Нас нет в учебнике истории. Монолог русского человека, приехавшего в Казахстан

В этом марте в России появилась фраза: «думающий русский человек чувствует себя одновременно немцем и евреем в Берлине во время Второй мировой». Слышал ее несколько раз. Думаю, она передает ощущения многих.

10 дней назад мы с девушкой приехали в Алматы. Она перебралась вместе с командой своего стартапа, потому что в России после 24 февраля развивать проект невозможно. У меня почти вся работа помещается в ноутбуке. Очевидно, я должен был ехать. Но считать себя политическим эмигрантом не имею морального права. Карлыгаш Еженова, редактор exclusive.kz предложила мне рассказать о том, что чувствую и о чем думаю в Казахстане конкретно я – россиянин, приехавший в Алматы во время войны, которую президент России развязал в Украине.

Писать этот текст физически сложно и больно. Хотя он может показаться вам сухим. Сейчас невозможно находиться только в Казахстане. Ежедневно по несколько часов я говорю с родственниками и друзьями из России, смотрю репортажи из Украины, переписываюсь с другом из Донецка, тонким поэтом, автором сильных антивоенных стихов, не успевшим уехать из города. То, что в Украине происходит чудовищная катастрофа, видят все. Но о мирных жителях Донецка, которых тоже каждый день обстреливают, в российских независимых и мировых СМИ почти не говорят. Они – тоже жертвы войны, оказавшиеся разменной монетой для Путина. Заходя в сеть, созваниваясь, списываясь, читая новости об очередном дне войны, я соприкасаюсь с тремя разными пространствами, в каждом из которых происходит своя катастрофа. И эти пространства забирают большую часть моего внимания. Мои чувства мне самому сейчас кажутся чем-то незначительным и не важным. Фото: дом сестры друга, соседний дом, на земле возле подъезда лежит мертвый человек. Через две недели – очень похожее фото, но часть соседнего дома раздроблена снарядом. Обугленные брежневки в Мариуполе – такие же как везде на постсоветском пространстве, но обугленные, с выбитыми стеклами, с могилами во дворах, с такими же прикрытыми трупами на асфальте. В начале войны я видел несколько фотографий из Киева с детскими игрушками в обломках. Подобных фотографий было много и с других войн. К ним привыкли, и они как будто уже не должны задевать. Но если додумать – увидеть их в мирной, похожей на твою, квартире, представить вокруг какой-нибудь незначительный случайный момент из жизни обитателей, тогда становится на самом деле жутко… По сравнению с тем, что происходит там, со мной вообще ничего не произошло. За месяц все «собственные» эмоции выгорели, отстранились. Они есть, но какой-то пеленой скрыты от сознания и потому их сложно ощутить. Если честно, я их и ощущать не хочу – как и вспоминать о том, что было до 24 февраля. Думать, как ни странно, проще.

***

Я помню, что в паблике одного украинского музыканта в первые часы войны появился комментарий с посылом, что бойню развязали политики, а страдаем мы, поэтому давайте постараемся сохранить здравый смысл и хотя бы здесь не будем выяснять отношения. И подписчики, и сам музыкант поддержали. Это было мужественно – в его родной Чернигов война уже пришла. Но через несколько дней кто-то все-таки решил «объяснить» ему, что происходит «спецоперация», а вы, мирные жители, просто попали под горячую руку за то, что не замечали бедствия на востоке Украины. Начались дебаты, музыкант довольно резко, но по-человечески ответил, а потом закрыл комментарии и удалил посты.

Тогда еще была наивная надежда, что украинцы, не смотря на весь ужас, смогут отделить «войну российского президента» от людей, которые ничего не могут с ней сделать. Возможно, так и произошло бы, если бы боевые действия закончились за несколько дней. Гораздо больше веры было в то, что российское общество ни при каких обстоятельствах эту войну не поддержит. Всегда и все говорили: «Лишь бы не было войны». У всех, если не родители, то бабушки и дедушки видели Великую Отечественную и несли в себе ее следы. Казалось, кому, как не нам, знать, что жертвы – не только убитые и раненные, а военная травма остается навсегда. Человек, который когда-либо открывал холодильник, забитый под завязку просроченными продуктами, который видел это напоминание о голодном военном детстве 80 лет назад, просто не может поддержать войну. А еще у огромного количества людей есть родственники и друзья из Украины. Многие выходили на связь, объясняли, просили протестовать или как-то выражать несогласие. Была уверенность, что поверят им, а не пропагандисту из телевизора.

Потом появилась необъяснимая латинская буква, ставшая символом «защиты русского мира». Самое страшное слово для любого россиянина расчетливо отменили. Хотя пропагандистская машина не смогла завестись сразу, все же сработала эффективно. В первые дни очередную «историческую лекцию» никто бы не воспринял, но можно было «сражаться только с военными, защищая мирных жителей Донецка и Луганска». Войну попытались показать оборонительной и справедливой, а ее противников обвинили в лицемерии («Где вы были эти 8 лет?»). Эмоциональное воздействие было рассчитано вполне точно – ситуация неоднозначная, большая часть людей скорее всего подсознательно выберет психологически удобный вариант и объединится в могучее «коллективное тело» народа, а противники войны почувствуют себя одинокими, бессильными и растерянными (состояние из первого предложения текста). Я до сих пор не думаю, что общество в своей массе в это поверило на самом деле. Как будто ключевая для понимания психологической реакции «поддержавших» фраза: «Страшнее войны – только проигранная война». Все это время работал аргумент «враждебного коллективного Запада». Вряд ли кто-то думал, что Россия проиграет Украине, но объединившемуся «Западу», конечно, может. Не зря сейчас говорят именно о заочной войне с Америкой, на которой почему-то гибнут россияне и украинцы. Мне кажется, именно страх – один из главных движущих мотивов «поддержки». Правда вряд ли многие себе в этом признаются. Как будто вообще один из заглавных героев России 2010– начала 2020-х – «незначительный» человек, которому страшно и который из страха часто делает то, что в глубине души считает неправильным.

