Султан Акимбеков: Ослабление государства происходит, когда нет политической цели

«Казахское ханство оставалось последним независимым государством кочевников в степной Евразии», – говорится в аннотации к новой книге историка и политолога Султана Акимбекова «Краткая история казахов». Уже не было Джунгарского ханства, Могулистана, Ногайской орды и многих других, Россия с севера и Китай с востока все дальше раздвигали свои границы, и в итоге последним и реально, и формально независимым осталось Казахское ханство – но тоже ненадолго. О «финальном аккорде» казахской государственности 200 лет назад и о казахстанской независимости сегодня – Султан Акимбеков в интервью exclusive.kz.

– Казахские ханства – тогда их было несколько, реально потеряли свою независимость уже в начале XIX века. Тут был определенный парадокс. Когда две аграрные империи, Китай и Россия, подошли с двух сторон, плотно заняли под контроль степные территории с востока и запада, у Казахского ханства не осталось кочевых конкурентов. Когда они были, это был мощный стимул объединения сил отдельных племен и конкуренции. А когда конкурентов не осталось, то Казахское ханство стало разделяться на отдельные части – условно говоря, расслабились. Потому что было проще жить отдельными ханствами и племенами, каждое из которых выстраивало собственную политику, том числе в отношении внешних сил. Все попытки создать централизованную власть оказались неудачными, даже Абылай хан пытался это сделать в Туркестане, в старой столице Казахского ханства – не получилось. Но все равно это была государственная независимость, потому что, тем не менее, атрибуты государства были – в первую очередь связанные с чингизидской традицией.

– Если об этом подробнее?

– Чингизидская традиция – надплеменная структура политической власти – обеспечивала непрерывность государственной традиции с аппаратом управления со времен улуса Джучи. Правда, последние чингизиды пытались установить в казахской степи основы налогообложения на основе шариата – это отличалось от традиционного налогообложения. Разница была в размерах обременений: согласно монгольской традиции налог платили в размере одной головы со ста голов скота, по шариату нужно было платить 1 голову с сорока. Это называлось зякет. Хан Арынгазы пытался вводить зякет в низовьях Сыр-Дарьи, так делал хан Кенесары, так делал хан Жангир в Букеевском ханстве. Зякет означал больший размер налогов в пользу государственного строительства, для содержания постоянной армии, например, администрации. А классическая схема кочевой государственности строится на минимальном государственном аппарате, что и дает основание для старой дискуссии – было ли у кочевников государство в принципе? Было. Что такое, собственно, государство? Государство – это монополия на насилие, возможность реализовать эту монополию для достижения неких целей, например, для защиты, для нападения, для существования. Почему Казахское ханство всегда балансировало между сильной центральной властью и, наоборот, децентрализованной слабой? Потому что племена очень трудно принудить. Если в любом аграрном обществе всегда есть принуждение, земледельцам некуда деваться, и государство их жестко ставит в рамки, их эксплуатируют, они платят налоги, и отсюда образуется социально зависимый слой общества, то с кочевниками это очень сложно сделать. История любого кочевого государства – это борьба между самостоятельностью племен и сильной государственной властью. После смерти последнего общеказахского хана Тауке (1652-1718 гг., – ред.) начинается период нестабильности и децентрализации, когда появляются ханы отдельных жузов, усиливаются отдельные племена. Это была одна из причин, почему казахи проигрывали джунгарские войны: у Джунгарского ханства, его составляли ойратские племена чоросов, хойтов и хошоутов, была очень концентрированная власть, у них существовали строгие законы – находясь на границе с Китаем и ведя с ним длительные войны, они сформировали жесткую систему подчинения и могли быстро собирать крупные воинские формирования из числа ойратских племен и концентрироваться для нанесения удара. А казахи этого не могли сделать – даже если бы хан приказал, не факт, что приказ был бы выполнен. Поэтому племена терпели поражение по одиночке.

