Какова роль криминального мира в угрозе переворотов в Центральной Азии?

Пример Кантара показал, как хрупка власть авторитарных режимов. Это может быть сложный замес из госпереворота, вмешательства спецслужб других государств, роли криминальных авторитетов и реальных протестов.

В конце прошлого года в Узбекистане прошла широкомасштабная операция властей по задержанию более двухсот представителей криминального мира. Толчком к этим задержаниям стали беспорядки, которые возникли 25 ноября при входе в концертный комплекс Humo Arena на концерт казахстанской рэп-звезды Jah Khalib. Оказалось, на этот концерт было распродано более тысячи фальшивых билетов, держателей которых не пускали на концерт, возникла давка. Для наведения порядка была вызвана Национальная гвардия. Аналогичная ситуация во взаимоотношениях власти и криминального мира складывается и в Кыргызстане, где месяцем ранее при попытке ареста был убит единственный в стране вор в законе Камчыбек Кольбаев, известный также по кличке Коля Киргиз. В Казахстане в деле о Кантаре также фигурирует имя местного авторитета Дикого Армана. Какова потенциальная роль криминальных кругов в возможных протестах? Об этом «Мозговой штурм» с Алишером Ильхамовым, директором аналитического центра Central Asia Due Diligence (Лондон) и Рафаэлем Саттаровым, политологом (Вашингтон).

Карлыгаш Еженова: Во время нашей последней дискуссии вы прогнозировали в Узбекистане и в регионе в целом социальный взрыв. И предпосылки для этого есть: снижение уровня жизни, рост безработицы, энергокризис… Каковы сейчас ваши прогнозы? Возможно ли протесты? Если да, то в связи с чем?

Алишер Ильхамов: Я не давал таких прогнозов, но чем дольше продлевает сроки правления любой авторитарный лидер, тем большим угрозам подвергается стабильность. К тому же, всегда есть фактор усталости от лидера, независимо от его успехов на экономическом поприще. Например, так произошло при Саакашвили. Он явно достиг многого, но, тем не менее, столкнулся с определенным эффектом усталости. А если ситуация не улучшается, недовольство растет тем более, поскольку такой лидер, чтобы удержать свою власть, все больше начинает прибегать к силовым методам. Далеко ходить не надо – Казахстан демонстрировал определенные успехи по сравнению с Узбекистаном. Но эффект усталости совпал с ростом коррупции, что вызвало определенную напряженность. В таких условиях есть повышенная вероятность массовых выступлений или каких-то заговоров, а чаще всего обоих компонентов. Тот же Каримов тоже продлевал сроки своего правления, но вопрос в том, каковы были обстоятельствами его смерти. Есть различные предположения, но ни одно из них не подразумевает, что это была естественная смерть. Подозреваются и спецслужбы, и его ближайшее окружение… У меня вообще такое ощущение, что сейчас идет переоценка роли Каримова и я бы даже назвала это «ностальгией».

Карлыгаш Еженова: В Казахстане очень популярна фраза: «При Назарбаве такого не было». Но я часто слышу что-то подобное и по поводу Каримова. Насколько это действительно так?

Рафаэль Саттаров: Это действительно наблюдается, особенно среди бюджетников и предпринимателей. И это как раз звоночек для администрации Мерзиеева. Он умудрился довести людей до того, что они начинают скучать по Каримову. Но такие настроения немного ошибочны в том плане, что, если бы Каримов был жив, ситуация была бы аналогичной. Потому что курс Мирзиеева – это не более, чем лайтовая версия курса Каримова. И не более того. Элиты те же, никто никуда не делся. И так называемый Новый Узбекистан, это просто переоформатированные те же семейно-клановые отношения. Я полагал и полагаю до сих пор, что какой-то бунт наподобие того, что был в странах Юго-Восточной Азии и Африки, безусловно, будет. Общества Центральной Азии очень долго спали, но если этого не было до сих пор, это вовсе не значит, что этого не будет никогда. У элит Центральной Азии хронический дефицит легитимности. И они в постоянном поиске формы для ее достижения. Это может быть и идеология прошлого, и флирт с пантюркизмом и пр. Но олигархическо-феодальный строй всегда подвержен опасности народных бунтов или переворотов. В наших случаях это, скорее, может быть элитный переворот, который может произойти в случае углубления социально-экономической нестабильности.

