Не бойтесь ссориться с властью, бойтесь быть ею использованной

Неудобные люди всегда были и будут, но с некоторыми из них система вынуждена считаться. Всегда можно добиться чего-то, если сильно захотеть. Просто не надо бояться – страх убивает человека, – считает Екатерина Кузнецова, ветеран казахстанской журналистики, первая в СССР заговорившая о Карлаге.

Родом из Поднебесной

Журналист, написавшая и опубликовавшая книгу со списком расстрелянных с 1929 до середины 50-х годов казахов, первые свои 16 лет жила в Маньчжурии, в городе Даляне, самом северном порте КНР. По словам Екатерины Борисовны, ее мировоззрение сформировалось именно в этой стране.

– Отец и его братья тоже родились в Китае. – рассказывает она. – Вообще, семья у нас была интересная, в Интернете о нас много написано. Мой дед, Сергей Александрович Колоколов, дипломат Российской империи, еще при царе Горохе окончил восточный факультет Санкт– Петербургского университета, а потом всю свою сознательную жизнь был генеральным консулом в Китае. Умер он в 1921 году, когда коммунисты были еще не так активны. Мой отец, Борис Сергеевич Колоколов, работал представителем Министерства внешней торговли СССР. Китайский знал как родной, плюс английский, немецкий и другие языки. Когда почтальон приносил к нам народную газету «Жэньми́нь жиба́о», то все упрашивал отцу: «Признайся, кто у тебя в роду китаец? Русский не может так хорошо владеть китайским».

А потом началась эпоха Мао Цзэдуна и великая культурная революция. Это был почти фашизм и все стали разъезжаться кто куда. Можно было уехать хоть в Аргентину, но так как вся наша семья имела советское гражданство, то отец, будучи патриотом страны, которую и в глаза никогда не видел, говорил, что его дети должны знать свою родину, и привез нас в 1954 году в Советский Союз. Но, слава Богу, не в Россию, а в Казахстан. Вот если кратко, история моей семьи.

– Не скучаете по той земле, где родились?

– Конечно – да. Китай – моя родина. В этой огромной стране, как и везде, живут разные люди, – хорошие и не очень, веселые и хитрые, молчаливые и говорливые. Простой народ там добродушный, наивный и очень любопытный. Я как-то в середине нулевых повезла туда сына, внука и невестку. Побывали, конечно, на Стене (Великая китайская Стена – Ред). Я прошла четыре марша, потом мне стало очень трудно подниматься. Стена – отвесная и крутая – идет по гористой местности, а каждая ступенька по 50 сантиметров высотой, это – чтобы злые духи не прошли. Вернулась назад, присела и стала рядом с торговцами топинзами – тончайшими фаршированными мясом блинами из кукурузной муки. Когда попросила у них воду, они оживились: «Ты знаешь наш язык?» – «Я родилась здесь», – отвечаю им с гордостью. Они все моментально сгрудились вокруг меня и стали переговариваться: «Может, она китаянка?» – «Нет, она русская». – «Наверное, отец – китаец». Я засмеялась: «Нет, у меня отец русский”. – «Ты нас обманываешь. Не может русская так хорошо говорить по-китайски». Они спрашивали, не хотела бы я жить в Китае? – «Нет, – говорю, – я хочу жить в Казахстане, а сюда – приезжать в гости».

Когда подъехали мои внук и сын с женой, вокруг меня была веселая толпа. Пока мы спустились вниз, они кричали вслед: «До свидания! Приезжай еще!» А у меня, у бывалого журналиста, душа пела от того, что побывала на своей малой родине. Так мне было там хорошо.

Испытание страхом

– А как здесь, в Казахстане, сложилась жизнь вашей семьи?

