Как дочь «врага народа» сделала карьеру министра

В Алматы изданы мемуары Ляйли Галимжановой – министра культуры КазССР (1961-1968). Называется книга просто – «Четыре тетради».

– Она умерла в 93 года, – рассказывает ее внучка Асель Караулова. – Когда разбирали вещи Ляйли Галиевны, мы нашли четыре толстые общие тетради, исписанные ее малоразборчивым размашистым почерком. Это были воспоминания о ее детстве, юности и молодости. Набрав их на компьютере, мы (ее семья – дети, внуки и правнуки) решили издать их. Книга получилась интересной и нужной. Как сказали историки и работники госархива, письменных исторических свидетельств тех людей, которые пережили сталинский террор, почти нет: люди боялись.

Ее мемуары полны парадоксов. Один из них – и она сама, и ее брат Кемель сделали блистательные карьеры. Когда ее назначали заместителем министра культуры в 1959 году, выяснилось, что она не член партии, ей, дочери «врага народа», реабилитированного только в 80 годы, даже когда-то отказали в приеме в комсомол. Но этот вопрос быстро решили – экстренно приняли в партию. Брат, инженер-горняк, в середине 70-х годов стал председателем Госкомитета Совета Министров Казахской ССР по профессионально-техническому образованию. Ответ на эту загадку попытался найти один из редакторов мемуаров Ляйли Галимжаной, ее правнук, историк Арслан Аканов:

– В отличие от нынешних времен, когда, как сказал президент Касым-Жомарт Токаев, «в сфере ЖКХ в акиматах не профильные специалисты, а юристы и прочие гуманитарии», в те годы руководителей ведомств система воспитывала и выдвигала из числа профессионалов.

До самого последнего часа Ляйля Галимжанова сохранила ясную память. Со слов внучки, самым ценным подарком для нее были книги.

– Библиотека у нее и так была огромной, все книжные новинки (например, тех же нашумевших лауреатов международной Букеровской премии Пелевина и Сорокина) прочитывала одной из первых, рассказывает Асель Караулова. – Из периодики обязательными были «Новая газета» и «Дат». Я уверена, что если бы она была сейчас жива, то, конечно, осудила бы российско-украинский конфликт. Я очень хорошо помню, что когда Путин пришел к власти, она сказала, что для России это беда. На вопрос – почему, она ответила: «Ты просто посмотри на него». Вообще она была активно вовлечена в политический процесс, очень осуждала чеченскую войну, аннексию Крыма и войну на Донбассе. Для меня в этом не было ничего странного, но многие удивлялись, она же как бы человек советского времени, убежденный коммунист, но в том и дело, что Ляйла Галиевна понимала такие вещи очень глубоко. Я сейчас вспоминаю, как она каким-то более молодым, чем сама, людям говорила: «Зачем вы смотрите российскую пропаганду? Она же одурманивает». Сама она смотрела только канал «Культура».

Каша с нафталином

Она была из тех немногих женщин, кто, поднявшись на самую вершину властного Олимпа, была еще и счастливой женой, матерью и бабушкой. При этом вторую часть своей жизни Ляйла Галимжанова считала главной. Первые десять лет она вспоминает как самые безмятежные.

– Поскольку я была долгожданным ребенком (отцу было 36 лет, когда я родилась), то росла очень капризной и довольно вредной. Никого, кроме отца не признавала. Могла, например, вылить в колодец флакон одеколона. Еще одна вредна привычка – заталкивала в самоварную трубу чулки, ложки, игрушки…

Вторые десять лет – с 10 до 20 – были драматическими. Мне было всего 13, когда умерла мама, а через четыре месяца арестовали отца, юрисконсульта Наркомзема. Нас братом на три года моложе меня только благодаря незамужней сестре моей мамы не отправили в детдом.

Я хорошо помню, как шла ночами к мрачному зданию на улице Дзержинского на встречи со следователем, который вел дело папы. Мне повезло. Даже разговаривая по телефону, я чувствовала его участливое отношение к себе и уважительное к папе.