Особенно это касается инфраструктурной составляющей. Вся инфраструктура региона была построена в советское время и все эти годы не обновлялась. Этот кризис углубляется и расширяется, достигнув крупнейших городов. В этих условиях компрадорская политическая элита не может найти общий язык со своим обществом, предложить какое-то адекватное развитие. И эта тенденция нарастет. Просто эти процессы немного заторможены, потому что есть мощные защитники, которые делают ставку на стабильность режимов. Это не только Россия или Китай, это и страны Запада. К сожалению, все их усилия сосредоточены только на одном – чтобы постсоветские страны не попали под тотальную зависимость от России и Китая. Остальное они готовы терпеть. Если были у Европейского Союза была четкая стратегия, которая предпочитала интересы обществ Центральной Азии ее элитам, уделяла больше внимания демократическому сотрудничеству, то ситуация была бы иной. Но Европейский Союз от этого отказался, выбрав доступ к энергоресурсам, урану, газу и нефти.

Если посмотреть на американскую внешнюю политическую стратегию, то и они предпочли работать с элитами, а не с гражданским обществом. Эта тенденция все больше и больше укрепляется, и сейчас, если смотреть на ближайшие годы, ситуация в нашем регионе напоминает Югославию и Венгрию, когда они полагались на зонт безопасности Советского Союза, на дешевую энергетику, одновременно получая кредиты и помощь от западных государств, от МВФ и Всемирного банка. Но эта песня не могла продолжаться долго и закончилась в считанные дни. То же самое будет и с постсоветскими странами.

Если посмотреть на узбекское общество, то оно не ждет чуда, не полагается на адекватность, на способность к самореформированию системы. Они ждут чего-то, какого-то события, но пока не понимают какого. То есть их ожидания пока не сформулированы политически, экономически, но, тем не менее, это самый большой вызов для Мирзиеева. Потому что, когда ты знаешь общество, то понятно, что ему предложить им. А когда от тебя уже ничего не ждут, не полагаются на тебя, то это уже двойной риск.

В час X никто не выйдет на улицы защищать режим, как это было в Каракалпакстане. Информационные миньоны Мирзиеева долго его уверяли, что молодежь Каракалпакстана составляет ядро его сторонников, а он называл себя сыном не только узбекского народа, но и каракалпакского. Но когда начались события на улицах Нукуса не нашлось и десятка реальных сторонников Мирзиеева.

Антиэлитный бунт будет, в этом даже не стоит сомневаться. Таковы законы истории.

Карлыгаш Еженова: Я склонна с вами согласиться. События, которые у нас произошли в январе, имеют особую специфику. Мы до сих пор не можем понять, что ли это было: попытка госпереворота, вмешательство внешних сил, пресловутые 20 тысяч террористов, деятельность полукриминальных группировок, религиозных радикалов или демократический акт. Боюсь, что все одновременно. Алишер, в конце прошлого года вы опубликовали статью о том, что в Узбекистане беспрецедентно быстро расправились с большим количеством криминальных сил. Скажите, пожалуйста, это было что? Это была превентивная акция предотвращения узбекского варианта Кантара или локальная операция? Есть в этом какой-то политический подтекст?

Алишер Ильхамов: Безусловно, политический подтекст есть, но я бы указал бы на два фактора. Первое, безусловно, власть напугало то, что во время беспорядков во время концерта, выяснилось, что в продажу фальшивых билетов были вовлечены криминальные структуры. Более того, когда они устроили беспорядки, власти были вынуждены привлечь Национальную Гвардию, несколько человек пострадали. Учитывая то, что Нацгвардия является главной силовой опорой президента Мирзиеева, криминальные силы пересекли красную линию. Во-вторых, есть опасения, что глава криминального мира Гафур Рахимов связан с российскими группировками, которые могут сыграть определенную роль в дестабилизации ситуации в Узбекистане и даже в организации переворота.