– Прекрасно! В сентябре 1954 года поездом из Маньчжурии, через всю Россию, приехали в Акмолинск. Хотя два отцовских брата – один жил в Москве, другой – в Ленинграде – звали его в Россию, он сказал, что никуда не уедет из Казахстана, который почти как Китай. Мои дядья уехали из Китая совсем юными. Самый старший, Всеволод Колоколов, окончив Царскосельский лицей, поступил в Петербургский университет, потом увлекся революцией и стал заниматься советской журналистикой, был при должности, но это уже другая длинная история.

Это было время, когда к власти пришел Маленков, а потом Хрущев.

В те годы в Советском Союзе многие понятия не имели, что в КНР могут жить советские граждане. Знали только про ссыльных, поэтому решили, что мы они и есть, и нашу семью отправили в поселок Киевка в Карагандинской области, а там нас приняли за целинников. Ну хорошо, целинники так целинники, отец не возражал. Ему предложили стричь овец – он согласился. Наша семья сняла там саманный домик, мы с братом пошли в 9-й класс местной школы. Среди моих одноклассников были дети разных народов – казахи, немцы, русские и даже парень-ассириец. В общем, ничего страшного не случилось. Кругом были хорошие, простые люди, поэтому воспоминания о Киевке остались самые лучшие.

Через год разобрались, что наша семья совершенно «не из той оперы» и мы переехали в Караганду. Отец пошел работать переводчиком (прежде всего с английского и китайского) в НИИ угольной промышленности, мама устроилась в библиотеке, а мы с братом пошли в 10 класс. Школу оба закончили медалистами. Он поступил в Карагандинский политехнический институт, а я – в КазГУ на факультет журналистики.

После окончания университета меня собирались направить (тогда все было по направлению) в какую-нибудь дыру. Уже начиналось распределение, когда я встретила на Броде (это неофициальное название улицы Кирова, сейчас Богенбай-батыра) ребят, с которыми дружила, – собкора «Комсомольской правды» Иванова и Азата Ибрагимова, собкора «Труда».

«Куда тебя посылают?» – спросили они. – «Не знаю, – говорю. – Наверное, в Петропавловск». – «Ты что?! Зачем тебе туда, если твои родители живут в Караганде». – «А как быть? – спрашиваю их. – Распределяют же туда». А они мне говорят, что Казанцев, редактор «Индустриальной Караганды», как раз сейчас приехал в командировку в Алма-Ату, надо с ним встретиться.

Вот так я получила шикарные ЦК-овское направление в Караганду. Взяли с удовольствием – журналисты ведь, как представители политической профессии, были креативом партии.

Один год проработала в отделе писем, потом перевели в отдел культуры, дальше – в отдел советского строительства. Года через три заведующий отделом пропаганды обкома партии – умный человек, доктор наук, профессор и вообще очень интересный персонаж – сказал, что мое место не здесь, а в пропаганде. Когда он стал моим начальником, я убедила его, что самое главное в пропаганде – это мировоззрение, остальное (советская власть, строительство и т.д.) никому неинтересно. Он долго смеялся, но согласился и я стала заниматься не партийно-хозяйственной ерундой, а действительно злободневными материалами. Самой главной темой у меня была защита человека от кошмара, в котором пребывала страна Советов. Доросла до заведующей отделом пропаганды в «Индустриальной Караганде», была заместителем редактора. В общем, нормально я жила и в целом к советской власти претензий не имею. С тех пор я точно знаю, что если хочешь кланяться в ножки, то тебя будут использовать, а если будешь отстаивать свою идею и не бояться ругаться с властью (с советской или какой-то другой), то ничего, выжить можно. Неудобные люди всегда были и будут, но с некоторыми из них система вынуждена соглашаться и даже сдаваться, если сильно, но умеючи на нее надавить. Понятно, что если человек гнулся и соглашался с ее дуростью, она его принимала, а если нет, то жестко воевала с ним, и все равно можно было добиться чего-то, если сильно захотеть. Просто не надо бояться ее – страх убивает человека. Я, например, первой, еще до прихода Горбачева, когда эта тема была еще почти запретной, написала кучу материалов о Карлаге и даже издала несколько книжек. Но сейчас и сама эта тема стала избитой, и времена настали другие.

