Александр Донской: «Даже в злое время уникальное искусство пробивалось и жило»

Об изолированности Казахстана в художественном мире у нас в стране говорится давно. Как правило, мы обреченно сетуем на нехватку средств для участия в дорогостоящих выставочных шоу за рубежом. А может для адаптации казахстанцев на международной арт-сцене это вовсе и не требуется? Может, поначалу вполне достаточно открыться для диалога через новые медиа? Ведь оттуда из интернет-пространства к нам тоже с интересом присматриваются и первым шаг навстречу делает Александр Донской. Его творческий путь для нас особо актуален: за четверть века от художника-эмигранта из бывшего Советского Союза до Мастера, перед которым почтительно расступаются лучшие живописцы мира.

Справка: Александр Донской – выходец из дальневосточного крыла южных школ советской живописи. С 1991 года живет в Канаде, Торонто, посвятив себя возрождению нео-ренессанса – авторского стиля, который далеко превосходит рамки существующего одноименного течения в изобразительном искусстве, не только многообразием форм художественной эклектики, но и новизной подхода к решению проблем современного мира. Уметь жить на грани реальности, растягивая мгновения в вечность и преодолевая конечность пространства – с такой задачей со своих полотен художник обращается к нам, своим современникам.

Александр, почему вы любите нео-ренессанс? Этот стиль питает вас интеллектуально, идейно?

– Я люблю все гениальное абсолютно во всех направлениях. Я люблю всех художников, именно, ТОЛЬКО художников, и импрессионистов, и постимпрессионистов — Ван Гога, Гогена, кого угодно… В ХХ веке столько анти-художников развелось, что обидно за великое, большое искусство, за high Renessans. А уж какая любовь вышла, такая вышла – голландцы близки мне по духу каким-то божественным теплом и из любых понравившихся картин я обязательно выбрал бы себе фламандца. В моих работах вы не найдете ничего русского.

Фламандская школа для меня высший потолок. Ван дер Вейден, ван дер Гусс, Босх, Брейгель, ван Эйк – все XV век – моя любовь с детства. Они все уникальны, духовны, даже диптих неизвестного фламандца в Торонто Gallery – маленькая картина, но в ней космос, мироздание, или там же рядом зал миниатюры по 3-4 см из кости, дерева, XIV-XV век, но в этих трех сантиметрах целый город, это фантастика, там такое мироздание, меня это потрясает! Итальянцы мне нравятся меньше, они более материальны, слишком сексуальны, в них больше плотского, недуховного. Эта тема задета в фильме «Русская арка»: человек идет по Эрмитажу и говорит: мясо, мясо…

Обидно, когда восхваляют Пикассо и смеются над Репиным, Шишкиным. Зря смеются, они гении! Ребята, дорастите до них, проснитесь, вы потом плакать будете, что хоронили Репина, Шишкина и других, возрождать будете, но поздно – вы все разворовали, разграбили, оплевали и выбросили.

Расскажите о своем проекте возрождения неоренессанса.

– Для меня это не проект, это моя жизнь, мое существование. Хочу возродить искусство, которое затоптали в ХХ веке. Обидно, когда восхваляют Пикассо и смеются над Репиным, Шишкиным. Зря смеются, они гении! Ребята, дорастите до них, проснитесь, вы потом плакать будете, что хоронили Репина, Шишкина и других, возрождать будете, но поздно – вы все разворовали, разграбили, оплевали и выбросили.

Я противник временного и пространственного разграничения, для меня все едино и живу я, наверное, в XV веке, потому что ничего ведь не меняется. Все мои картины об этом – стараюсь разрушить пространство и время, эти коды самосохранения и передать в творчестве то, что несу для себя сам, а там уж как получится.

Лет 20 назад ко мне домой пришел техник провод тянуть и увидел картину «Поклонение волхвов». Он был поражен, что на ней изображены и современные панки, и библейский сюжет, а я был поражен тем, что он это увидел! Он не должен был это увидеть, он обычный зомби, который не видит ничего, кроме проводов, винтиков, отверток, ерунды всякой. Оказалось – нет, он живой. Иногда «будды» проходят мимо нас в рваных джинсах.

