Хадж к истокам восточной поэзии

Искандер Аманжол  

Пташки поют восторженную увертюру восходящему солнцу. Еще пребывая в состоянии неги, оно благостно нежит округу лучами. Ласкающие дуновения ветерка томно колышут верхушки кипарисов. Не высохшие еще капли росы бриллиантовой россыпью сверкают на розовых кустах, растущих на взлелеянных газонах. На них высажено более сотни тысяч кустов, что составляет предмет особой гордости жителей благословенного города. Мимо проходит стайка звонко щебечущих, гибких, как виноградная лоза, девчушек – вероятней всего, они и есть те розы, что воспеты поэтами Саади и Хафизом. Благодаря им Шираз воспринимается не только как поэтическая Мекка Ирана, но и всего Востока.

Древняя легенда гласит — услышав стихи Хафиза «Дам тюрчанке из Шираза Самарканд, а если надо – Бухару», эмир Тимур призвал поэта пред грозны очи и гневно воскликнул: «Да как ты посмел отдать за какую-то девичью родинку два моих любимых города? Чтобы украсить их, я убил сотни тысяч людей!». Стихотворец ответил: «О, владыка! Взгляни, если не был бы я столь расточителен, разве был бы я тогда так беден?». Эмир рассмеялся и вознаградил поэта. Увы, так было не всегда.

НЕДОСЯГАЕМЫЕ КОРИФЕИ
Скорей всего, это вымысел, свидетельствующий о народной любви. Вернее, не только любви (это звучит слишком бледно), а глубочайшего преклонения и всепоглощающего восторга, доходящего до обожествления гениев. Именно так относятся к Джалолиддину Руми. В народе его именуют не иначе как «мавляна» — учитель, наставник. Серебряное обрамление его усыпальницы в древней столице Турции городе Конья блестит от поцелуев его поклонников. Считается, что при жизни он ежедневно поднимался на высокий холм, с вершины которого на равных общался с Творцом всего сущего. Тем удивительнее, что религиозные ортодоксы допускали это. Создается впечатление, что если бы это касалось кого-нибудь из простых смертных, то они бы восприняли это как кощунство, — а гениям позволительно почти все.
Каноны ислама запрещают изображать людей. Поэтому на Востоке процветали: ковроткачество, ювелирное искусство, зодчество, каллиграфия, искусство резьбы по дереву и гипсу. Но отношение к поэзии – это нечто особенное. К слову сказать, была еще одна категория людей, которым дозволялось все. На стенах внутренних покоев дворца шахиншахов в Исфагане сохранились фрески, изображающие гаремных затворниц, но самые чувственные все-таки из них были уничтожены поборниками ислама.
Эти уроженцы Шираза были канонизированы Гете. Однажды он произнес такую фразу: «Персы из всех своих поэтов признали достойными только семерых, а ведь среди прочих, забракованных ими, многие будут почище меня». Плеяда великих: Фирдоуси, Анвари, Руми, Джами, Хафиз, Саади и Низами. Понятно, что персам было из чего выбирать, тем не менее для меня стало очевидным — они расточительны. В список не вошли не менее великие: Рудаки, Дехлеви, Хайям, Аттар, Бабур, Бедиль… Кажется, его можно продолжать до бесконечности. Как бы предчувствуя это, Омар Хайям писал:

До сих пор я у жизни хожу в подмастерьях,
Все еще не зачислен в разряд мастеров…

Оставив машину на стоянке, иду к мемориалу Саади. Радующая взгляд изумрудная зелень газона. В окружении вечнозеленых кипарисов виднеется мавзолей, увенчанный бирюзовым куполом, изнутри затейливо опоясанный легкой арабской вязью стихов. Рядом с надгробием стоят дети, внимательно вслушивающиеся в слова родителя, декламирующего стихи поэта, и эхо вторит ему. Его полное неземного блаженства лицо, выразительная жестикуляция создают впечатление глубокого преклонения перед талантом поэта, восторг, граничащий с экстазом, и безмерное счастье, испытываемое оттого, что он может прикоснуться к вершинам высокой поэзии. Видно, как он упивается чередованием рифм, ритмом стиха.
 
Воображение людей тобой поражено,
И говорливый мой язык немеет пред тобой.
 
