Невеселые мысли о Евросоюзе

2 февраля, 2012

402

Впервые реквием по Европе, точнее и шире — по «Западу», прозвучал почти столетие тому назад в The Decline of the West (в русском издании «Закат Европы») Освальда Шпенглера. Изданная в 1918-м в Германии, книга эта вызвала широкий резонанс, была переведена на многие языки, стала темой острой полемики. В России ей был посвящен нашумевший сборник «Освальд Шпенглер и закат Европы» (1922) со статьями пассажиров знаменитого «Философского парохода» Степуна, Франка, Бердяева и др. (Замечу, кстати, что Ленин назвал сборник «литературной белогвардейщиной».)
Шпенглер был запрещен в Союзе. Трагическая история Европы XX века не опровергла его прогноз. Век — пустяковый срок в историческом измерении. И в наши дни опять вернулись к Шпенглеру. Но, может быть, мы, как и он тогда, склонны слишком драматизировать, видеть необратимость в текущем кризисе? Может быть, он минет, как миновали многие предыдущие?
Вообще, мирная, благополучная, уютная Европа — плод нашего ностальгического воображения. Пятисотлетняя история Европы — это бесконечные междоусобицы и войны, войны, войны (религиозные, Tридцатилетняя война, Cемилетняя война, наполеоновские войны, франко-германские, не говоря уже о двух катастрофах минувшего века), социальные, экономические потрясения, революции (Реформация, Английская, Великая французская, Германская 1918 г. и др.). Но в то же время… эпоха фантастических взлетов во всех областях знаний, искусства, социального и экономического развития! Так неужели это нам довелось провожать в последний путь ту «Европу», и это мы, «кто посетил сей мир в его минуты роковые»? Неужели оказался утопией грандиозный проект Европейского объединения, архитекторами которого были великие европейцы Аденауэр, Шуман, Монне, де Гаспери, де Голль? Какой контраст между европейскими лидерами послевоенных лет и нынешними! То были люди совсем иного, драматического жизненного опыта, личности иного масштаба, закалившиеся и сформировавшиеся как лидеры и идеологи Единой Европы, в трагических перипетиях первой половины прошлого века, убежденные в безальтернативности европейской интеграции как панацеи от повторения безумий минувших веков, особенно последнего. Не верится, не хочется верить, что наш мир, а мы даже не вполне осознаем, насколько мы культурно, цивилизационно европейцы, рушится.
Но никуда не деться от нависающей демографической угрозы. Она очевидна статистически и вполне наглядна, когда бываешь в Лондоне, Париже, Риме, Гамбурге, Осло… Нарастает противодействие ей: антииммиграционные законы, антимультикультурализм, антиполиткорректность. «Лепеновская» реакция вызывает все большее сочувствие и поддержку французов, немцев, англичан и прочих европейцев, приобретая крайние формы, как в случае с запретом диктуемой нормами ислама одежды женщин в публичных местах, принятым в минувшем году парламентом Франции.
Но экономическая угроза — распад еврозоны, а затем и Евросоюза — это угроза сегодняшнего дня. Тревожные признаки налицо. Вот уже глобальные банки исподволь вырабатывают backup-системы для перевода операций на старые европейские валюты — драхмы, лиры, эскудо и др. И хотя глава Европейского центрального банка (ЕЦБ) Марио Драги полон негодования по поводу растущего недоверия к евро в финансовой сфере, это не успокаивает нервничающих банкиров. Борьба за спасение евро вступила в решающую стадию. Цель — поддержание кровообращения в европейской банковской системе. К агонизирующему больному подключили life support-аппаратуру: шесть ведущих мировых центральных банков, включая американский, 30 ноября предоставили дешевый долларовый заем европейским банкам, чтобы ослабить кредитное сжатие и разрядить критическую обстановку.
Не сострадание к больной еврозоне побудило мировых policy makers решиться на такой шаг, а эгоистические соображения: успокоение финансовых рынков необходимо для предотвращения глобальной финансовой катастрофы. В дополнение 21 декабря европейские частные банки получили новую мощную инъекцию Центробанка: еще один, трехгодичный, заем: $640 млрд при одном проценте интереса.
Такого рода акции создают одномоментный эффект: индексы на мировых финансовых рынках взлетают. Осуществленная рекапитализация банков принесет, по-видимому, временное облегчение, возможно, отодвинет летальный исход, но не даст полного выздоровления. Отвлеченно рассуждая, можно допустить, что североевропейские страны, в первую очередь Германия, будут, в том или ином виде (выпуск евробондов, bail out, реструктуризация долгов и т. п.), субсидировать других, прежде всего южноевропейских, членов еврозоны при активной поддержке ЕЦБ. Это могло бы оздоровить финансовый, инвестиционный климат и спасти еврозону от валютной дезинтеграции и от социальных потрясений. Но не предвидится, что такого рода филантропические намерения овладеют североевропейцами. Четко обозначился «водораздел» между Северной и Южной Европой. Североевропейские страны обеспечивают свой рост в большой степени за счет роста производительности, роста экспорта, намного большим по сравнению с южноевропейскими странами. Достаточно сказать, что доля экспорта в ВВП Германии увеличилась за минувшие 10–12 лет с 30 до почти 50%. Германия еще на заре создания еврозоны провела реформы в области трудовых отношений и нормализовала фискальную политику. В Италии, Испании, Португалии, Греции, да и во Франции ничего подобного не происходило.