Отцу дали 12 лет без права переписки, а потом оказалось, что его просто расстреляли. Следователя Гайковича тоже посадили. Видимо, сочувствие к судьбам «врагов народа» не прошло для него даром.

Светлые страницы начались в конце второго десятилетия моей жизни, когда я поступила в киноинститут, который был эвакуирован в Алма-Ату. Учиться было тяжело из-за голода и холода в неотапливаемых общежитиях, но это окупалось радостью от общения с талантливыми педагогами.

В 1943 году институт вернулся в Москву. Столица тоже была темная, холодная и голодная. Чтобы не хотелось есть, а есть хотелось всегда, мы курили «гвоздики» – маленькие дешевые папиросы, от которых начинало подташнивать. Однажды наша однокурсница Нелли Морозова сварила кашу, мы попробовали и поставили диагноз: вместо соли нафталин! И все-таки мы ее съели, а потом хохотали и ждали, что же с нами будет.

Когда я приехала домой на каникулы, то рассказывала об этом случае тете. Думала, что развеселю ее, а она почему-то заплакала…

И все же, несмотря на все эти лишения, годы учебы были для меня счастливыми. Я, как и все мои сокурсницы, была уверена, что стану знаменитой артисткой. Иначе и быть не могло: ведь моим мастером был Борис Андреевич Бабочкин – талантливейший актер, которого зритель запомнил в образе легендарного Чапаева.

Муж под ногами

После окончания ВГИКа Ляйла Галимжанова поступила в Казахский театр юного зрителя. А через год была вынуждена уйти оттуда. Поворотную роль в ее жизни сыграла легендарная Наталья Сац.

– Это сейчас о ней пишут восторженные воспоминания. Она, действительно, была талантливым организатором, но при этом обладала довольно тяжелым характером, – рассказывала Ляйла Галиевна. – Любопытных я советую спросить об этом у актрис, которые когда-то работали вместе с ней. В общем, сыграв главную роль в спектакле по пьесе Островского «Не все коту масленица» (говорили, что весьма неплохо), я ушла из театра. Потом, правда, когда ТЮЗ решил ставить «Молодую гвардию», меня приглашали в русскую труппу на роль Любови Шевцовой. Я не вернулась, потому что на казахской киностудии после большого перерыва стали снимать фильм «Золотой рог». Меня и Шакена Айманова утвердили в нем на главные роли.

Но самым главным событием, которое произошло в третье десятилетие моей жизни, была встреча с будущим мужем. Как-то поздней осенью 1947 года я шла вверх по улице Фурманова. Навстречу шагал высокий мужчина в шинели. И вдруг он поскользнулся на льду, упал на колени и … подкатился к моим ногам, а я, чего уж скромничать, была очень хорошенькой, и дальше мы пошли вдвоем. Через год поженились и прошагали с Зией Абдуллаевичем Карауловым вместе по жизни 54 года.

А что касается фильма «Золотой рог», то он получился средненький. Время было такое, что надо было снимать картины не о судьбах людей, а о передовой роли партии . Например, как благодаря ей, была выведена новая порода овец. Но из-за того, что в нем снялись все крупнейшие мастера казахского искусства, – и Айманов, и Куанышбаев, и Бадыров, и Кожамкулов, и Тельгараев, – «Золотой рог» все равно заслуживает всяческого внимания.

Мать казахского телевидения

Предтечей к приходу Ляйли Галимжановой на телевидение было следующее событие. На «Казахфильме», где она работала редактором сценарного отдела и членом художественного совета, объявили конкурс на лучший сценарий о современности. Первую премию не получил никто, вторая досталась ей. Но на «Казахфильме» начались интриги, ее сценарий из-за этого не пустили в производство, и тогда она с помощью Госкино СССР продала его «Таджикфильму». На студии это восприняли как измену, и она, чтобы не ввязываться в склоки, решила уйти в свободные художники. А в это время в Алма-Ате стали организовывать студию телевидения. И к ней пошли гонцы от председателя телерадиокомитета Канапьи Мустафина – он приглашал ее стать режиссером телевидения.