В логике действий власти поменялось не много. Она уже давно выстраивала монолог, обращенный к этому же «коллективному телу» народа, которое правда существовало в разобранном виде. Иными словами, мыслила в историческом, абстрактном масштабе, в котором не существовало конкретных людей – из плоти, крови, их собственных взглядов и чувств – живых. Были грандиозные исторические процессы, «однополярный» и «многополярный» миры, противостояние с «враждебным Западом». А человечки жили на страницах исторического учебника и должны были быть «незначительными» – буквами и цифрами, условными единицами, которыми вполне можно жертвовать – которыми можно воевать. Символично, что последним шумным процессом перед войной была именно ликвидация «Международного мемориала», организации о людях, ставших жертвами тоталитарных режимов. Одно из недавних интервью с Алексеем Венедиктовым называется «Жить в учебнике истории – это катастрофа». Мы очень давно в нем живем. Просто теперь, когда начались самые дурные страницы, это стало заметно. Очевидно, что любое правительство вынуждено работать с абстракциями просто в силу масштаба задач. Но главный вопрос – отсылает ли абстракция к конкретным живым людям и стремятся ли представители власти к тому, чтобы преодолеть эту абстракцию на уровне восприятия. Сейчас происходит прямо противоположное, и не удивительно, что перед началом войны мы слушали с экранов именно лекции по «истории». Проблема в том, что последствия лягут не на «коллективное тело» и не на буквы, а на конкретных людей – каждого в отдельности. И от снарядов тоже гибнут не абстракции. Вряд ли Путин способен достаточно глубоко прочувствовать и понять эту очень простую мысль. У народа должны быть лица, на лицах, среди прочего, рты – в том числе, чтобы обсуждать и критиковать. Тогда есть шанс избежать непоправимых ошибок и сообща работать над исправлением совершенных.

Сейчас в российском обществе происходит ментальная гражданская война. Никаким опросам верить нельзя. Очевидно, что большая часть людей (и, в первую очередь, противники войны) откажутся говорить с социологами. Можно предположить, что пока продолжаются боевые действия, «сторонников» будет больше. Но перевес наверняка не так велик, как это подается государственными СМИ. Среди тех, кто выступает против войны президента, я вижу много людей подавленных и ощущающих себя едва ли не изгоями. У них есть лица, есть свой взгляд на происходящее, они думают сами и умеют сопоставлять источники, но скорее всего не чувствуют за собой силы. Часто они уже не пытаются что-либо доказывать оппонентам и спорят друг с другом. Это глупо и в корне не верно, но и упрекать в этом глупо, потому что у людей есть свои лица – они их ценят и от них не откажутся. Говорить на языке мирного времени сейчас невозможно. Но язык военного времени – язык агрессивных абстракций, похожий на язык пропаганды. В нем тоже нельзя увязнуть. Нам всем в любом случае придется выращивать другой язык – конструктивный, о «конкретных людях», а не об абстракциях «за» – «против», «свой» – «чужой». Сейчас это очень трудно – постепенно…

***

Я знаю, что жители Казахстана тоже спорили и конфликтовали в соцсетях. И вероятно есть люди, которые поддерживают эту войну. Я, если честно, не знаю, как ее можно поддерживать. В ней не будет победителя – только жертвы и очень долгое восстановление. Понимаете, дело в том, что я ни при каких условиях не могу желать зла своим близким, друзьям, своему городу, который всегда был для меня важен, и своей стране, потому что, если с ней случится беда, пострадают все, кого я люблю. А беда случилась – и я не могу эту беду поддерживать. И убийства мирных людей, просто занимающихся своим делом и не имеющих никаких особых взглядов, вообще далеких от политических игр, я тоже поддерживать не могу. Мне не важно, кто и как их назовет – «украинскими нацистами» или «донецкими сепаратистами». Они – не те и не другие. Потому что одобрять все это – в сущности, разрешить в себя стрелять и сбрасывать бомбы на свой дом. Я также знаю, что казахские активисты разговаривали с людьми, наклеившими литеру «Z» на свои машины, объясняли им, что значит их позиция в контексте Казахстана, убеждали снять. Думаю, что это правильно, как и сама форма разговора и объяснения, а не принуждения.

В Алматы спокойно. Настолько, насколько может быть спокойно, конечно. Возможно, на самом деле, люди волнуются. Наверняка, у них и других проблем достаточно. Но по сравнению с нынешней Москвой – здесь просто невероятно спокойно. Я говорил в начале, что не знаю своих эмоций и не хочу их знать. Пока надо знакомиться, общаться, осваиваться в Алматы, искать работу и работать, потому что хочется быть полезным в Казахстане. Нужно построить почву под ногами – тогда уже разбираться в своих чувствах. А еще учиться и становиться сильнее, потому что что-то подсказывает, что силы нам всем понадобятся.

Позвонил брат. Говорит, в Москве люди изо всех сил пытаются делать вид, что все нормально, но в секунду вспыхивают из-за ерунды.

Несколько дней назад, когда я работал, щелкнуло сообщение от друга-поэта:

– Бомбят.

– Рядом?

– Очень.

Читаешь и потом несколько минут просто смотришь в экран как мышь, загипнотизированная удавом. Я подумал, что этот диалог был бы одним из самых страшных антивоенных стихотворений.

• 179
• 162