Время и пространство – это иллюзия, и пробить эту иллюзию можно только осознанием.

Об этом и Булгаков писал: меняются только оболочки – технологии, трамваи, троллейбусы, сейчас айфоны появились, а суть одна: как все было тысячу лет назад, так и осталось. Поэтому в том же реализме можно найти и абстракционизм, и сюрреализм, и все что угодно.

В ваших работах все на грани двух реальностей – физической и метафизической; пользуясь наработками старых мастеров, вы поднимаете проблемы актуальные сегодня. Какие еще возможности открывает нео-ренессанс для художника?

– Думаю, абсолютно все, потому что тогда художники стремились бы к максимуму достижений в своей области, к максимуму выражения своего творческого потенциала. В ХХ веке общество дошло уже до полного развращения, особенно эти унитазы на выставках! Общество всегда было развращенным, но художники были не те, из другого теста что ли. Знаете, я очень многих не люблю, нельзя путать божий дар с яичницей. Как в романе «Мастер и Маргарита»: намажут, напакостят и говорят, что это искусство. Нет, это не искусство. Тут в Канаде вообще не знают, что такое искусство: всякую ерунду, мазню называют абстрактным искусством, не понимая, что абстрактное искусство имеет свои законы.

Закрыв глаза, можно кое-что назвать прикосновением к искусству, но Канада восхваляет свою «Group of Seven» – семерку бездарных художников чуть ли как гениев высочайшего уровня. Все это пустышка, фикция и та же политика проводится в Америке. В действительности, нет там искусства. В Канаде никогда не было школы искусства, не было и не могло быть истории искусства, потому что родиться неоткуда, корней нет, пропили их индейцы, не удержались от соблазна.

Человек из «закрытого» общества попадает в «открытое» и ожидает увидеть здесь то, что будет соответствовать его восприятиям, гармоническим откликам. На самом деле, все совершенно не так, тут очень много всякой ерунды. Мой друг, очень хороший скульптор из Питера, жил здесь и попал на занятие в местной академии. Так преподаватель говорит: вам необязательно уметь рисовать, главное imagination, ваше вдохновение. Друг крикнул ему: «В таком случае, музыканту не обязательно уметь играть на скрипке!», встал и вышел. Абсурд! В школе на первом курсе преподаватель заставлял нас по 20 часов целую неделю обычную табуретку рисовать. Казалось, он уже все высосал из меня и этой табуретки, но сейчас я так благодарен ему за эту табуретку. Вообще, благодарен всем своим педагогам и вспоминаю их с любовью – кто, как не они должны были что-то из меня сделать?

Американского искусства нет, просто не существует. Да, согласен, художники есть, но в целом, за всю историю Америки вы не можете назвать ни одного гения. Ни одного.

Ваша установка на реализм это сознательный выбор?

– Дело не в реализме, я вообще не вычленяю: реализм – не реализм. Многие сегодня смеются над Айвазовским. Над чем смеетесь? Айвазовский – бог! Никто не писал воздух, как он! Его считают маринистом – нет, он писал воздух. Ни у одного мариниста вы не найдете воздуха, там будет материя, вода, твердь, а Айвазовского никто в мире не побьет, воздух у него как тепло божественное. А знаете, чем меня сразил Репин? Я был просто потрясен, сражен наповал, когда в картине «Иван Грозный с сыном» разглядел слезу, эту стекающую по щеке каплю – как написано, божественно! Эта маленькая деталь выше Рембрандта, выше всего. Что божественного вы можете сказать о Поллоке? Меня никогда не потрясет Поллок и даже Пикассо. Американского искусства нет, просто не существует. Да, согласен, художники есть, но в целом, за всю историю Америки вы не можете назвать ни одного гения. Ни одного.

Путин во многом прав, жестче надо взяться за эту шараду, иначе Россия превратится в такое же общество, как Америка. Двадцать лет ничего не делали, Путин взял их за глотку, так они зашевелились, начали что-то создавать…

Но сделали же идола из Энди Уорхолла?