– В то время я телевизора-то и в глаза не видела, но быстро согласилась, потому что это было интересно, – вспоминала Ляйла Галиевна. – Восторженная передача о Мухтаре Омархановиче Ауэзове стала одной из первых наших работ. После того, как она вышла в эфир, директора телестудии Абылгазина и меня пригласили в ЦК партии. Секретарь по идеологии Джандильдин очень грозно спросил, почему мы сделали культ из личности Ауэзова? «Так нельзя, надо знать чувство меры», – говорил он.

В 1958 году в Москве проходила декада искусства и литературы Казахстана, которая сыграла еще одну поворотную роль в моей жизни. Ехали все – писатели, художники, театр, киностудия и впервые – телевидение. Мы повезли оперу «Дударай», которая должна была идти прямо с камеры в эфир. Это был дерзкий и очень рискованный поступок: руководство телерадиокомитета, чтобы наша съемочная группа могла осуществить проект, под честное слово доверило нам огромные деньги.

В Москве нам дали студию – целый ангар! После двух репетиции мы должны были выходить в эфир. За нас болели и бескорыстно помогали все сотрудники Центрального телевидения, а чтобы никто не мешал, у входа в студию посадили даже военизированную охрану.

От «Дударай» все были в восторге. До нас ни одна из республик не привозила в Москву такие большие полотна. А телевидение есть телевидение: если в Большом театре эту оперу увидели бы две тысячи человек, то благодаря нам – весь Союз.

В Алма-Ату мы вернулись героями. Я заслужила почетное звание «матери казахского телевидения», а месяца через два мне предложили должность заместителя министра культуры. Но я совсем не желала делать какую-то карьеру! Мухтар Омарханович сказал мне однажды: «Тебе надо писать, у тебя легкая рука и точный язык». У меня было уже два сценария, несколько рассказов, меня печатали в московских журналах. Я хотела быть писательницей и режиссером телевидения, но не чиновницей, поэтому упорно отказывалась от должности. И тут позвонил Мухтар Омарханович: «Все хотят писать и быть артистами. А кто будет руководить? Неужели только те, кто сам ничего не умеет делать?!»

Для меня он был как Бог, и я … стала заместителем министра, а через год оказалось вакантным кресло министра и 7 марта 1961 года вышел указ Верховного Совета о моем назначении. Так я стала большим начальником. При моем обязательном характере никакого разговора о том, чтобы заниматься собственным творчеством, уже и быть не могло. Сил, кроме работы, ни на что другое не оставалось. Казалось бы, министр должен был в первую очередь думать о поднятии профессионального уровня искусства, а на самом деле я была больше озабочена тем, чтобы выбить в министерстве финансов побольше денег, а в госплане – ресурсов: культура и тогда финансировалась по остаточному принципу. Самим же творческим работникам приходилось еще труднее: на шее у них была «идеологическая петля». Ведь почему тогда было малокартинье? Потому что требовались фильмы, где воспевалась бы передовая роль партии. Так же и в музыке, драматургии, изобразительном искусстве. Не дай Бог, если в пьесе партийному работнику будет отведена отрицательная роль! Таковым не мог быть даже самый маленький инструктор какого-то сельского парткома. Только на историческом материале можно было делать что-то доброкачественное. Что греха таить, я тоже бдила. «О, а где здесь секретарь парткома?» – говорила я обычно, просматривая пьесу. Делала я это искренне, веря, что именно так и надо делать, хотя сейчас, конечно, мучительно осознавать, что если бы не эта установка, наше искусство добилось бы гораздо большего. В России творческим людям было чуть легче: у них была только одна петля – прославлять роль партии, а у национальных республик двойная – прославлять еще и роль русского героя. Если в пьесе есть положительный казах, значит, и русский тоже должен быть таким, но если в пьесе русскому отводилась маленькая отрицательная роль, тут уже надо было показать и одиозного казаха.

