Булат Атабаев – узник своей совести – теперь свободен. Навсегда

Вчера умер великий казах — Булат Атабаев, практически единственный человек, отдавший свой режиссерский талант гражданской позиции, за которую он поплатился преследованиями, эмиграцией и, в конечном счете, жизнью.

Атабаев родился в селе Тентек Талдыкурганской области – название села («Непослушный») как нельзя предопределило характер этого человека. Вся его жизнь – пример бунтарства и непослушания.

Когда exclusive.kz спросил в одном из последних интервью этого талантливого режиссера, зачем он занимается политикой, он ответил, как всегда, глубоко и хлестко:

– Потому что в Казахстане на каждом шагу есть повод стать оппозиционером. Раньше я думал, что есть люди, которые этим (политикой) занимаются профессионально. Я-то сам до поры до времени полностью посвящал себя любимому делу – культуре и искусству, и был счастлив, что за это еще и зарплату давали.

Я не понимал покойного Аскара Токпанова, одного из первых профессиональных театральных режиссеров Казахстана, пользующегося славой скандального правдолюба. Я не учился у него и не общался с ним. Но как-то, уже находясь в больнице почти на смертном одре, он нашел меня через мою маму. Просил, нет, требовал, чтобы я зашел к нему. Мать уговорила: «Ему, наверное, есть, что сказать тебе. Зайди».

Аскар-ага сказал в тот памятный день, что есть правда и есть люди, которые обладают искусством говорить ее. Про себя он сказал: «Я думал, что обладаю им, а на самом деле – хамил». Про меня он, оказывается, знал через актеров. Они жаловались ему, что я на репетициях оскорбляю их. Он сказал, что положительные роли в жизни давно разобраны, все хотят казаться бесконфликтными и хорошими, а вакансий на отрицательные роли – пруд пруди.

«Судьба распорядилась так, что мы с тобой должны брать на себя эти противные роли, чтобы оздоровить общество». Эти слова меня задели, но Аскар Токпанов как в воду смотрел. С тех пор я начал вякать не только на репетициях».

Кандидат на отрицательную роль

Атабаев отказался от роли «положительного и бесконфликтного человека» с тем пылом, которым он занимался в своей жизни всем.

Годы, когда он был главным режиссёром Немецкого драматического театра и Казахского театра имени М. Ауэзова, пожалуй, несмотря ни на что, были для него самыми «спокойными». Его «невыносимый» характер требовал свободы и тогда он создал собственный театр «Аксарай», создание которого поддержал тогда глава БТА Банка Мухтар Аблязов. Это был первый и последний театр казахского мюзикла в стране, где Булат собрал талантливую сельскую молодежь и начал учить их играть так, как мог только он – не знать пределы возможного.

С лукавой гордостью он шепотом говорил мне: «Эти балбесы не знают, что петь и танцевать одновременно невозможно. А они это делают, думают, что это нормально! Я им всю жизнь «испортил», они теперь заражены свободой и больше нигде не смогут играть». И действительно, даже после вынужденной эмиграции его выкормыши не сломились, а продолжали свои постановки, пусть в усеченном виде, выживая где и как могли. Долгое время наша редакция работала под звуки их репетиций на верхнем этаже – так мы пытались хотя бы на какое-то время сохранить этот яркий национальный проект для страны.

Кто знает, возможно, если бы «Аксарай» продолжал бы существовать, Атабаев бы так и не ушел политику. Но ни государству, ни бизнесу, ни обществу как всегда оказалось не до самобытных культурных проектов. Но даже в политике Атабаев вел себя как на сцене – это был вечный перфоманс, с эффектными сценами и репликами.

Так было, когда он в 2011 году выступал перед бастующими рабочими Жанаозеня. Так было, когда он показал власти, обвинившей его в «разжигании социальной розни», огромный кукиш со страницы влиятельной немецкой газеты, когда единственный из Казахстана был награжден престижной медалью имени Гёте (Goethe-Medaille). Так было, когда его посадили в СИЗО, где он читал зэкам историю театрального искусства. Режиссеру Ермеку Турсунова тогда удалось уговорить КНБ отпустить его под подписку о невыезде, на которую сам Атабаев согласился, мягко говоря, крайне неохотно.

Когда его каким-то чудом его отпустили в Германию на вручение награды, он использовал это как возможность выступить в Европарламенте. Сразу после этого мне позвонила его сестра Дана. В слезах она рассказала, что после его выступления и интервью DW ему изменили меру пресечения и, как только он вернется в страну, его арестуют.

Понадобились немыслимые усилия, чтобы найти Булата, но еще труднее оказалось уговорить его остаться в Германии. «Ну и пусть сажают! – орал он в трубку – Чем я лучше других?» Мои аргументы, что с его диабетом он не выдержит даже этапирование, он возразил: «Да я в тюрьме впервые почувствовал себя человеком. Знаешь, как зэки меня уважали? Нигде меня не слушали с таким восторгом, как там. Нигде обо мне так не заботились, даже заваривали крепкий чай, если у меня прыгал сахар…»

В этом весь Булат…

Не знаю, что возымело действие — употребление ненормативной лексики или уже почти слезная просьба сохранить себя для страны, но он все же остался в Германии, где восхищенные немцы тут же предложили ему работу. Впрочем, это еще одна история, которую он рассказал через несколько месяцев.

Кажется, его пригласили на заседание какого-то художественного совета, в середине которого он шумно отодвинул стал и демонстративно пошел к выходу. «Куда вы, герр Атабаев», — спросили у него изумленные немцы.

И тут, этот охамевший казах, заявляет им, мастодонтам немецкой культуры: «Говорите по-немецки!» Последовала долгая театральная пауза. «Вы все время вставляете в немецкий язык английские слова, а я их не понимаю! Неужели в немецком языке недостаточно слов, чтобы обойтись без заимствований?!» Так Атабаев окончательно «купил» немцев, получив работу. И восхищение. Сам он говорил, что может думать и говорить на трех языках одновременно: немецком, казахском и русском…

Ему предлагали гражданство, но он отказался: «Я здесь дерево не посадил, дом не построил, сына не вырастил. Поэтому я не могу сказать, что это моя страна, хотя с той зарплатой, что мне платят, я, можно сказать, живу счастливо». Позже он признался, что милее «немецких хоромов» его крохотная квартирка в Аксае, где он привык спать «в обнимку» со старым, немилосердно дребезжащим холодильником.

«Я не политик, а просто беспокойный человек»

Одна из последних работ на родине – его постановка «Лавина». Он мечтал об этом несколько лет. Она – о коллективном страхе. О добровольной духовной массовой кастрации. Старейшины села разрешали говорить жителям села только шепотом из страха перед снежной лавиной. И тут ребенок, не подозревающий об этом запрете, громко заявил о себе миру криком рождения. Катастрофы не происходит. Люди поняли, что страх перед угрозой и есть катастрофа.

«Иногда бывают ситуации, когда отчизне, если это только поменяет ситуацию, надо предъявить свой труп. Для многих это громкие слова. А если смотреть на это с исторической точки зрения, то почему курды и уйгуры остались без государства? Почему исчезают целые народы и их языки? Потому что имеет место быть коррупция и продажа национальных интересов. Я не могу оставить своим внукам виллы, заводы и фабрики. Но я хочу оставить им главное – родину».

• 67
• 75