Серикболсын Абдильдин: «Ни законности, ни закономерности»

Если Кремль хочет стабильности, начинать наводить порядок надо не с общества, а с тех, кто за ним приглядывает. Таков вывод эксперта Фонда Карнеги Татьяны Становой в связи с беспрецедентным решением о освобождении российского журналиста Ивана Голунова, ставшего поводом для массовых протестов в Москве. По сути речь идет о конфликте между Путиным и силовиками.

Иван Голунов освобожден из-под домашнего ареста, с него сняли обвинения, а милицейские начальники понесут наказание. Сценарий, который на протяжении нескольких дней многие юристы и правоведы называли беспрецедентным: так не бывает на практике, говорили они.

Тем не менее было устойчивое ощущение, что системе придется откатывать назад, искать выход из кризисной ситуации и что такие поиски несовместимы с дальнейшим преследованием Голунова. Системе предстояло выполнить кульбит, не сломав себе шею, – пойти на уступки из-за давления снизу и наступить на горло силовой корпорации.

То, что системе придется отступать, стало понятно после того, как УВД попалось на публикации недостоверных фото, якобы сделанных в квартире Голунова. И дело вовсе не в том, что было сложно дальше настаивать на обвинениях, а в том, что именно с этого момента спецоперация против журналиста стала превращаться в диверсию против государства. И такое превращение связано с несколькими ключевыми моментами.

Путин не хочет в коммуналку

Первое и главное, что сейчас недооценивается наблюдателями, – это фактор Путина. Операция против Голунова не могла убедить не только общественность, но и президента, которому начальники его администрации были вынуждены докладывать сразу после появления столь широкого резонанса. Неслучайно были утечки, указывающие, что АП запросила у МВД дополнительные доказательства, и понятно, что их не было, да и не могло быть. Обстоятельства складывались так, что доложить Путину можно было одну-единственную версию – похоже, что Голунову подбросили наркотики.

Усугубляющим фактором стало корпоративное сопротивление системы внутренних дел, которая автоматически приняла позу самообороны и не столько от общества, сколько от Кремля, от которого требовала (ожидала) солидарности и консолидации в рамках единого русла государственнической позиции: «мы ведь вместе здесь власть» против «них», антигосударственников, к коим привыкли относить не только тех, кто критикует режим, но и тех, кто недостаточно его поддерживает. Условный полковник или даже генерал не способен идентифицировать «правильных» и «неправильных» журналистов.

Сам режим на протяжении многих лет дискредитировал журналистскую профессию, не говоря уже о независимых СМИ, которые в консервативной среде воспринимаются как антипутинские. В такой ситуации расчет московской полиции на получение принципиальной политической поддержки строился на укоренившейся вере в то, что Кремль не пойдет против значимой части системы, вовлеченной в обеспечение его собственной безопасности. Это была главная ошибка.

Резонанс требовал подключения Путина, но кто решится предложить ему выступить адвокатом жертв журналистских расследований Голунова? Важно тут подчеркнуть, что дело, безусловно, не в том, что администрацию и Путина возмутили неправомерные действия полиции, а в том, что руководству страны было предложено поделить ущерб за конфликт, основанный на чисто узкокорпоративных интересах. Сейчас наиболее популярной версией становится причастность к «заказу» журналиста владельцев «похоронного бизнеса», тесно связанного с силовыми структурами и даже сыном министра внутренних дел Владимира Колокольцева.

Операция против Голунова получила политическую цену, явно неожиданную для его участников, рассчитывающих, что платить по счетам придется коллективно, включая и главу государства.

Отсюда и второй важный фактор – статус интересантов операции против Голунова и их мотивы. В масштабе путинского мира – это пыль. Речь не идет о ближнем круге Путина – руководстве ключевых силовых структур, таких как ФСБ или Росгвардия (хотя разгром руководства ФСО в 2016 году показал, что и тут всякое возможно) или близких соратниках. Персональная значимость интересанта для президента – это значительная страховка, которая может срабатывать даже в самых вопиющих ситуациях, таких как избиение Олега Кашина, преследование Кирилла Серебренникова (где якобы определенную роль мог сыграть отец Тихон), осуждение Оюба Титиева и даже убийство Бориса Немцова. В двух последних случаях явно видны вынужденные компромиссы с совестью ради «стабильности в Чечне». И даже в скандальном деле «Нового величия» мотивация ФСБ Путину как бывшему чекисту может показаться понятной. Практически все эти случаи так или иначе вписывается в некую логику стремления системы к самосохранению, минимизации рисков, исходящих от противников режима, даже если есть (и много) перегибов и издержек.

