О мистической связи между президентом и народом

Слишком частая повторяемость может снизить эффект даже самых драматических событий. Именно такова ситуация с массовыми протестами во Франции, которые происходят так часто и длятся так долго, что многие в мире уже едва обращают на них внимание. Но нынешний всплеск протестов, кульминацией которых стали агрессивные стычки с полицией 1 мая, заставляет задуматься над политическим отчуждением французского общества и о том, что можно с этим сделать.

Поднявшись спустя три года после последних крупных протестов (этот необычно длительный для Франции период покорности объясняется пандемией), новая волна демонстраций была спровоцирована настойчивым желанием президента Эммануэля Макрона провести пенсионную реформу. Мирные, многомиллионные марши продолжались неделями, но совершенно безрезультатно: в марте правительство Макрона повысило пенсионный возраст своим указом, сославшись на статью 49.3 конституции, чтобы обойти голосование в Национальном собрании.

В результате протесты приняли агрессивный оборот. Первого мая протестующие вступили в стычки с полицией, по итогам которых более 100 полицейских были ранены, а 300 человек арестованы. Невозможно определить, до какой степени в этом можно винить решение Макрона обойти парламент. Но нет сомнений, что многие граждане восприняли это решение как пощёчину со стороны президента, который после прошлогодних выборов лишился поддержки парламентского большинства.

Более того, этот шаг преобразил внутриполитические дебаты во Франции. Вместо взвешивания преимуществ и недостатков повышения пенсионного возраста люди начали задавать простой вопрос: а кто правит Францией?

Впрочем, упрощённое представление этого вопроса в виде выбора между демократически избранным правительством и протестующими затмевает более интересную проблему. Если действия правительства совершенно легитимны, но его легитимность, тем не менее, сокращается, не является ли политическая и конституционная система Франции фундаментально дефектной? И если предположить, что это так, тогда как мы можем заложить основу для улучшения отношений между правительством и народом?

В сердце Пятой республики, созданной колоссальной личностью Шарля де Голля фактически под себя, находится напрямую избираемый президент, чьи широкие полномочия опираются, как выражался сам де Голль, на сильную, почти мистическую, связь «между человеком и народом». Рядом с президентом находится в целом кастрированный парламент, способный оспаривать действия исполнительной власти лишь тогда, когда оппозиционная партия или партии контролируют подавляющее большинство депутатских мест.

В такие периодов «сосуществования» повседневная работа по управлению страной ложится на плечи премьер-министра, а президент едет рядом в своеобразном политическом прицепе. Выполняя свои конституционные прерогативы, связанные с иностранными делами и политикой безопасности, президент одновременно пытается, как говорят французы, вставлять палки в колёса правительства (mettre des bâtons dans les roues).

Впрочем, в большинстве случае президент находится у руля власти – и имеет возможность обходить Национальное собрание, если ему так захочется. С 1958 года французские президенты использовали статью 49.3 сто раз, зачастую даже тогда, когда за ними стояло парламентское большинство. Столь регулярное игнорирование парламента проливает свет на неудобную правду о Пятой республике: её структура ослабляет её способности играть роль посредника между соперничающими интересами внутри общества, а ведь это центральная задача представительной демократии.

По мнению философа Гаспара Кёнига, выдвигавшего свою кандидатуру в президенты, голлистская формула является «фатальным источником непонимания, обид и насилия». Но предложенная Кёнигом альтернатива – парламентская система, похожая на те, что существуют в других современных демократических странах Европы – привлекла внимание в основном лишь «англосаксонской прессы», как её называют во Франции.

Сегодня последствия слабости парламента стали очевидны как никогда. Начиная с прошлого года, в Пятой республике действует первый в её истории «подвешенный» парламент. У макроновской партии «Возрождение» и её союзников лишь 250 мест из 577, в то время остальные места контролируют партии самого разного политического спектра. Поскольку они совершенно разные, оппоненты Макрона не смогли объединиться, чтобы заблокировать ему возможность воспользоваться статьёй 49.3 для проведения пенсионной реформы: при голосовании о вотуме недоверия 20 марта не хватило всего лишь девяти голосов для необходимого в этом случае абсолютного большинства.

Франции нужно улучшить правила политической игры. Но чтобы добраться до корней проблемы отчуждения общества от его лидеров, понадобится нечто больше, чем конституционная реформа.

Выборы 2017 года, по итогам которых Макрон оказался в Елисейскому дворце, уничтожили главные партии, доминировавшие во французской политике на протяжении 40 лет – правоцентристскую и левоцентристскую. Нельзя сказать, что это было обязательно чем-то плохим: обе партии продемонстрировали некомпетентность и высокомерие, которые не будут забыты. Но новая структура французской политики – монолит истеблишмента, по краям которого расположились крайние политические силы, которые выступают буквально против всего, начиная с европейской интеграции и заканчивая рыночным капитализмом – даёт мало поводов для радости.

Избиратели, которые поддерживают партии, выступающие против истеблишмента, структурно лишены политического представительства, во многом как и те, кто голосовал за просоветских коммунистов и другие крайне левые партии в первые тридцать лет после Второй мировой войны. Тогда благодаря быстрому росту уровня жизни поддержка подобных сил ослабла, а поддержка более умеренных левых партий расширилась. Но сегодня экономика Франции барахлит и, как мы увидели 1 мая, риски потрясений снова возросли.

И с этой точки зрения, здоровый рост экономики, наверное, станет более эффективным антидотом политическому отчуждению, чем конституционная реформа. Во время первого президентского срока Макрон добился заметного прогресса с помощью реформ, ориентированных на стимулирование роста экономики, особенно реформ рынка труда. Эти усилия помогли уменьшить безработицу до 7%, в то время как долгосрочный средний уровень безработицы в стране равен 9%.

Однако оборотной стороной смелости и решительности Макрона является определённая импульсивность, которая усугубляет нынешнюю напряжённость, вызванную пенсионной реформой. Вскоре мы увидим, какие из этих черт его характера возобладают, поскольку в апреле он объявил, что в течение ближайших 100 дней будут приняты меры для смягчения напряжённости во всей Франции. Аллюзии со 100 днями Наполеона в 1815 году выглядят, мягко говоря, не очень благоприятными. Можно лишь надеяться, что, каким бы ни оказался готовящийся Макроном гамбит, он не закончится подобным же образом.

Copyright: Project Syndicate, 2023. www.project-syndicate.org

• 42
• 32