Классический пример, который я всегда привожу: Орбулакская битва (середина XVII века), о которой во всех учебниках написано, какой молодец был хан Жангир, который вроде бы с 600 людьми разбил якобы 30 000 ойратов. Ниже по тексту обычно указывается, что к нему на помощь пришел Жалантос бахадур из Самарканда с 20 000 человек. Но акцент всегда делается на победе, которую одержало малое число воинов. Но вопрос заключается вот в чем: если человек с 20 000 смог дойти из Самарканда до нынешней Алматинской области – где были все остальные племена с их племенными ополчениями? Получается никто не пришел. Это говорит о возможностях ханской власти в то время, о ее ослаблении и децентрализации – государство всегда слабеет, когда нет политической цели.

– Так было перед джунгарским нашествием?

– Перед самым джунгарским нашествием был период, 10 лет, когда джунгары воевали с маньчжурской империей Цин, и все казахские племена, жившие на востоке, перестали беспокоиться об угрозе извне. Когда джунгары заключили мир с Цин, они направили все силы против Казахского ханства и разбили каждое племя по отдельности – это привело к тяжелейшим последствиям. Ситуация стала критической, во многом поэтому состоялась знаменитая встреча в Ордабасы, казахи сконцентрировались и разбили джунгар в Анракайской битве.

И в этот момент начинается взаимодействие казахов с Россией. В советское время нам рассказывали, что это было подданство. На самом деле Российская империя, как любое аграрное государство, как империя Цин, собирало такие бумаги о подданстве кочевников на регулярной основе сотнями лет, и это ничего не значило. Я могу просто привести в качестве примера, что такие письма о подданстве отправляли Тауекель-хану, монгольскому хану Алтану, джунгарским ханам. Но с кочевниками, повторюсь, это не значило ничего, потому что у кочевников реальная форма зависимости наступала тоглда: когда ты платишь ясак. Если ты платишь ясак – значит, ты зависим, если не платишь – извините. Так вот, все эти бумаги ничего не значили без ясака. Сохранились инструкции российских властей своим представителям: когда хан Абулхаир подписывал с ними документы, то было отмечено, что Абулхаир и Самеке (хан Среднего жуза) поставили свои подписи, то если казахи не будут платить ясак, то не надо и настаивать. Почему была такая – назовем ее «сноска»? Потому что Россия была не в состоянии взять ясак с казахских ханов. И Абулхаир весьма цинично подошел к вопросу: он просто хотел получить ресурсы от российской власти, получить деньги, получить оружие, но не считал себя подданным Российской империи. Причем у нас принято считать, что Абулхаир делал все это для того, чтобы воевать с джунгарами – но это уже более современная версия. А на самом деле человек боролся за власть. Он был одним из самых выдающихся полководцев своего времени, воевал на реке Аягуз с джунгарами, участвовал в Анракайской битве, ходил в поход на Казанскую губернию – российские власти его опасались и не торопились давать ему тот ресурс, который он хотел. Да, они построили по его просьбе первый город Оренбург, потом его перенесли, а на старом месте находится Орск. Но, по сути, обманули Абулхаира, по понятным причинам не передали ему этот город. Абулхаир немножко наивно думал, что ему дадут возможность построить мощную крепость на границе, такую, как Туркестан, и он, опираясь на нее, укрепит свою власть в степи. Три раза он подписывал эту бумагу о подданстве На самом деле его каждый раз уговаривали, заставляли, иногда он воевал с Россией, и все равно это мало что значило – все равно это фактически были отношения самостоятельных субъектов. Лучше всего говорит об этом тот факт, что в Российской империи отношения с казахами шли по линии министерства иностранных дел, в то время как торговля с казахами по документам того времени проходила как торговля с Азией – в одном списке там были Турция, Китай, Персия, Средняя Азия и казахи, то есть казахи фактически никак не рассматривались Российской империей как подданные.