В Кыргызстане тоже физически устранили главу криминального мира Камчи Кольбаева, который официально был вором в законе. Все это говорит о том, что центрально– азиатские лидеры не исключают, что криминальный мир может быть использован властями России для дестабилизации ситуации в регионе. Тем более, в последнее время граница между организованной преступностью и официальным властями в России очень сильно стерлась. В это смысле очень индикативен случай в Пригожиным. По сути, ЧВК Вагнер вполне можно отнести к разновидности организованной преступности.

Рафаэль Саттаров: Безусловно, это рабочая версия. Системе нужно было показать, кто в доме хозяин. Более того, надо понимать, узбекская система – это как владельцы казино. Когда тот или иной менеджерский курс теряет свою актуальность, он подвергается ликвидации. Например, когда Мирзиеев поначалу увлекался идеями третьего ренессанса Узбекистана, он сблизился с различными религиозными клерикалами. Один из них зазывал на так называемый референдум. Но в конечном итоге с этим имамом случился эффект отмены, закрыли его медиа, бизнес-структуры. А когда он попытался создать в Турции свои информационные проекты, его, благодаря турецким силовикам, вернули назад в Узбекистан.

Более того, я полагаю, что это была операция международного масштаба, потому что в этот момент были арестованы несколько криминальных авторитетов из постсоветских стран в Турции в Соединенных Штатах Америки, в Узбекистане и Кыргызстане.

Карлыгаш Еженова: У всех эти событий есть один подтекст: криминальные авторитеты и религиозные радикалы сегодня – это практически одно и то же. Как вы думаете, это миф или все-таки реальность? У нас тоже ходят слухи, что были некие центры обучения боевиков в горах Казахстана, Узбекистана и Кыргызстана. И именно они дестабилизировали ситуацию во время Кантара. Теперь выясняется, что у них были очень высокие покровители во власти и даже в спецслужбах…

Рафаэль Саттаров: Религиозный популизм держится на трех китах: сами клерикалы, криминальные авторитеты и, к сожалению, звезды шоу-бизнеса. Именно на эти трех китах попсовая религиозность держится в цифровом пространстве. Это навязчивые, менторские, морализаторские вещи, которые практически дополняют репрессивность режима, и которые тоже не прочь установить запретительные механизмы на все общество. Конечно, они связаны, это даже на пальцах можно посчитать. Наш один известный религиозный авторитет восхищался Арманом Диким в Казахстане. То есть религиозные авторитеты гордятся и не скрывают своей близости с религиозными авторитетами. Духовности там мало, скорее, попахивает деньгами и манией величия.
Алишер Ильхамов: В первые годы правления Мирзиеев заигрывал с консервативными религиозными кругами. Индикатором этого была ситуация вокруг Базарова, но в итоге его задержали. Или такой популистский лидер Аброр Мухтарали, которому многое позволялось говорить в публичной сфере. Он высказывал такие одиозные вещи, как, скажем, ущемление прав женщин, критика издательской деятельности, то есть переходил красные линии, за которые при Каримове, скажем, сразу упекли бы куда надо. Это было индикатором того, что Мирзиеев пытается за счет них получить источник для своей легитимности. Но вот после того, как произошла смена режима в Узбекистане, после того, как Талибан вернулся к власти, видимо, Мирзиеев был очень напуган и изменил свои приоритеты. Сейчас он пытается делать ставку на такие прогрессивные тенденции, как, например, гендерное равенство. На этом фоне выдвинулась Саиды Мирзиеева. То есть он пытается сыграть на интеграции Узбекистана в мировое пространство и дистанцироваться от явного исламского радикализма.

Читайте первую часть: Транзит власти в Узбекистане: сын или дочь?

• 51
• 41