи, я понимаю, что душа-то рвется наружу, душа-то летит, душа-то поет, но он вынужден канализацией заниматься.

– Вы начинали журналистом, потом начали писать книжки, писать сценарии, снимать фильмы… И все такое сложное. Зачем?

– Я не знаю. Что приходит, то приходит. Я не собирался быть режиссёром. Но так сложилось, что я кинодраматург по образованию, закончил высший курс сценаристов-режиссеров в Москве еще в то время, когда образование было приличным. И вот я написал сценарий к «Келин», его начал снимать другой режиссер. Худсовет его работу забраковал и киностудия сама обратилась ко мне с просьбой закончить картину. Материал сложный, и его не каждый может понять и потянуть.

Чего я на сцену полез? Опять же это была не моя идея, ребята уговорили. И это все как-то само собой складывается. Судьба бросает тебе перчатку и смотрит – поднимешь или нет? Когда у Данелии нашли онкологию, он ко мне повернулся и сказал: все, казах, мы уходим. Отстреливайся до последнего патрона.

А вообще, вокруг меня сейчас очень много талантливой молодежи, которой я тоже, в свою очередь, хочу помочь. Я как та старуха-процентщица, у которой на шее ключи от складов, где сундуки с изумрудами лежат. И у меня этих ключей очень много. Я хочу эти ключи передать всем, кто хочет.

• 21
• 10