Но в начале XIX века Россия начинает «интриговать» между различными силами внутри степи – между ханами и племенами, поддерживает одних против других. Затем проводятся реформы Сперанского (Михаил Сперанский, с 1819 года – губернатор Западной Сибири, – ред.), создаются округа и во главе которых становятся чингизиды в роли ага-султанов. Российские власти предоставляют главам округов деньги, гарнизоны для укрепления их власти. Последний эпизод казахской государственности был очень печальным: после смерти Уали ханом должен был стать его сын Губайдулла. В 1824 году Цинский император отправил в степь делегацию, чтобы вручить ему документ о признании его ханом. Но Губайдулла уклонился от встречи с китайцами, потому что он в это время уже был ага-султаном округа, фактически – чиновником российской администрации, что, впрочем, не помешало российским властям арестовать его после отъезда китайских послов.

– Могла ситуация сложиться по-другому?

– Нет, не могла. Это же XIX век, аграрные империи приобретают колоссальную военную мощь. Так что нам в какой-то мере повезло, что Китай при маньчжурской династии Цин ослаб в тот момент по целому ряду причин.

– А после распада СССР тоже было без вариантов?

– По большому счету нам надо сказать спасибо Ленину за то, что он настоял на решении о праве народов на самоопределение и возможность выхода из состава СССР. И, возможно, даже зловещему Иосифу Виссарионовичу, потому что при нем статус Казахстана повысили до союзной республики. Если бы мы остались автономной, как Татарстан и Башкортостан, мы бы сейчас были в составе российского государства. К счастью, этого не произошло, и Казахстан – отвечая на вопрос о вариантах – сделал максимум возможного из того, что было, имея на руках не очень хорошие карты. Сам факт, что мы прошли без конфликтов этот период отделения – это вообще было невероятно. Мы на самом деле находимся в стратегически важном месте континента, и вокруг нас, можно использовать хорошее слово – «маневрируют» три империи, Китай, США и Россия.

– Утверждение, что государство сделало маскимум возможного, сегодня представляется достаточно спорным.

– У нас все очень неплохо, зря вы так драматизируете. У нас же была опция пойти, например, по тому же пути, что и Узбекистан, и мы бы сейчас, как узбеки, предпринимали попытки снова реформировать страну – через 30 лет после распада СССР. У нас могло бы быть так же, как в Белоруссии, как в Туркменистане, как в Грузии, Армении… Все могло быть. Так что мы выжали максимум из ситуации.

– По-моему, это как раз вы выбираете для сравнения драматичные ситуации.

– Надо сравнивать с теми, кто похож на тебя. Не надо кивать на Европу, где совершенно другие условия. Это болезнь алматинской интеллигенции: все время сравнивать с Европой. А надо – с Узбекистаном, Таджикистаном, Россией… Сравните, например, наши цены с российскими: по основным, базовым показателям у нас дешевле. У нас относительно неплохая пенсионная система. И еще много чего. Но это надо очень долго, нудно рассказывать, а если коротко: не надо мечтать о Польше и условной Швейцарии – на самом деле это бессмысленно.

– В девяностые годы, в начале Независимости, казалось, что нет.

– Нет, это и тогда было невозможно. Если бы пошли по пути либерализации, бы оказались не в ситуации Польши или Болгарии, а в положении Таджикистана, Молдавии, Грузии, Азербайджана – национальные конфликты и все прочее. Помните, что произошло, когда в постсоветских странах началась либерализация? Все противоречия обострились. В Грузии начались конфликты в Абхазии и Южной Осетии. В Молдове началась война, в результате которой образовалась Приднестровская республика. Азербайджан и Армения – конфликты в Сумгаите и Карабахе. Таджикистан, где даже не было национального конфликта, но местные общины вступили в жесточайшую борьбу, в которой погибло больше 100 тысяч человек. Практически везде в этих странах к власти тогда на либеральной волне пришли представители творческой интеллигенции. Писатель Звиад Гамсахурдиа в Грузии, педагог Абульфаз Эльчибей в Азербайджане, экономист Мирча Друк в Молдавии, режиссер Давлат Худжаназаров в Таджикистане. А почему вы думаете, что у нас было бы лучше? Откуда такая уверенность, что если бы у нас не было сильной центральной власти, мы избежали бы всего этого? Я не уверен в этом. Скорее всего, мы бы повторили путь многих наших соседей по СССР. Или можно вспомнить октябрьский кризис 1993-го в России, расстрел парламента. А еще был Китай, 1989 год, Тяньаньмэнь. Если бы не было решения Дэн Сяопина, то был бы Китай тем, что он сейчас? Не факт. У них был опыт Синьхайской революции 1911 года, и после этого во что превратился Китай? У власти оказались милитаристы, которые разделили страну и вели между собой жесточайшие войны.

