Шестой срок Путина: начало конца

Новый, уже шестой срок Путина обещает быть политически самым трудным для нынешнего режима. Желание Кремля зацементировать консолидацию общества вокруг «спецоперации» через военную повестку и репрессии начнет утрачивать актуальность на фоне трудности или невозможности выполнения задачи добиться капитуляции Украины.

Интриги вокруг президентских выборов-2024 никто не ждал с самого начала. Однако высокая степень предсказуемости голосования не означает, что у этой кампании нет никакой политической роли. Скорее напротив, в последние два месяца приближение выборов было одним из главных драйверов внутриполитических изменений. Одновременно с этим существенное влияние на политические процессы, механизмы функционирования режима, а также характер принятия решений оказывают война и все ее многочисленные последствия.

На этом фоне все более заметным становится расхождение между внутриполитическим провоенным трендом и геополитической «победной» повесткой. Уже в среднесрочной перспективе это может обернуться стратегической угрозой для правящего режима.

Кадры решают почти все

Одно из главных последствий войны с Украиной для российской системы власти — трансформация руководящей элиты в более ястребиное «начальство». Противники конфликта замолчали, а те, кто понаглее, быстро приспособились и переняли новую ура-патриотическую риторику. При этом многие попытались использовать «спецоперацию», чтобы подняться по вертикали власти. Текущие условия — начало нового шестилетнего срока Путина на фоне максимально жесткого для постсоветской России режима — будут только содействовать подъему хардлайнеров. И важнейшим этапом станет поствыборное обновление власти.

Учитывая новые условия, Кремль пытается поменять саму механику кадровой политики и в результате усилить ястребиный характер бюрократии. В январе 2024 года Путин подписал указ, существенно меняющий систему подбора кадров для высших категорий госслужащих. Было введено положение о федеральном кадровом резерве, формирование которого теперь фактически замкнуто на администрацию президента и полностью централизовано.

Как следует из указа, кандидаты на посты уровня заместителей министров, а также руководителей федеральных служб и агентств и их замов должны выбираться из кадрового резерва. Кроме того, дается ориентир для госкорпораций: руководителям рекомендовали при заполнении вакансий пользоваться резервом. То есть их поставили в зависимость от системы отбора, подчиненной спецслужбам, в то время как лидерские проекты Кириенко в значительной степени оставались вне зоны их влияния, что вызывало сильное раздражение.

В рамках новой системы отбора кадров будет проверяться не только профессиональная компетентность кандидатов и отсутствие у них проблем с законом, но и политическая благонадежность.

Таким образом, устанавливается политический фильтр, через который не должны проходить кандидаты с прозападными или либеральными взглядами. При прочих равных условиях в кадровый резерв будет проще попасть тому, кто занимает активную провоенную позицию и является по сути антилибералом. Возможно, вначале эффект от этих изменений и будет неочевиден, но со временем при отсутствии радикальных политических изменений выстроенная система будет усиливать идеологизацию власти и нетерпимость к инакомыслию даже на более низком управленческом уровне.

Еще один важный фактор — анонсированный Путиным во время послания Федеральному собранию кадровый проект, призванный привлекать на руководящие государственные посты участников войны. Путин эмоционально высказался об этих людях, представив их публике подлинными героями и патриотами, которые не подведут.

Наконец, говоря о новых подходах к кадровой политике, важно отметить накапливающуюся усталость системы от «старой гвардии».

Государственная идеология в действии

Как известно, в Конституции РФ прописано, что «никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной». Однако война дала значительный толчок дискуссии внутри российского руководства о том, нужно ли вводить в основной закон понятие госидеологии.

Внутри российской власти пока нет консенсуса по этому вопросу. Против закрепления госидеологии выступают кураторы внутренней политики из президентской администрации, ставшие в годы войны главными ответственными за формирование идеологических проектов, а также их распространение в сферах образования и культуры. Для них введение обязательной государственной идеологии может означать конец привилегированного положения. Однако проблема заключается в том, что многие внутри элиты критически воспринимают нынешние подходы к идеологическому «воспитанию» общества, не считая их достаточно эффективными и масштабными.

