Почему из элиты Казахстана исчезают авторитетные и перспективные политики?

Президент Фонда «Стратегия» Гульмира Илеуова считает, что новый Кантар нам не грозит, как и столкновения на межнациональной или религиозной почве. Но есть очень тревожная тенденция – из нашей элиты исчезают авторитетные и перспективные люди. А значит, если все же что-то случится, цена за это может оказаться очень высокой.

– Ваш фонд выпустил книгу «От арены до площади» о событиях Кантара. Отвечает ли она на вопрос о том, что это было – организованный госпереворот или социальный протест?

– Идея этой книги пришла мне в голову в январе 2022 года, когда я поняла, что уже через год мы у нас не будет версий произошедших событий, а только их интерпретации. Но самое главное хотелось сделать научный проект, максимально избежать популизма. Поэтому мы разработали специальный инструментарий, чтобы создать хронологию этих трех дней. У меня не было никакой гипотезы, я понимала, что нужно быстро собирать данные и постараться максимально охватить те категории, которые были вовлечены как непосредственные участники событий. Плюс в марте мы провели опрос населения и задали несколько вопросов, в том числе о том, что же случилось в Алматы, но при этом опрашивали все население Казахстана. Тогда мнения разделились. 41% назвали это экономическим протестом, а 47% сказали, что они были спровоцированы либо внутренними, либо внешними силами.

Думаю, это сочетание обоих факторов. Если те, кто шел в колонне 4 января, вели себя сдержанно, то уже на следующей день это была другая толпа. То есть изначально предпосылки протеста были по естественным причинам, но потом все вышло из-под контроля и этим воспользовались.

– Говорили ли результаты ваших опросов о признаках надвигающихся катаклизмов?

– Да. Я все время говорила об этом во второй половине 2021 года. Количество людей, готовых к выступлениям, превышало 50%. Все основные показатели, которые мы обычно мониторим, тоже провалились: и рейтинги президента, и правительства, и парламента. К декабрю это просто был букет негатива. Таких данных я не видела даже в 2008-09 годы, когда тоже были не очень простые времена.

– Вы как-то пытались предупредить об этом?

– А кого? Думаю, меня внимательно смотрели наши спецслужбы. Я обнаружила с удивлением, что в январе практически везде четко работали с разными целевыми группами. То есть это не был только протест против повышения цен на газ в Мангистау. Об этом вообще мало кто знал. Где-то выходили дачники, где-то мигранты, где-то репатрианты… Я каждый раз обнаруживала, что кто-то знал эту целевую группу и в нужный час спровоцировал их к выходу. Это было организовано, понимаете?

– А сейчас есть признаки новых протестов?

– Нет, я их не вижу, хотя об этом говорят уже с 2023 года. Конечно, такие прогнозы сложно делать, но скорость накопления негативного потенциала пока не так высока. Сколько бы не критиковали правительство, значительные вложения в социальную сферу, в поддержку отраслей, связанных с социальными ожиданиями населения, позволяют в определенной степени стабилизировать ситуацию.

Возможно, что-то проявится в ближайшее время как реакция на инфляцию, рост тарифов и пр. Но ведь мы не живем в ожидании плохого, правильно? Да, у населения есть определенные ожидания после 2022 года, которые не в полной мере оправдываются. Но это понимает передовая часть общества. Для большинства главное, чтобы государство выполняло взятые на себя социальные обязательства.

Но кто поведет готовых к проявлению недовольства – это вопрос. И вот здесь, по-моему, государство вообще проваливается, потому что оно заигрывает с разными категориями, но самая большая из них это предприниматели, по которым может ударить плохо проработанный Налоговый кодекс. Государство привыкло думать, что они никуда не денутся, что это разрозненная группа, но фактически может появиться какой-то единый для всех триггер.

– Но мы знаем немало исторических примеров, когда на фоне относительно стабильного социально-экономического фона таким триггером становились совершенно другие факторы. Допустим, нарастание религиозного радикализма или межэтнические столкновения. Есть ли такие признаки?

– Нет. Такого тоже я не вижу. Наше население достаточно толерантно и позволяет жить вместе разным группам. Что касается межэтнической сферы, состав населения значительно меняется, казахи составляют абсолютное большинство, русские составляют около 15%. То есть когда мы говорим о техническом конфликте между двумя крупными этносами, то вряд ли это возможно.

– Ваши опросы говорят о том, что у Токаева по-прежнему высокий рейтинг доверия. В то же время, другие данные говорят о разочаровании его действиями. Что происходит на самом деле и почему?