– Да это же просто супер, это такое искусство: смотрю и вдохновляюсь на банку супа Кэмпбелл! (смеется). Нет, это невозможно, я даже не смотрю, опускаю глаза, даже говорить на эту тему не могу, это просто ничто, пустое место. Вы неправильно подходите к западному искусству – с точки зрения наблюдателя из «закрытого» общества. Все смотрят оттуда на западный мир, как на отклик чего-то созвучного себе и говорят о том, на что не следует обращать внимание. Нет здесь ничего такого, что вы думаете тут должно быть. Здесь очень много такого, что не имеет к искусству отношения. Все строится на коррупции, взяточничестве, жульничестве. Это мафия, и мир искусства давно прогнил этой мафией.

При такой политике Пикассо кажется гением в сравнении с Уорхоллом, Джаспером Джонсом. Какой там Уорхолл, знаю китайца, который продает работы за десятки миллионов долларов, а они ничего не стоят. Это не цены искусства, эти горы мусора – не искусство, это коммерция. В России тоже полно этой ерунды появилось. Русские, как обезьяны, хватают все подряд, не думая, что это плохо. Путин во многом прав, жестче надо взяться за эту шараду, иначе Россия превратится в такое же общество, как Америка. Двадцать лет ничего не делали, Путин взял их за глотку, так они зашевелились, начали что-то создавать…

Ваше отношение к сюрреализму?

– Меня нельзя назвать сюрреалистом, через сюрреализм я прошелся по-крупному, пока не раздавил в себе Сальвадора Дали, как таракана. Законы сюра мне не подходят, я скорее математик: каждый мой символ просчитан, проверен до математической точности. Абсурдизм был частью сюрреализма. Сальвадор Дали мог взять любой символ и воткнуть в картину и ему неважно, пусть это будет абсурдом. Как антисюрреалист, я не допускаю в картине абсурда. Например, вместо птицы летит свинья или вместо человека стоит рыба – все это символы, взятые из восточной философии буддийского тантризма. Там символика проявлена максимально емко – и цветовая, и образная.

Мир в общей массе все равно не поймет, для многих символ – это всего лишь материальный, в лучшем случае, астральный знак. Но символ должен работать на всех уровнях, тогда он заряжен, в нем мощный потенциал энергии. Тантризм рассматривает символ на всех планах – материальном, ментальном, астральном, космическом, а если символ ограничен только материальным планом, то это просто плоский знак.

Какое значение для вас имеют идея и метафора?

– Метафора – первое условие в моем искусстве. Это моя основа помимо школы. Если художник имеет какую-то базу, но не мыслит метафорично, он мне неинтересен. Обязательно должен быть какой-то иносказательный, интуитивный подход через символику. Метафора, символ и юмор – мои три кита, они должны быть в искусстве, потому что без них не просто художника, человека нет. Метафора и еще юмор это прежде всего. Для человека без юмора проблемы сегодняшнего дня просто ужасны. Приезжих русских на улицах Торонто сразу видно: они злые, конфликтные, не улыбаются, и становится так печально, что не хочется жить.

Поэтому вы покинули страну, уехали из России в 1991?

– Уехал из убеждений, никогда не любил коммунистические идеалы. Знаю, что они отобрали у моей семьи, но речь сейчас не об этом.

Назовите пару ваших любимых картин. Какова мотивация в том, что делаете?

– Насчет любимых, сомневаюсь. Не люблю свои картины. Люблю начинать новую вещь и пока работаю, она любимая, как только закончил – все, ненавижу, мне нужно лучше, больше и вообще не так и по-другому. Я критически отношусь к себе и каждый день учусь, иду все дальше и дальше. Работал всегда очень много, я люблю это, жить без этого не могу, это как дышать.

У кого-то из художников сегодня вдохновение есть, завтра нет. У меня вдохновение есть всегда, оно льется потоком, прет во все стороны постоянно. Темы возникают вереницами, тысячи эскизов в минуту теснятся в голове. Писать могу все, что угодно и на разные темы. Мне мало быть в одной теме, надо быть везде. Хотя я разгромил иллюзию времени внутри себя, времени не хватает чисто физически. Иногда мучаюсь, хочу и то, и другое и не успеваю, нужно разорваться, сделать что-то одно. Чаще всего, пишу сразу 3-4 вещи одновременно. Куча эскизов и наработок на сотни картин уже ждет меня и все начинается с толчка из жизни – с какого-то образа, явления, фразы.