Я даже и не пытался достать фотокамеру и запечатлеть эту картину. Не захотел отвлекать внимание детей и тем самым прерывать декламатора. Такое можно наблюдать только в Иране, в котором искусство владения слогом является самым величайшим из искусств, а поэтический дар — даром Всевышнего.
Затем захожу в чайхану, посетителей много, но, несмотря на это, в помещении царит какая-то особенная задумчивая тишина и погруженная в себя сосредоточенность, лишь изредка прерываемая плеском рыбок, резвящихся в водоеме. В поэзии Саади самым уникальным образом переплелись суфийское мировоззрение и лишенная какого-либо намека на религиозную экзальтацию приверженность исламу, веротерпимость к иноверцам и искрящееся, как вино, жизнелюбие. Блестящий иранист, переводчик, литературный критик Сафар Абдулло, обладающий поэтическим даром, считает, что Саади впервые не только в фарсиязычной поэзии, но и в мировой литературе ввел в оборот термин «одамият» — человечность.
И снова улицы Шираза. Еду к гробнице Хафиза.

Налей мне, кравчий, полный кубок! В раю не будут мне даны
Сады в окрестностях Шираза и лепет речки поутру.

ОБЩЕНИЕ ЖИВЫХ
Как и в мавзолее Саади, в некрополе Хафиза царит благоговение. Примечательно, что паломники сперва возлагают пальцы на надгробие и о чем-то долго шепчут, затем наугад открывают томик стихотворений Хафиза и, прочтя стих, пытаются расшифровать предсказание поэта, таким вот замысловатым образом обращенное к ним. Следуя традиции, загадал желание и бросил несколько монет в небольшой фонтан.
А вот и знаменитые «Ворота Корана». Проезжаю под аркой. В специальном помещении, на самом верху хранится Коран. Считается, что всякий въезжающий в Шираз оказывается под защитой Священной книги, я же покидаю сень благословенного города. Что меня бесконечно удивляет, так это то, что в каждом, пусть даже небольшом, городке или селении, на центральной площади обязательно стоит памятник местному светилу поэзии. Здесь существовала традиция: в дни празднеств практически все взрослое население собиралось на мушайру – состязание поэтов, острословов и импровизаторов.
Вспомнилось посещение могилы Джами в афганском городе Герате. Облицованное каменными плитами захоронение и фисташковое дерево в изголовье. Местные жители говорили, что ему уже более пятисот лет. Тогда меня удивило, что афганцы спят на плитах. Оказывается, во сне паломники беседуют с поэтом. После пробуждения им еще предстоит определить правильность понимания наставлений Джами. Для этой цели служит слегка наклонная площадка, посыпанная песком. Паломник устраивается, подложив под голову кусок мрамора, скрещивает на груди руки и скатывается вниз. Если он отклонился влево или вправо, то наставление понято неверно. В этом случае после некоторых размышлений он повторяет процедуру снова.
Этот город, расположенный в плодородной долине реки Герируд, некогда был столицей Хорасана и своей славой обязан красавице Гаухаршад Бегум, которую на Востоке именуют второй Билкис — царицей Савской. По ее настоянию в Герате было построено более трехсот зданий. Здесь же похоронен философ ходжа Абдулла Ансари. Говорят, что у его могилы находили убежище люди, приступившие закон, и никто не имел права преследовать их здесь, у могилы святого. С этим городом связана большая часть жизни Алишера Навои. Свое глубокое почтение к творчеству Джами он выразил следующим образом:
 
Он, как звезда полярная в пути,
К познанью призван избранных вести.
Он клады перлов истины открыл,
В зерцале сердца тайну отразил.