И все же на посту министра у меня хватило ума не учить творческих людей ставить спектакли, писать музыку, картины…

Я понимала, что каждый знает свое дело лучше, чем я. Мне лишь надо создавать им условия. Одно из самых сладких воспоминаний моей министерской жизни – квартиры. Вот тут моя совесть чиста. Мне кажется, что я половину своего времени и сил тратила на то, чтобы, выбивая их, ходить по всем кабинетам, начиная со второго секретаря ЦК и кончая горкомом партии. Однажды в строящемся доме на проспекте Абая я выбила около 40 квартир для творческой молодежи. Это было счастье!

Счастье не в деньгах

В 1966 году Ляйла Галимжанова ушла с поста министра культуры. Официальная причина – «в связи с переходом на другую работу». Истинная же – жалобы известных актера и певицы.

– Когда я пришла в министерство заместителем, полновластным хозяином, державшим всех в кулаке, там был актер А. Директор «Казахфильма» не мог сделать и шагу без него. И Бегалин, и Ходжиков, и Карсакаев и другие сняли бы гораздо больше фильмов, если бы он не резал бы беспощадно сценарий. Они же все имели профессиональное режиссерское образование, он же, будучи прекрасным актером, был посредственным режиссером. Молодым не то что не помогал – дыхнуть не давал. Я это видела еще в те времена, когда была заместителем министра, но министр культуры Амир Канапин – человек умный и замечательно образованный – тоже не мог пойти против. Тогда я еще не знала, что А., будучи в очень хороших дружеских отношениях с супругой Кунаева, был вхож в его дом.

Так вот, когда меня назначили министром, я тайно посоветовалась с директором киностудии и первый приказ, который подписала, звучал так: освободить А. от обязанностей художественного руководителя киностудии. Это было похоже на разорвавшуюся бомбу! Меня пригласил в ЦК. Джангильдин, с по идеологии, отчитывать-то отчитывал, а поделать уже ничего не мог. Как же! Вчера сами назначили министром, а сегодня отменяют мои приказы?! При мне он позвонил Кунаеву: «Что делать?» И я услышала, как первый секретарь ЦК сказал: «А что делать? Теперь ничего уже не поделаешь». После этого А. стал моим главным недругом.

А что касается певицы, то она была просто хулиганкой. Ее голос был национальным достоянием республики, все свои звания она получила заслуженно, но нельзя же было ей при этом разрешать плевать в лицо своему оркестранту или запускать горячим утюгом в костюмершу.

Потом, когда меня уже сняли, мне позвонила Екатерина Алексеевна Фурцева, министр культуры СССР, и стала сердито выговаривать: «Почему раньше не сказала? Теперь, когда поставили перед фактом, ничего уже нельзя сделать». Но я на то, чтобы сталкивать Кунаева лбом с ЦК КПСС, не пошла бы никогда. А он перед тем, как снять меня с должности министра, пригласил к себе, чтобы сказать: «Ты сама говорила, что это тяжелая неженская работа».

… Как-то в беседе с кем-то я сказала: если мне чего-то не будет хватать, то пусть это будут деньги. И если я чем-то должна пожертвовать ради того счастья, которое имею, пусть меня лишат творческого счастья. Мне кажется, что после того, как я это сказала, Бог меня услышал. Несмотря на то, что я работала министром, в нашей семье каждая копейка была на счету. Потом я очень хотела стать писательницей, но творчество закончилось в тот день, когда переступила порог министерства. Зато Бог дал мне другое счастье – и карьеру, и детей, и здоровье, и мужа, с которым я была настолько обеспечена любовью, что никогда ни один мужчина не привлекал моего внимания. Так оно и должно быть. Даже если женщина имеет все, но нет семьи и мужчины, которого любит она и который любит ее, то будет чувствовать себя неполноценной. И наоборот, если у нее есть семья, где она любима и любит, то, даже работая простой уборщицей, такая женщина – счастливая. В моей памяти много свидетельств этому…

• 36
• 29