Рождению картины может послужить юмор в случайной шутке или некий образ из жизни. Вдруг, это выливается в тему, перерастает в концепцию, я прикладываю идею к моим эскизам, и начинается работа. Из метафоры, философского контекста, который превращен в юмористический вариант, возникает картина.

Расскажите о творческом становлении. Кто или что повлияло на то, что вы стали художником?

– Родился я в красивейшем месте, в Приморском крае, Владивосток. Мама говорила, что я научился ходить и рисовать одновременно. Она была врачом, а папа человек творческий – артист, певец и художник, он дал мне первые уроки масляной живописи. Родители много возили меня по музеям Советского Союза – в Москву, Питер, в Эстонию, Латвию, Грузию. Но в первую очередь я обязан бабушке. Она была замечательная, очень интеллигентная, вся в отца. Он был из дворян, работал писарем у Нобеля, служил у Колчака. Когда Белой гвардии в 1922 году разрешили, семья вернулась из Китая в Россию вместе с движением возвращенцев. Бабушка родилась в Китае, училась в женской гимназии в Харбине и была блестяще образованна: рисовала, писала стихи, знала семь языков. В Советском Союзе она училась на японском факультете университета. Весь их курс расстреляли, она оглохла и осталась в живых. Всю жизнь бабушка работала фармацевтом и научила меня всему, что знала сама: верховой езде, фехтованию, законам поэзии, передала любовь к языкам, искусству, литературе, философии. Школа, в которой я учился, была с китайским уклоном, в то время нас учили китайскому языку из-за конфликта с Китаем по поводу Даманского полуострова. Одновременно я ходил в художественную школу, туда меня приняли сразу во второй класс. Закончил ее в 1977 году и целый год до окончания общеобразовательной школы усиленно работал сам. Дошел до фанатизма, рисовал и рисовал по 20 часов в сутки (как сейчас) десятки тысяч рисунков, набросков, этюдов.

Однажды, чтобы писать огонь с натуры, я развел костер в квартире. Хорошо, бабушка спасла от пожара и самоубийства, не то угорел бы в творческом порыве (смеется). Потом было художественное училище и художественный институт во Владивостоке. Сам много ездил по Союзу, осматривал музеи в столицах советских республик, знакомился с направлениями. Изучал и работал во всех стилях: абстракционизм, кубизм, импрессионизм, неоимпрессионизм, классицизм и так далее. Историей искусства поначалу интересовался даже больше, чем самим искусством. В школе и институте преподаватели часто гнобили меня за то, что увлекался историей искусства, а я просто учился. Вообще учиться люблю и не вычленяю учебу как этап жизни, учусь по сей день, каждое мгновение познаю. Если внимательно посмотреть мои работы, то видно, где я использую законы импрессионизма, а где постимпрессионизма или конструктивизма. Все здесь и сейчас.

Что вдохновило вас в выборе техники и манеры письма?

– Не скажу, чтобы я черпал вдохновение от технических средств. Пишу, как могу, не задумываясь. Определенную роль здесь сыграла моя любовь к восточным языкам и китайским иероглифам. Мы же учим алфавит языка, а потом говорим на нем, не задумываясь над тем, как говорить. Так и в живописи – я иду от иероглифа, композиция строится от иероглифа. В любом виде искусства абстрактное мышление очень важно: все идет от общего к частному. Иероглиф это структура, некий абстрактный линейный символ, который на меня воздействует. Скажем, два треугольника или сфера, или восьмерка. В итоге, все это выливается в синтез того, как это существует.

Присущ ли вам особый стиль в творчестве, который отличал бы вас, вроде техники пяти ударов в китайской живописи?

– Люблю китайцев Ми Фу и Го Си, но вот что интересно: у Ми Фу было пять ударов, а у Го Си, может, миллиард ударов, но каждый по-своему божественный художник. Когда пишу, не могу работать по стойке смирно, закрыв рот – я дую как ветер, как будто дух туда вталкиваю вместе с кистью, еще и пританцовываю при этом. Наверное, так я душу вливаю в картину (смеется).