– Да, мы мониторим этот показатель уже много лет. Уровень одобрения деятельности президента в конце прошлого года составлял 80%. Кстати говоря, его рейтинг очень динамичный. Например, после пандемии в 2021 году он был на уровне чуть выше 40%, а потом ежегодно рос. Но как социолога меня эта цифра пугает. Боюсь, что этот показатель достиг своего максимума и теперь начнет снижение, как это было, в свое время, и с рейтингом Назарбаева.

Примерно 15% опрошенных не одобряют деятельность президента. Понятно, что, как правило, это люди с низкими доходами, проживающие в сельской местности (кстати, сельский электорат стал очень критичный). Ну и в городе тоже есть определенный процент неодобрения деятельности президента.

– Допустим, 80% одобряют деятельность президента, но вот с оценкой работы правительства все непонятно. КИОР уверяет, что у правительства высокие рейтинги одобрения, ДЕМОСКОП утверждает ровно обратное – все больше людей не устраивает работа правительства. Кому верить?

– В марте 2021 года количество негативных оценок деятельности правительства было вдвое выше количества позитивных оценок. И тренд сохранялся до конца года. Сегодня процент не одобрения 46% и это очень много. Да и в целом показатель за период после 2019 года не поднимался выше 50%. При этом, когда мы спрашиваем у людей: улучшится ли ситуация или ухудшится, большинство считает, что все будет так же, как сейчас. То есть выбор средних вариантов ответов стал доминирующим. Поэтому, меня напрягают слишком резкие колебания у других социологических организаций.

– Видимо, истина где-то посередине. У нас давно повелось, что правительство перманентно отвечает за все плохое, а президент за все хорошее. Поэтому, мне кажется, всегда нужно смотреть связку оценок президента и правительства. В оценках правительства население более честное. Кстати, правительство как-то реагирует на эти рейтинги?

– Эта реакция выражается в том, что те или иные министры, не попавшие в первые строчки, рассматривают это как чей-то заказ на них лично. Некоторые из них даже предлагают прислать какие-то материалы, по которым можно судить о том, как они много работают. Тогда я объясняю, что реальная причина в том, что деятельность того или иного министра недостаточно прозрачна. То есть это опять же вопрос не ко мне, а к ним. Да, есть обратная связь, если не считать вот этой ошибки восприятия самого продукта.

Есть и вторая часть вопроса – верхняя пятерка часто рассматривается как преемники на пост президента. То есть это индекс возможных президентских амбиций у этих людей. Я часто материалы, в которых используют нашу пятерку и начинают рассуждать насчет их президентских возможностей. Но почему нет? Не бывает стран, где нет честолюбивых, амбициозных политиков, которые ставят перед собой более высокие цели. Поэтому теперь, после того, как мы проводили этот рейтинг с 2009 года, появился такой параметр, как информационная открытость. То есть если раньше это была перспективность, то теперь она перестала работать, поскольку перестали быть понятными сами принципы назначения в нашей стране. Как мы можем оценивать перспективность, если человек сегодня был министром и вдруг внезапно исчез. Или наоборот. И на данный момент у нас три параметра: авторитетность как личности, эффективность как менеджера и степень информационной открытости. И мы видим, что с течением времени произошли значительные изменения, то есть у нас людей авторитетных, как политиков, так и личностей, становится очень мало. То есть этот параметр становится все менее значимым и возможно даже будет убран, как и перспективность. Это, видимо, связано с теми процессами элитообразования, который претерпевает новый Казахстан. А вот эффективность мы оставляем. Благодаря этому показателю в свое время вот Годунова заняла седьмое место, то есть у нее был очень высокие оценки и информационная открытость. То есть мы видим, что президент строит такой бюрократический государственный аппарат, в котором именно индивидуальность, харизматичность того или иного назначенца не так важна по сравнению с его какими-то другими качествами. Наши эксперты фиксируют какой-то процесс, который еще не до конца понятен, но отражает процессы, протекающие внутри элиты.

– А разве это не очень плохой признак? Это значит, что у нас нет кандидатов в следующие президенты Казахстана. То есть люди продолжают боятся публичности, обвинения в политических амбициях все еще являются практически смертным приговором для любого из чиновников, что было в традициях, кстати, и Назарбаева. То есть идет процесс усредненности усреднения.

– Я просто, как наблюдатель, фиксирую тенденцию. Может быть, мы еще добавим какой-то другой параметр, который раскроет того или иного политика или управленца перед лицом общества. Может быть, чего-то мы не видим. Ведь мы берем все-таки только тех, кто работает в госаппарате. Возможно, нужно расширить рейтинг за счет тех, кто работает на рынке.

• 59
• 52