ЖЕМЧУЖИНЫ ХОРАСАНА
Лучше и не скажешь. Будучи визирем султана Хусейна Байкара, он стремился возвеличить Хорасан и пригласил ко двору собратьев по перу Хатеви и Бинаи, каллиграфов Рафики и Бехзада, музыкантов Шейха Наи (шейх флейтистов) и Хусейна Уди (играющий на уде). Занятное дело, при посещении музея эмира Тимура в Ташкенте гид говорил, что на реставрацию мавзолея Навои правительство Узбекистана выделило сумму в пять миллионов долларов, — ничуть не бывало, она осуществляется на средства экс-губернатора Герата Исмаил-хана. Но если быть откровенным, лучше бы он доверил это дело профессионалам. Тем не менее испытываю к нему чувство искренней благодарности, поскольку до недавнего времени мавзолей служил загоном для скота.
От Герата практически рукой подать до иранского города Мешхеда, в окрестностях которого находится Нишапур — родина Фирдоуси, автора эпической поэмы «Шах-наме», в которой он рассказал о былинных богатырях и царях, героях и битвах, доблести и достоинстве. Любуясь очертаниями некрополя Фирдоуси, вспомнил предание. Основатель державы Газневидов султан Махмуд, мнивший себя знатоком поэзии, не оценил титанический труд поэта, на который тот затратил более тридцати пяти лет. Более того, разгневанный владыка велел растоптать его слонами. Мысленно адресую строки Саади венценосцу: «Стекляшку на груди осла никто не примет за алмаз». Избегнув казни, поэт отправился в изгнание. Позднее султан изменил решение, но когда караван с дарами входил в Нишапур, из дома выносили погребальные носилки с телом поэта. Скорей всего, гнев Махмуда был вызван ревностью, поскольку первоначально этот труд был посвящен не ему, а правителю Бухары из династии Саманидов. Можно предположить, что опала стала следствием недоброжелательного отношения к нему придворных Газневида – панегиристов Манучехри, Унсури и Фаррухи. Следует отметить, что Фирдоуси писал о девушках Тараза, воспринимавшихся на Востоке как эталон женской красоты, и о мастерстве его оружейников.
Мне дважды приводилось бывать в окрестностях Газни. Издалека я смотрел на руины крепостной цитадели, воздвигнутой на вершине холма, и на два высоких минарета, построенных в ознаменование успешных походов султана Махмуда на Индию и считающихся шедеврами восточной архитектуры, но подъехать ближе не рискнул – рядом с ними минное поле. Да и после разгрома талибов здесь небезопасно.
Но вернемся в Нишапур. Здесь родился Омар ибн Ибрагим ал-Хайями ан-Нишапури, это и есть Омар Хайям. Подлинников его стихов не сохранилось, хотя его перу приписывают более пяти тысяч четверостиший, но только принадлежность 329 можно считать установленной. Он был всесторонне одаренным человеком, великим математиком, медиком и астрономом. Кстати, мало кто знает, что Хайям является составителем календаря, в соответствии с которым мы празднуем Наурыз в день астрономического равноденствия 22 марта. Погрешность его вычислений составила всего 19 секунд!

ВОЛШЕБНАЯ СТРАНА СИСТАН
Для меня не менее занимательной оказалась поездка по местам, которые описывал Фирдоуси. По Систану, родине благородных героев Рустама, Сама и Заля — Дастана, или, как ее еще называют, полуденной стране Нимруз. Согласно Фирдоуси здесь были оживленные города, плодородные нивы, многолюдные торжища и труднопроходимые чащи, кишевшие тиграми, оленями и материализующимися ниоткуда духами. Приходят на память строки: «Я тут и не тут, я здесь и не здесь». Но, видя бескрайние пески, веришь в это с трудом. Тем не менее жизнь здесь когда-то била ключом. Встречаются руины городов. Пересекаем русла давно исчезнувших рек и каналов. Сперва по этим местам прошлись орды Чингисхана, спустя столетие — полчища Тимура, после чего благодатный край превратился в пустыню.
Воспользовавшись тем, что вода в радиаторе одного из джипов закипела, я, увязая в песке, побрел к живописно выглядевшим развалинам дворца, стоявшего на вершине холма. Дойдя до подножия, услышал тревожный рев клаксона, оглянулся и увидел, как вторая машина, вздымая тучи пыли, несется в моем направлении. Подъехав, водитель притормозил и, силясь сказать что-то очень важное, пожевал губами и заорал: «Майн! Майн! Эксплосив!», жестикулируя, изобразил взрыв. Дабы уберечь сооружение от разграбления «черными археологами», афганцы заминировали подходы к нему. Такая вот волшебная страна Систан.
А вот и Кабул, Фирдоуси называл его Каболь. Афганская столица была любимым городом основателя империи Великих Моголов Захириддина Бабура, автора «Бабур-наме». Он писал своим друзьям:

Стосковавшись по прекрасному воздуху Кабула,
Вы быстро удалились туда из Хинда.

Уже на склоне лет он велел похоронить себя на его окраине в саду «Боги-Бабур». Несмотря на свою удачливость и талант полководца, его призванием было градостроительство. Истинной же страстью — создание садовых ландшафтов и их ирригация. И если дворец скитальца Бабура большей частью разрушен временем, то мраморное обрамление усыпальницы посечено осколками мин и снарядов. После краха режима Наджибуллы здесь шли упорные бои между отрядами потерявших рассудок полевых командиров моджахедов, стремившихся захватить столицу. Теперь склонные к азартным играм афганцы устраивают здесь петушиные бои.