Расстрельный список

– А какие они, эти времена, теперь?

– А такие, что Карлаг– это все еще территория бывших вертухаев. Они никуда не делись, ведь люстраций в СНГ не было. Вся эта карлаговская шушера очень хорошо стала себя чувствовать и при новой власти тоже.

Короче, я на теме Карлага поставила крест, хотя в свое время сделала все, чтобы раскрыть ее. Когда я, бывало, приходила в обком партии, то те, кто не хотел, чтобы я туда попала, говорили: «Ты думаешь, это (перестройка и все прочее) навсегда? Не надейся и особо не старайся, это временно, советская власть никуда не делась, тебе припомнят все».

Ничего, конечно, не вернулось, но то, что сейчас делается, – это уже не то. Разве это нормально, что музейным комплексом стали руководить бывшие карлаговские начальники? Помнится, я требовала, чтобы все хранящиеся там документы сделали доступными для народа. Но они, наоборот – хотели, что все оставалось шито-крыто.

Когда в 1986 году вся партийная верхушка решила поехать в Карлаг, в Долинку, где было полно репрессированных, то бывшие вертухаи тряслись мелкой дрожью. Думали, что будет люстрация, но ничего этого сделано не было и вся эта свора, как ни в чем не бывало, осталась при своих должностях.

У нас же какая власть? Половинчатая. Она никогда честной не была и не будет.

Когда я приехала первый раз в Долинку, главное управление лагеря было наглухо закрыто, ни единого просвета. Не знаю, как подступиться, спросить не у кого, никто ничего не хочет говорить, репрессированные боятся… Нашла старика Жанылбаева, бывшего учителя истории, а теперь сторожа останков этого лагеря. Спрашиваю его, как залезть туда? Сказал, что сам он пробирается через окно, ну и я с его помощью залезла также. Вот так я начала копаться в Карлаге. Добыла массу материалов и фотографии, но всему приходит конец. Последний человек, который еще интересовался историей Карлага, бывший аким Карагандинской области, а сейчас спикер мажилиса парламента Ерлан Кошанов. Он много чего хотел сделать, но не успел и наши пути разошлись. Теперь и меня Карлаг уже не интересует, пусть теперь другие разбираются.

Я выпустила шесть книг по Карлагу. Самая известная среди них – про расстрельный список, который начинается с 1929 года. Первыми уничтожили стариков-казахов. А почему их стали расстреливать? Потому что они помнили ту жизнь, когда были свободными, и эту память надо было стереть. Их потомки боялись – вдруг все вновь повторится? Они заговорили только в 1993 году и вот тогда я и написала эту свою книжку.

Плохой-хороший Назарбаев

– Что все-таки страшнее – коммунизм или фашизм?

– Это одно и то же! И гитлеровская Германия, и СССР времен Сталина были фашистскими государствами. Гитлер и Сталин были по сути родными братьями. Только там у них кричали «Хайль Гитлер», а у нас – «Слава КПСС». Вот и вся разница. То, что сейчас в России ставят памятники «вождю народов», говорит о том, что все возвращается. У нас такое наследие – все постсоветские страны ходят по кругу, топчутся на одном месте, как в болоте.

Вот у нас был Назарбаев, который теперь такой-сякой, плохой-плохой. Но я знала его лично, много раз встречалась и я знаю про него и хорошее. Теперь пришел Токаев. Что-то изменилось? Да ведь все также и осталось, разве что фамилия Назарбаева вроде как под негласным запретом. Но завтра и Токаев, и кто-то еще другой станут такими же, потому что мы все выкормыши одной системы, которая никуда не делась.

А Назарбаева я знаю с того момента, когда я, журналист, видела собственными глазами, как он задувал первую казахстанскую домну. Простой рабочий парень, он стоял в большущей войлочной шляпе и пробивал железным ломом лепку, чтобы выпустить первую казахстанскую сталь. Эта прекрасная романтическая картина до сих пор у меня перед глазами.