Спасение может прийти только от международных финансовых институтов, и главным образом от ЕЦБ. Только его массивная интервенция в bond markets может стабилизировать ситуацию на финансовых рынках и успокоить инвесторов. ЕЦБ покупал в этом году правительственные бонды, но в ограниченном количестве. На него сейчас давят и Брюссель, и Вашингтон: включай на полную мощность печатающий евро-станок, оплачивай суверенные долги, покупай евробонды! ЕЦБ политически независим. Его предназначение — антиинфляционная монетарная политика. Сейчас банк, хотя и крайне неохотно, даже при угрозе роста инфляции, постепенно уступает и готов уступать дальше, но при условии реального ужесточения бюджетной дисциплины стран еврозоны и контроля над нею со стороны европравительства. Глава ЕЦБ Марио Драги: «Hе может быть единой валюты без экономической конвергенции». Фискальный союз, иными словами, лишение стран еврозоны бюджетного суверенитета, — условие спасения утопающих. А что значит экономическая конвергенция, что значит лишение правительств возможности регулировать бюджет? О каком государственном суверенитете можно тогда говорить?
Не вдаваясь глубже в сложную схему взаимоотношений ЕЦБ, частных банков, международных финансовых институтов, правительств стран «старой» и «новой» Европы, администраций ЕС и Вашингтона, в оценку их усилий не допустить развала еврозоны, приходится согласиться с евроскептиками и признать нежизнеспособность ЕС в том виде, в котором он был создан 20 лет назад Маастрихтским договором. В последующие годы не учтенные в нем пороки созданной тогда конструкции старались исправить корректирующими договорами и соглашениями — Амстердамским, Ниццким, Лиссабонским и др., но сейчас стало окончательно ясно, что не избежать реконструкции, иначе здание рухнет. Фундамент не выдерживает. Не избежать реконституирования ЕС. Существенно большие функции, права должны быть делегированы наднациональным органам, которые, в частности, должны регулировать фискальную, бюджетную политику стран: дефицит бюджета — не более 3%, а суверенный долг — не более 60% ВВП.
Эти нормы были приняты еще при подписании Маастрихтского договора. Были приняты, но никем с тех пор не выполнялись. Жили в долг. Жизнь «не по карману» стала нормой для Франции, Испании, Италии, Португалии, Греции. Финансовая политика Германии и Cкандинавских стран была более осторожной. Хотя и они не удержались в предписанных Маастрихтским договором пределах (в Германии конституировали сбалансированность бюджета, но это не остановило рост долга, да и, насколько я помню, эти ограничения не действуют в случае возникновения форс-мажорных обстоятельств), но все же в гораздо большей степени старались сообразовывать социальные обязательства с реальными возможностями, чем страны Южной Европы. Госдолг Италии, например, составляет сейчас 120% к ВВП.
Остается нерешенной, и в реальности неразрешимой, проблема создания механизмов, вынуждающих правительства соблюдать жесткую фискальную дисциплину и карающих за ее нарушение. Главное условие именно в этом, тo еcть в карательных мерах по отношению к нарушителям.
Перспективы стран Южной Европы мрачные. Без существенного роста экономики сокращение дефицита бюджета возможно только за счет сжатия расходов с вытекающими социальными последствиями. Неизбежны радикальные структурные реформы: расширение и углубление приватизации предприятий, отраслей экономики и социальной сферы, устранение регулирующих бизнес барьеров, высвобождение конкуренции, а с этим связаны еще больший рост безработицы и, соответственно, массовые протесты и пр. Хватит ли политической воли у лидеров и осознания электоратом оправданности таких жертв ради выживания единой Европы? И готовы ли они до такой степени поступиться национальным суверенитетом, к чему будут вынуждать условия их членства в ней? А вообще говоря, можно ли в условиях реальной парламентской демократии перманентно балансировать бюджет или хотя бы сводить дефицит в нем к законодательно фиксированной норме? Двадцатилетний опыт ЕС дает отрицательный ответ на этот вопрос.
Во Франции, в Италии, Греции, Испании, Португалии скомпрометировала, пожалуй, даже изжила себя модель патерналистского «социального государства» — государства всеобщего благосостояния (англ.welfare state, нем. sozialstaat), в основе которой лежит ключевая идея социал-демократов: перераспределение материальных благ в соответствии с принципом социальной справедливости. Эта модель худо-бедно работает в условиях экономического роста при достаточно высокой «производительности общественного труда», как это происходит в Cкандинавских странах и в Германии — так называемая «нордическая модель». В противном случае, и если нет сырьевой ренты, она работает за счет и/или повышения налогов, особенно на бизнес, на корпорации, за счет долговых обязательств, закрывающих расширяющуюся дыру в бюджете. Но это до поры до времени. Как у Галича: «Сколько бы не резать ветчину, надо отвечать в конце концов». Вот этот «момент истины» и наступил. Пока (!) только в странах Южной Европы.