ФИРДОУСИ – КАК ПУТЕВОДНАЯ ЗВЕЗДА
И все-таки афганцы относятся к поэзии с меньшим пиететом, чем иранцы. Зайдя в одну из кабульских антикварных лавок, увидел стопку старинных книг. Одна из них — рукописный Коран XIV века со следами золотого тиснения на страницах. Отложив его в сторону, беру следующую книгу и не верю своим глазам, поскольку держу в руках истинное сокровище – томик стихов Джами, украшенный миниатюрами. На фронтисписе — печать первого владельца книги сына Бабура Хумаюна. Видя охватившее меня благоговение, антиквар предлагал купить ее по сходной цене всего за десять тысяч долларов.
Мне не раз приходилось видеть, как американские военные, а это было заметно по их выправке, переодевшись в штатскую одежду, снуют по антикварным лавкам Кабула, Герата и Мазари-Шарифа, где за бесценок скупают старинные сюзане, ювелирные изделия, ковры, оружие и вывозят, не имея на это разрешения министерства культуры. Порой они осуществляют покупки, не скрывая своей принадлежности к армии, с оружием в руках.
Бывал и в стране Саманган, где мощнотелый Рустам обрел жену Тахмину, дочь здешнего шаха, благородный род которого «от львов и тигров древности идет». Фирдоуси описывал ее так:

Как солнце дня, светла была она.
Два лука – брови, косы – два аркана.
 
Здесь также встречаются руины замков и крепостей. Остановившись на мосту через реку Саманган, любуюсь, как в горных распадках тает утренний туман. Здесь живет трудолюбивый народ — распаханы и засеяны пшеницей даже высокие холмы. Горящее от жары лицо остужает северный ветерок. Вспомнилась легенда, связанная с именем Рудаки. Бухарский эмир, очарованный Гератом, задержался в этом городе на три года. Стосковавшаяся по домочадцам свита обратилась за содействием к поэту. Услышав стихи, воспевающие Бухару:

Ветер, вея от Мульяна, к нам доходит
Чары яр моей желанной к нам доходят…

Эмир вскочил на коня, пришпорил его и помчался прочь. Царедворцам удалось догнать своего властелина уже далеко от Герата.
Ну и мне, наверное, пора последовать примеру эмира и возвращаться восвояси. Жаль, что у нас уже нет былого преклонения перед поэзией. А ведь каких-то сорок лет назад выступления Рождественского, Евтушенко и Вознесенского собирали полные стадионы. Казалось бы, еще совсем недавно творческий вечер Олжаса Сулейменова в Останкино собрал огромную телеаудиторию. Почему так? Может быть, мы утратили такую особенность, как духовность? Досадно.
Уже дома, работая над этой статьей, подумал, что, к сожалению, каким бы ни был талантливым переводчик, при переводе стихи теряют многое. Им редко удается передать совершенство и утонченность фразы. Во многом это связано с тем, что переводчик не знает ни языка, ни ментальности, ни образа мысли народов Востока, а подстрочник не способен передать тех тончайших нюансов, которые придают виртуозную легкость стиху, в результате чего теряется не только изысканность, но и замысел автора.
Я намеренно избегал упоминаний о национальной принадлежности поэтов. С моей точки зрения, как проявление культурного национализма воспринимаются публикации, в которых читаешь о том, что турки предъявляют права на Руми, индусы на Дехлеви и Бедиля, азербайджанцы на Низами и Хаккани, узбеки на Бабура и его правнучку Зебуниссо. Распад СССР, да и только. Вопрос с делимитацией границ утрясли, теперь принялись за «делимитацию» поэтов. Неужели дело осталось только за этим? Невзирая на свое происхождение, все они, за исключением Навои, писали на фарси. На Востоке этот язык был тем же самым, что и французский для русских аристократов или английский для современной молодежи. Ведь ни у кого не возникает и тени мысли, считать, к примеру, Джозефа Конрада польским писателем, который, будучи поляком, удостаивался многочисленных литературных премий за произведения, написанные на английском языке. Есть и другой немаловажный аспект: они составляют непреходящую славу восточной поэзии, являющейся составной частью мировой культуры. Это гордость общечеловеческая.
Что ж, хадж завершен, но, по моему глубокому убеждению, в мавзолеях поэтов покоится, в соответствии с воззрениями суфиев, только телесная оболочка — все остальное живо и будет жить вечно.

• 68
• 64