Я, профессиональный журналист, видела, как Назарбаев приехал в Долинку на открытие мемориального комплекса Карлаг. Он был без сопровождающих лиц, поодаль от него шел только один охранник. Год не помню, но это было в начале нулевых 31 мая. На это открытие приехали тогда дети и внуки тех, кто отсидел в сталинских лагерях. Были и москвичи, и местные – потомки Магжана Жумабаева, Ахмета Байтурсынова… Они все, помню, сгрудившись, просили: «Покажите Назарбаева!» Эти люди были очарованы им, лидер Казахстана пользовался тогда огромным авторитетом в СНГ, потому что он сделал великое дело – открыл Карлаг для всех. Разный он – и хороший, и плохой, и старый, и новый. Говорят, что в конечном итоге плохое же в нем победило, но это не моя профессия – искать плохое. Токаев у нас шестой год, но пока, я так понимаю, ничего выдающего им не сделано, шушера из старого Казахстана продолжает править бал.

То есть ничего не изменилось, но разговоров много. Он (Токаев) у нас ведь большой путешественник – в основном занят тем, что разъезжает по разным странам. Ничего не скажу – хороший дипломат, красивый человек. В России много лет работал, в Китае – тоже. Прекрасно говорит на языках – китайском, английском, русском… И не более того.

– А декабрь 86 года вы не запомнили? Скоро ведь будет очередная годовщина.

– Как же не запомнила? Я видела своими глазами, как девочек хватали и тащили за волосы, как солдатня избивала ребят-студентов, почти школьников. Я как раз приехала перед событиями в Алма-Ату на съезд женщин, а после этого был съезд Союза журналистов. Колбина мы тогда впервые увидели на этом съезде. Он с нами пытался заигрывать, но мы все молчали.

На самой площади в Алма-Ате я в те дни не была, но моя однокурсница, телевизионщица Лариса Примаченко, жена собкора «Известии» Эдуарда Мацкевича, жила недалеко от нее – на улице Куляш Байсеитовой. Мы с ней видели, как девушки бежали вниз с площади Брежнева, а солдаты догоняли их…

Я уже вернулась домой, когда и в Караганде молодежь вышла на площадь. Утром, 19-го, пошла в киоск, чтобы купить газеты, и увидела молча идущую навстречу мне по бульвару Мира толпу. Они направлялись в сторону обкома партии. Я вначале не обратила внимания, а потом удивилась. Наш город всегда был очень толерантным, люди не делились по национальностям, а тут сплошь казахская молодежь.

Потом к нам домой пришел мой отец. «Видела?» – спросил он меня. И с каким-то даже пафосом сказал: «Декабристы вышли». «Хорошее слово нашел», – подумала я тогда. У нас тоже хватали парней и девушек, но не думаю, что били. А вот в Алма-Ате было ужасно, ужасно…

– Есть мнение, что казахи – народ со сломанным долгой колонизацией духом. Ведь дети многих репрессированных преданно служили советской власти.

– Мы все сломанные и до сих пор не определившиеся, потому что ни Горбачев, затеявший перестройку и гласность, и никто другой не сказали главного слова – люстрация, и мы не прошли через покаяние. Поэтому мы половинчатые, стоящие в раскоряку.

Посмотрите, что сейчас происходит. С какой страстью страна, называющая себя правопреемницей Союза, уничтожает украинцев. За что? А за то, что они «бендеровцы». Но я изучила биографию Степана Бендеры вдоль и поперек. Он учился в Германии, получил отличное образование, потом поверил советской власти, затем разуверился в ней и поверил немцам. Разочаровавшись и в них тоже, решил, что будет устанавливать свою власть. Он – украинский националист, а это, между прочим, не клеймо, в определенные моменты и не грех быть им. Мы все в какой-то мере националисты.

• 119
• 62