Может быть, я слишком часто повторяюсь, но понимаете, это не такая шкала, на которой на одной стороне Швейцария, а на другой стороне Туркменистан. На самом деле существуют две шкалы. И на одной из них значения меняются от Швейцарии до, условно говоря, Румынии, а на другой – от, скажем, Туркменистана, до, предположим, Южной Кореи. Мы находимся на второй шкале, не на первой. И, кстати, мы на ней – далеко от Туркменистана. При этом у нас многовекторная политика, что позволяет балансировать между великими державами, не дает возможность какой-то одной державе доминировать, это же немаловажно. Причем хорошо, что их три, а не две, если бы было две – было бы чуть хуже, сложнее маневрировать, а тут три, а еще есть Турция, Иран, Европейский Союз… Это создает множественность вариантов, мы всем выгодны как самостоятельный субъект этого процесса. Потому что если мы вдруг станем объектом, это создаст напряжение для всех его участников. Классический пример: когда Кыргызстан был объектом, когда там Россия с Америкой выясняли отношения по военным базам – мы пока, слава Богу, этого избежали. Мы сохраняем субъектность. Да, мы отдаем какие-то активы, но это вопрос допустимых колебаний, это не критично. По крайней мере, это выглядит не критично. Потом, у нас пока удерживают низкие цены – коммуналка, бензин, у нас уголь и газ самые дешевые в мире… это плохо для производителей, что сказывается на состоянии инфраструктуры, но хорошо для потребителей.

Конечно, у нас объективно много недостатков, но тем не менее, не с точки зрения деталей (у нас, мне кажется, сложность в том, что все пытаются уйти в частности, тогда все выглядит плохо), а в целом с точки зрения государственных интересов – ситуация в общем нормальная.

– А какое будущее у нашей независимости?

– Будем продолжать маневрировать, надеюсь. Мне бы хотелось привести простой пример (возвращаясь к вашему вопросу о том, были ли другие варианты развития событий): если бы у нас сейчас, условно говоря, была более конкурентная среда, то украинскую войну мы бы сейчас обсуждали не в Фейсбуке, а в другом формате – например, в парламенте.

– Это было бы хорошо или плохо?

– Мне кажется, плохо. Мы не готовы. У нас слишком поляризовано общество, разделено на много составляющих. Готовы мы обсуждать такие острые вопросы? Еще раз напоминаю: как только начинается процесс либерализации, все те противоречия, которые находятся подспудно, выходят наружу. Есть у нас противоречия внутри общества? Есть, конечно. Самого разного характера. Сейчас они, условно говоря, в латентной скрытой форме, но как только начнется процесс либерализации, они сразу проявятся. И тогда это будет немножко другая ситуация.

– Последний вопрос: насколько отличается история казахов, описанная в вашей книге, от той, что сейчас преподают в школах и институтах?

– Мне кажется, отличается логикой изложения. Потому что в основном у нас описывают события, не объясняя внутреннюю мотивацию и причинно-следственную связь. Всегда важнее ответить на вопрос почему было так, а не просто констатировать, что событие произошло.

Книгу «Краткая история казахов» можно купить в магазинах Meloman, Эрудит, Академкнига, flip.kz

Беседу вела Гульнар Танкаева

• 84
• 66