Почему казахские военнопленные скрывали свои имена?

Материал «Зачем казахи умирали за чужую страну?», вызвав среди читателей неоднозначную реакцию, имел продолжение. Кинорежиссер Сергей Азимов, снимающий сегодня фильм о трагических судьбах военнопленных из Казахстана, считает, что их имена нуждаются в посмертной реабилитации.

– Историк, который пытается косвенно сделать из идейного борца с советской властью Мустафы Шокая приспешника Вермахта, глубоко неправ, – считает он. – Первый казахский диссидент сознательно ушел на запад. Это был завет лидеров Алашорды Алихана Букейханова и Ахмета Байтурсынова: он должен был донести миру правду о том, как устанавливается советская власть в Центральной Азии и Казахстане – через страх, голод, репрессии, расстрелы и лагеря смерти.

В 1990 году я оказался в составе делегации, которая ездила в Западную Германию на встречу с молодыми социал-демократами. Помимо прочих была встреча с журналистами казахской редакции радио «Свобода», среди которых тогда еще были те, кто прошел войну, в том числе и бывшие военнопленные. Но самое главное впечатление на меня произвела подаренная ими книга Мустафы Шокая «Туркестан под властью советов».

Ценность этого труда заключается в том, что Мустафа Шокай разоблачает тоталитарную систему, основываясь на материалах советских газет. Они, например, писали о том, что в день смерти Ленина в Ташкенте был траурный митинг. Русские большевики заставили жителей Ташкента встать на колени в знак «любви и беззаветной преданности вождю».

Что касается Второй мировой войны, то она в моей жизни занимает большое место. Сложное отношение к ней я попытался выразить в своей первой киноработе, когда студентом ВГИК снял 20-минутную картину, где попытался развеять один из самых ярких мифов той войны – подвиг Зои Космодемьянской. Спустя много десятков лет у меня появилась другая картина о войне. «Поиск неизвестного героя» посвящен всем без вести пропавшим советским солдатам. Но речь в нем шла о конкретном человеке – уроженце СКО Жиенше Есемсеитове, чье настоящее имя установлено буквально года два назад.

Умирая на руках у жителей словенского городка Повир, он назвал лишь место рождения – колхоз Баганаты Октябрьского района Северо-Казахстанской области. Скорее всего, наш земляк был военнопленным: в Мариборе, соседнем с Повиром городе, располагался Шталаг – концлагерь для военнопленных. Для того, чтобы не называть свое имя, у него были веские причины. Одна из главных, на мой взгляд, – это то, что более 5 млн бойцов Красной Армии попали в плен – не по своей вине, а из-за просчетов и серьезных ошибок командования. Но «пушечным мясом» стали не только казахи, но и большинство народов, которые населяли страну, которая называлась Советский Союз. Самые большие потери понесли белорусы, украинцы и русские, потому что их территории были оккупированы. Поэтому однозначный ответ на вопрос, почему казахи, больше всех пострадавшие от тоталитарной системы, защищали ее – нет.

Маншук Маметова, дочь расстрелянного в 1838 году «врага народа», пошла воевать за страну Советов, чтобы реабилитировать его имя. У Героя Советского Союза, первого Народного героя и министра обороны независимого Казахстана Сагадата Нурмагамбетова, большинство ближайших родственников умерли от голода.

Когда я, снимая фильм о нем, спросил, почему он защищал страну, которая так жестоко обошлась с его семьей, он сказал, что это сложный вопрос, но осуждать систему задним числом он не будет. Я думаю, что эти люди были теми самыми хомо советикус – продуктом системы, созданной в Советском Союзе.

Мой отец, ровесник Нурмагамбетова (они оба с 1924 года), единственный сын своих родителей, ушел на фронт в конце 1942 года. И если бы он не вернулся, меня бы не было.

Советский Союз был по сути перелицованной Российская империей. Но если в ней еще допускалась какая-то либеральная мысль и все же работали законы, то страна Советов, объявив социальную справедливость главным постулатом, реализовывала это такими репрессиями, что до сих пор вынуждена их скрывать. 

Мой отец мало рассказывал о войне и вовсе не считал ее героической. Когда я у него спросил однажды о самом счастливом дне в его жизни, он назвал 9 мая 1945 года. «Мне поднесли котелок, я думал, там вода, – рассказывал отец. – Оказалась – разведенный спирт. Я, выпив впервые в жизни, расслабился (тоже впервые за три года), напряжение ушло, в голове билась мысль – неужели я остался жив?!».