Меня всегда поражало, что, несмотря на пресс, находились ребята, которые осуществляли свой подвиг. Даже в то злое время их уникальное искусство существовало, оно пряталось, но пробивалось и жило.

Расскажите о своих ранних интересах. Чему обучались еще?

– Практически всю жизнь занимаюсь кунг-фу, все началось с бабушкиного фехтования и меч для меня это все, это как дышать, как писать, я этим живу. В детстве увлекался скалолазанием. Люблю философскую литературу, обожаю Гоголя и Булгакова за юмор. Лет семь назад перечитал «Идиота» и полностью перечеркнул Достоевского: зачем он это написал, что хотел сказать? Ненавижу этот кошмар, который есть в русских писателях, даже у Толстого и Чехова – не тоска даже, а просто ложись и умирай. Я много путешествовал, знаю много мировых кухонь – от корейской до мексиканской. Люблю готовить. Это древнейшая мужская профессия, на кухне меня победить нельзя. Жена называет это моим «кулинарным искусством». У меня, как у многорукого Шивы, все одновременно: и кунг-фу, и кухня, и 20 часов у станка.

Ваше впечатление о казахстанских художниках.

– В южных школах были, есть и будут замечательные художники. Сейчас не вспомню имена художников из бывших советских республик, но я видел и казахских, и грузинских, и армянских, и бурятских художников, которые даже в советское время, когда все было нельзя, так своеобразно мыслили. Меня всегда поражало, что, несмотря на пресс, находились ребята, которые осуществляли свой подвиг. Даже в то злое время их уникальное искусство существовало, оно пряталось, но пробивалось и жило. Такие люди-подвиги уникальны, как и их жизнь, философия и трудности. Нас, дальневосточников, также причисляли к южным школам за то, что мы в отличие от серой Москвы и Петербурга писали яркими, сочными красками. Я в ту пору мальчишка двадцати двух лет, эдакий а ля Сальвадор Дали, собрал группу художников «Владивосток». Подобно бомбе наша выставка в 1983 году в зале павильона рыбной промышленности произвела фурор. Совершенно разные художники, разных возрастов и специальностей! Среди нас был даже военный хирург Рюрик Тушкин, но он был Художником с большой буквы. Каждый в группе являл собой индивидуальность, был уникален. Они, мои друзья и учителя одновременно, как и художники из южных республик, были ничем не хуже, чем Сезанн, Сера или Моне. Для меня они – боги, я им всем благодарен и люблю. Их невозможно не любить и неважно, казах он, армянин или еврей. Потому что нет слов, божественное искусство.

Чем закончилась деятельность группы «Владивосток»?

– Смертью. Как всегда при Советском Союзе нас разгонял КГБ – картины крали, поджигали. Сегодня уже нет тех художников, кто был в почтенном возрасте, других жизнь раскидала. Звучит печально, но я на много лет тоже «похоронил» себя эмиграцией в Канаде. Здесь, в Торонто, почти не высовывался, долго молчал и много писал. Жизнь заставила, и под эгидой Русского музея я выставился в городе Отар, Япония, там были ведущие сюрреалисты мира. Потом был Нью-Йорк и так далее. Но я не люблю высовываться в социум, по мне лучше быть отшельником, закрыться в келье как тот «рыжий монах» Вивальди и просто работать. У меня нет эгоистических амбиций и звездной болезни. Свобода над собой – самое великое мое достижение. Оказывается, это очень просто – нужно быть, а не казаться.

Мне кажется, чтобы войти в такое состояние, нужно находиться состоянии пробужденности, не спать постоянно, как обычные люди.

– Так и есть. Гимн Канады знаете? — Sleep country, Canada. Это про Канаду, все спят, к сожалению. Им кричишь постоянно: Wake up! (Проснитесь!) – Ноль эмоций. Ну что поделаешь? Это везде есть, не только в Канаде, поэтому мои картины и рисунки – как маленькие «пинки под зад», чтобы хоть как-то пробудить, а иначе не стоит этим заниматься, наверное.

Большое спасибо за интервью.

Дина Дуспулова, арт-эксперт

• 91
• 83