Проблема с этими усилиями заключается в том, что никакой фундаментальной идеологической работы по типу советской не проводится — власть просто не умеет, не знает и даже не хочет этим заниматься. В итоге идеология работает слишком селективно, а главным критерием «правильности» является лояльность, что обесценивает любые попытки создания устойчивых идеологических конструкций: они постоянно подкручиваются и адаптируются к каждой конкретной ситуации/деятелю. Да и сам набор консервативных ценностей (семья, сильное государство, дети, рождаемость, патриотизм) во многом выстроен исключительно на противопоставлении Западу и его либерализму. Эксперты или журналисты могут рассуждать о том, что такое «путинизм», но для населения это не имеет большого политического смысла, кроме эфемерного «За все хорошее против всего плохого». Кто станет спорить, что государство должно быть дееспособным и суверенным, семья — это важная ценность, а дети — цветы жизни?

Однако силовикам нужны более надежные и универсальные подходы, и именно поэтому их раздражают слишком «корпоративные» идеологические конструкции кураторов внутренней политики. Правоохранительные органы компенсируют идеологическую слабость государства быстро развивающимся репрессивным законодательством: в стране фактически действует цензура, оппозиционные информационные ресурсы блокируются, критиков режима признают иностранными агентами (а теперь и грозят им конфискацией имущества), акции протеста де-факто запрещены, внесистемная оппозиция разгромлена (кто не уехал, тот сидит).

Процесс идеологизации интересен сегодня тем, что у него нет единого центра принятия решений, концепций, попыток сведения нарративов в некую общую картину мира. Более того, разные игроки или органы власти конкурируют между собой за подходы и методы. Пока кураторы внутренней политики пытаются «воспитывать» молодежь, ФСБ координирует аресты инакомыслящих, центр «Э» МВД преследует политически активных, а Минюст пытается защитить Россию от «враждебных» либеральных ценностей и требует реформы конституции.

На этом фоне очень важный момент — это возвращение протеста. Смерть Алексея Навального 16 февраля спровоцировала первую волну открытого антивоенного и антипутинского протеста в воюющей России. Изначальная установка властей подразумевала быстрое погребение оппозиционера, то есть тихое избавление от источника политических рисков. Но в результате власти впервые с начала 2022 года столкнулись с открытым народным неповиновением: люди вышли, вопреки предупреждениям на работе и в институтах, а также несмотря на всеохватывающие усилия «вертикали» не допустить превращения похорон в политическое событие.

Произошедшее стало заявкой на возвращение в политику оппозиционно настроенной части населения. И дело не в том, какой будет динамика протеста или как быстро власти все подавят и кого посадят. А в том, что едва ли не впервые с начала войны россияне показали: среди них есть противники войны и Путина, причем таковых немало. А ведь именно это Кремль и лично глава государства так старательно опровергали многие месяцы. И это уже не столько вызов репрессивному аппарату (всех антивоенно настроенных россиян не пересажаешь), сколько идеологическая проблема. Начало нового путинского срока ознаменуется вопросом: как нейтрализовать тех, кто скандировал «Мы не боимся»? Если с внесистемными профессиональными политиками и активистами власть расправляется без церемоний, то что делать с очередями, чтобы поставить подпись за единственного антивоенного кандидата Бориса Надеждина? Или с цветами на могиле Навального и у памятников жертвам политических репрессий?

Теперь, когда эта часть общества показала, что она есть, возможности напоминать о себе у нее будут появляться регулярно. Эта уязвимость перед протестами будет сильным триггером как для расширения «институциональных» репрессий, так и для раскручивания маховика государственной идеологии. Ведь чем больше внутренних «раздражителей», тем активнее властям придется на них реагировать. Интересно, что в этом состоит и слабость Путина. На протяжении долгих лет сторонники жесткой руки критиковали его за нерешительность и неготовность вводить полноценный политический контроль. И теперь есть немало игроков, стремящихся компенсировать полумеры Путина своими более агрессивными действиями. Нельзя исключать, что смерть Навального — это отчасти и пример «перегиба на местах»: пренебрежительное и презрительное отношение Путина, всегда недооценивавшего Навального как политика, создавало условия для своеволия на низовом уровне, вело к фактическим пыткам и закончилось гибелью политика.

Новый, уже шестой срок Путина обещает быть политически самым трудным для нынешнего режима. Это не означает, что режим посыплется или начнутся массовые протесты. Но внутренние противоречия будут нарастать, персональная роль Путина — девальвироваться, а значение российских элит — расти.

Если же Путин все-таки решится на полноценный военный вариант, то последствием этого может быть невиданная катастрофа, по сравнению с которой события конца февраля 2022 года покажутся легкой и мирной прогулкой.

Полная версия здесь.

• 2387
• 107