Война жестко прошлась по нашей семье. Оба сына моей русской бабушки Евдокии Ивановны Олюниной погибли – один на финском, другой – на Восточном фронте Второй мировой войны или, как у нас называют ее некоторые, – Великой Отечественной. Первый муж ее старшей дочери Антонины тоже погиб в начале войны, оставив ей сына. Второй раз она вышла замуж за летчика, который проходил лечение в госпитале, где моя тетушка работала медсестрой, родила от него дочь. Он ушел на фронт, а там у него вновь открылась рана и он погиб.

Третий раз тетя Тоня вышла замуж за одноклассника-фронтовика, влюбленного в нее еще со школы, родила дочь Люду. У Поликарпа Ивановича Навалихина, ее мужа, лет через 20 после войны началась гангрена на обмороженных в окопах ногах. И ему постепенно, начиная с пальцев, ампутировали их выше колена. На третьей или четвертой операции сердце не выдержало.

Отец обмолвился однажды, что на той войне погибли самые лучшие. Один из них – Куттыбай Жаманов, муж Моншак-апа, старшей сестры моего отца, у которой я воспитывался. Ее муж до войны был одним из руководителей Каракалпакии – возглавлял финансовое управление автономной республики. Когда она отошла вначале к России, а потом к Узбекистану, Куттыбай вернулся на родину, в Актюбинск. На фронт уходил с должности руководителя областной МТС. Когда он пропал без вести на Курской дуге, то куда только Моншак-апа не писала, но ей всюду отвечали молчанием. С тех пор я знаю, что самое страшное – это неизвестность. Замуж она больше не вышла и, чтобы рядом с ней был родной человек, меня, уже подростка, родители отправили жить к ней.

Моншак-апа оставила мне аманат – узнать о судьбе ее мужа. Я пишу бесконечные запросы в военные архивы, но место его захоронения мы не знаем до сих пор. И тогда, пока она была жива, и потом сведения о военнопленных были секретными с обеих сторон: система скрывала свои преступления, а попавшие в плен, знали, что дома их ждут лагеря и унижения.

Это ответ на вопрос: почему герой моего фильма Жиенше Есемсеитов, даже будучи смертельно раненым, не назвал свое настоящее имя. Но и безымянным он тоже не хотел уходить, поэтому назвал имя своей матери – Тийшты Ибраева. Словенский священник написал его отдельно – на следующей странице церковно-приходской книги. Директор Северо-Казахстанского областного архива Сауле Маликова установила, что в колхозе Баганаты Октябрьского района Северо-Казахстанской области в 1928 году была подворовая перепись. В одном из домов жили Есемсеит и Тийшты Ибраев и их дети – Жиенше и его сестра. Этот парень (Жиенше) был образован и талантлив – Сауле Маликова нашла его стихи.

Когда мы начали искать его следы, то столкнулись с парадоксом – в словенском Повире, где он похоронен, на надгробной доске написано не существующее у казахов имя – Кассе Себеро, а имя Жиенще Есемсеитов значится на братской могиле, где хоронили общим списком, – в городке Триест, который раньше относился к Словении, а после войны отошел к Италии.

– Почему же он, даже умирая, не назвал свое настоящее имя?

– Он боялся. Но не за себя, а за судьбу своих родных и близких.

О войне в Советском Союзе написано много книг и снято замечательных фильмов, но пленные были запрещенной темой. Единственное произведение, которое широко известно, – рассказ «Судьба человека» Михаила Шолохова. Из того, что герой этой повести перенес в плену, мы запомнили только то, как ему налили один стакан водки без закуски, второй, третий…

Возвращаясь домой после войны, они становились изгоями.

Мое поколение успело увидеть то унижение, которому эти люди подвергались. Приведу пример, который станет частью второй картины о Жиенше Есемсеитове.

Родной брат оператора киностудии «Казахфильм» Файзуллы Абсалямова, освободившись из плена, не вернулся домой. У меня с Файзуллой-ага были доверительные отношения, и я видел, как тяжело носить ярлык брата «изменника родины», который вынужден был остаться после войны за границей – в Турции. «Вражество» этого парня заключалось в том, что он, оказавшись в плену, выжил благодаря своему искусству – был скрипачом, а Мустафа Шокай помог ему не оказаться в Туркестанском легионе. В 1992 году Алим Алмат вернулся домой, к своим родным, но его так и не реабилитировали. Он умер год назад в возрасте 101 год. Его родные обратились к сенатору Алимжану Куртаеву с просьбой посодействовать в посмертной реабилитации всех военнопленных казахстанцев.