В деле же Голунова ни этой системной логики, ни ее симуляции нет вообще и ее никто не искал – журналист должен был сесть на 10–15 лет за сбыт наркотиков, быстро и незаметно, став также уроком и всем остальным желающим «совать свой нос куда не следует». Голунова освободили не только потому, что поднялась волна, но и потому, что сажавшие его не имеют никакой политической ценности для Путина, равно как и способности мыслить в государственнических категориях.

Конфликт солидарностей

Единственным, почти, как казалось, непреодолимым препятствием для режима отыграть назад ситуацию была проблема корпоративных интересов МВД – власть не привыкла, давно разучилась наказывать тех, кто представляет собой в той или иной степени институциональный фундамент режима. Но против МВД тут сыграла не только очевидная уязвимость позиции (с фальсифицированными доказательствами «вины» Голунова), но и исключительная, традиционная слабость МВД и министра Владимира Колокольцева. МВД не только политически самый слабый силовой институт, он внутренне фрагментированный, полицентричный и трудноконтролируемый и инерционный орган, где правая рука часто не ведает, что делает левая. Любой министр будет слабым министром, кого бы в итоге ни поставил Путин на место нынешнего руководителя.

Но особенность нынешней ситуации заключается и в том, что к институциональной уязвимости добавилось и давление общественности, причем далеко не всегда оппозиционной. Все известные прежде увольнения/преследования силовиков были частью внутренних разборок и конфликтов, а также преступлений, затрагивающих интересы тех, кто политически мощнее и важнее для Кремля (дело Сугробова, дело против генералов СКР, таможенное дело, дело Сергея Михайлова и Дмитрия Захарченко и прочие). В нынешней истории мощнее оказалась вдруг проснувшаяся четвертая власть, значительная часть которой сращена с режимом и занимается его обслуживанием.

Еще один фактор – растерянность Кремля в самом начале раскручивания скандала. Проблема заключалась не только в том, как доложить Путину, но и как освещать ситуацию в условиях неопределенности (неясно, как развернется дело, особенно после решения суда о домашнем аресте Голунова) и роста напряженности. Система начала транслировать противоречивые сигналы: одни прокремлевские фигуры, такие как Маргарита Симоньян, заступались за Голунова, другие – активно раскручивали темы наркомании в журналистской и либеральной среде, очевидно подыгрывая заказчикам дела. Телеканалы, курируемые крайне осторожным Алексеем Громовым, не решились замалчивать тему, колеблясь между поддержкой официальной позиции полиции и сомнениями в достоверности ее доказательств. Три ключевых деловых СМИ, два из которых уже не раз демонстрировали свою способность и готовность не пересекать «двойную сплошную» и наказывать за чрезмерную информированность, вышли с общими передовицами в поддержку Голунова – это безусловно позитивный акт солидарности, но, по всей видимости, санкционированный собственниками. Такая солидарность косвенно отразила внутрирежимную реакцию на действия, которые из рутинной подставы обернулись в диверсию против государства. Интересы власти и общества вдруг совпали. Возникший резонанс стал следствием реакции части властной элиты на действия силовиков, очевидно недооценивших последствия.

Освобождение Голунова, снятие с него обвинения и попытка руководства МВД переложить ответственность на московских генералов, также вряд ли стала следствием растущего страха перед митингом, изначально запланированным на 12 июня, и вряд ли следствием страха оставить Путина на прямой линии один на один с неприятными вопросами. Проблема митинга – это скорее головная боль Сергея Собянина. Гораздо интереснее тут другое – это первое деструктивное срабатывание, не умышленное, но институциональное, репрессивного механизма не против врагов, а в ущерб самому режиму.

Оружие массового преследования

На протяжении многих лет Кремль и Путин лично создавали репрессивные страховые механизмы, которые позволяют преследовать «иностранных агентов», шпионов, экстремистов, разжигателей разного рода ненависти и розни. На протяжении последних лет Путин также волей-неволей делегировал силовикам, особенно ФСБ, особые негласные полномочия по надзору за элитой, выявлению ее неблагонадежных элементов. В последнее время к этому добавились и новые инструменты – по борьбе с фейками и оскорблениями власти, – социальная «электрификация» заставляет Кремль искать пути для контроля информационного поля и гражданской активности.

Но готов ли и может ли Кремль в полной мере контролировать эти все более сложные, многообразные, полицентричные и потенциально хаотично срабатывающие инструменты контроля над обществом? Готова ли высшая политическая власть доверить эти инструменты условным полковникам и генералам, соблазненным новыми возможностями получать звездочки на погоны, но в силу корпоративности своего мышления неспособного оценивать политические риски и системные последствия своих действий? Допуская условного силовика к оружию неразборчивого массового преследования и прячась от реальности в виртуальной путинской действительности, Кремль упускает ситуацию из-под контроля, когда неразборчивое преследование ведет к массовому поражению. Если Кремль хочет стабильности, начинать наводить порядок надо не с общества, а с тех, кто за ним приглядывает.

• 54
• 45