Почему именно к нему? Потому что и его семья тоже столкнулась с этой трагедией. Несколько лет назад я снял картину о большой и дружной семье дяди сенатора – известном бизнесмене Серикжане Сейтжанове. У нас есть тенденция говорить о богатых людях в негативном контексте, но этот клан прошел и через восстания 1916 года, и революцию, и репрессии. Родной младший брат отца Серикжана Сейтжанова лейтенант Бекжан Есжанов, пережив плен, после войны окольными путями, через Иран, сам вернулся домой, а через год или полтора его осудили по 58 статье. Освободился в 1957 году. Жена умерла, не дождавшись его, перед этим ее парализовало. Он нашел в себе силы создать семью второй раз. Но унижения никуда не исчезли. Его дочь, известный айтыскер Айгуль Есжанова рассказывала мне о том, как однажды на 9 Мая фронтовиков должны были везти в областной центр, но когда ее отец подошел к автобусу, то сидевшие там заявили, что так как он был военнопленным, а значит – предателем, то здесь ему не место.

– Вы упомянули про Зою Космодемьянскую. Что мы можем узнать о той, с именем которой выросли все советские дети.

– Она и самом деле героически погибла. Но когда я, студент ВГИК, в 1975 году снимал картину о ней в качестве курсовой работы, Артур Карлович Спрогис, профессиональный разведчик-нелегал, руководитель той разведшколы, где она училась, сказал мне, что если бы Зоя вернулась с задания, он отдал бы ее под трибунал.

У нее было конкретное задание – минировать дороги и поджигать дома в 10 населенных пунктах, где жили немцы. Но разведчики ходили в тыл врага группами по три человека. Когда старший «тройки» был схвачен, то он сдал всех остальных. Зою Космодемьянскую поймали и сдали сами жители села Петрищево. Когда она поняла, что не сможет выполнить задание, то в отчаянии подожгла конюшню вместе с лошадьми. Так же, как и Жиенше Есемсеитов, она не назвала своего настоящего имени. После ее гибели военный журналист Петр Лидов, набивший руку на пропагандистских материалах, опубликовал в газете «Красная звезда» очерк «Таня», после чего в стране поднялась мощная патриотическая волна: и стар, и млад рвались отомстить за Зою.

Когда я делал этот свой курсовой фильм, то общался с «боевыми подругами Героя Советского Союза Зои Космодемьянской», без стеснения выяснявших между собой, кто из них был ближе к Зое. Хотя их, по словам Артура Спрогиса, готовили так, чтобы одна не знала другую на случай, что если вдруг одна из них попадет в плен, то не сдала всю нелегальную резиндентуру. Да, они честно воевали, но на славе, раздутой советской пропагандой, некоторые из них сделали себе профессию и не по одному кругу объехали страны соцлагеря с рассказами о Зое.

Слова начальника разведшколы о том, что он «отдал бы ее под трибунал» – это часть жестокой правды о войне. Мать Зои и Александра Космодемьянских тоже стала частью беспощадной пропагандистской машины. Когда я пришел к ней, то застал одинокую, несчастную женщину, из которой эта машина выжала все, а потом за ненадобностью выбросила. В 1975 году о ней вспоминали «по случаю».

Я пришел к ней, прочитав в «Комсомольской правде» полосной материал с воспоминаниями о ее детях, приуроченный к 30-летию Победы, а дома у нее увидел то, что до сих пор не укладывается в моем сознании. В спальне над изголовьем кровати висела огромная фотографию лежащей на снегу мертвой Зои с петлей на шее. Это, когда матери переставали быть матерями, а становились «винтиками», думаю, было самым уродливым порождением бесчеловечной и жестокой системы. У меня тогда не хватало ни мозгов, ни жизненного опыта осмыслить и рассказать историю этой матери так, как делаю это сейчас. Я не был готов к такой правде.

– Чем закончилась эта история?

– Тот 20-минутный фильм был снят на пленке. При многочисленных переездах я потерял ее копию. В учебной киностудии ВГИК, куда обратился лет 15 назад за исходными материалами, сказали, что каждый 8 лет они смываются, иначе не хватит места хранить курсовые учебные работы.

Но ту мою курсовую работу, ставшую маленьким трамплином в профессиональный кинематограф, видели многие. Когда директор киностудии Камал Смаилов посмотрел ее, мне дали добро на съемки полнометражного фильма, но это другая история. Скажу фразу, которая, может быть, не всем понравится. Какой бы жестокой ни была правда о войне, у меня есть глубокое убеждение, что исторические этапы в жизни человечества по прошествии времени можно характеризовать, как в той песне, где «нет правых и виноватых».