Свежий воздух Александра Филиппенко

В Алматы – замечательное событие. Приезжает неподражаемый Александр Филиппенко со своим новым проектом: «В поисках живой души» или «Мертвые души». Народный артист переосмыслил великое произведение русской литературы, не изменив ни слова. Актёр расставил акценты так, что вам может показаться, будто Н.В. Гоголь писал в 21 веке. За свой моноспектакль «Мертвые души. Последние главы». Александр Филиппенко получил Государственную премию.

Тандем Филиппенко с молодыми и успешными музыкантами позволил создать уникальное литературно-музыкальное произведение, основанное на «Гоголь-Сюите» А.Г. Шнитке. Последние главы «Мертвых душ», куда Н.В. Гоголь вложил философские, политические и исторические подтексты открываются с неожиданной стороны и оказываются остро-сатирическими и потрясающе актуальными сегодня. Благодаря детальному анализу сюжетного взаимодействия актера и музыки оказалось возможным «живое», порой импровизационное, общение Александра Филиппенко с музыкантами и со зрителем. Нам удалось записать с ним интервью, которое, конечно же, надо и услышать тоже. Интонации Филиппенко – это глоток свежего воздуха в нашей спертой действительности.

– Александр Георгиевич, приоткройте секрет – почему именно «Мертвые души», почему именно Шнитке? Почему это так современно сегодня?

– И действительно текст Гоголя читается сейчас как текст современного писателя, тут ни прибавить, ни убавить. «Мертвые души» – потрясающее произведение, полное юмора, души, а прекрасная музыка Шнитке просто дополняет. И если текст Гоголя можно сравнить с роскошным обедом, то музыка Шнитке – это десерт для гурмана. И ведь это случилось неожиданно. И еще как у Чехова сказано – мир-то изменился, но люди не изменились, остались все те же, все те же проблемы внутри, с которыми они сталкиваются. И великий текст Гоголя помогает нам решить эти проблемы. И то, что мы смеемся над ними – это, то что объединяет зрителя, и автора, и исполнителя. Пустяки, побасенки, побасенки. Но пронеслись веки, города и народы исчезли с лица земли. А побасенки живут и повторяются поныне. Побасенки – а вот стонут балконы, периллы театров, потрясло все снизу доверху, превратясь в один миг в одного человека. Все люди встретились как братья и вот гремит дружным рукоплесканием благодарный гимн тому, кого пятьсот лет как нет на свете. Побасенки… Да мир задремал бы без таких побасенок. Плесенью и тиной покрылись бы души.

Приходите на наш спектакль… И будет Николай Васильевич Гоголь, Альфред Шнитке и потрясающие молодые ребята. Ну и я с текстом Гоголя. И самое интересное, никто не знает, на какой странице Гоголь сжег свою рукопись…

Последние строчки «Мертвых душ». В этом самый интерес. Приходите ждем вас.

– Как вы думаете – зритель разный в наших бывших одинаковых странах? Или мы все еще граждане одной страны?

– Я бы так ответил – мы всей нашей командеой, во главе которой любимая моя жена Мариша, очень внимательно проверяем афишу, чтобы зрителю было понятно, на что они идут. Часто Гоголя пишут зачем-то с завитками. А по мне так: «Мертвые души», и просто портреты Гоголя и Шнитке. И тогда публика уже предполагает, что ее ждет. Еще я добавляю какие-то тексты из своего опыта жизненного – есть такая возможность у Гоголя. Но главное, чтобы повисло некое облако между зрительным залом и сценой. Это в любой стране, будь то Москва, Алматы, Нью-Йорк – это все примерно одно и то же. Это великая русская классика, та основа, тот фундамент, с которого все начинали в школе. Поэтому публика одна – я ее уважаю и рад с ней работать.

– Физтех, который вы закончили, был рассадником вольнодумия еще в СССР. Что общего между физикой и искусством?

– Физики и лирики… Это всегда было проблемой В мои 60-е годы был такой лирик Борис Слуцкий. Вот что он писал о лириках:

Что-то физики в почете.
Что-то лирики в загоне.
Дело не в сухом расчете,
дело в мировом законе.
Значит, что-то не раскрыли
мы, что следовало нам бы!
Значит, слабенькие крылья –
наши сладенькие ямбы,
и в пегасовом полете
не взлетают наши кони…
То-то физики в почете,
то-то лирики в загоне.

Но по секрету, пока никто не слышит, это будут понимать только люди из далеких 60-х. Ведь у нас на физтехе сразу была вторая форма допуска – на физтех поступали только проверенные люди. Это был очень определенный набор людей был и нам многое разрешали, жесткой цензуры не было. – были уже на физтехе. И впервые с Козловым, с Брилем, с джазменами я познакомился именно на физтехе. То, что в Москве нельзя было устраивать в 60-е годы, нам дозволялось. Так что к вольнодумству приучил физтех. Вот этот первый слой ассоциаций категорически вычеркивался в наших разговорах. Пардон, пока нас никто не слышит, у нас говорили: «ну это же мясо-молочный техникум. Это все не надо». Нам читали лекции очень серьезные институты – Ландау, Капица.. Эти имена-легенды звучали у нас с первого курса…

– С кем бы из своих авторов, у которых «вы всегда в плену», вы хотели бы выпить, о чем с ними поговорить?

– С Михаилом Жванецким. С Акуниным мы с ним виделись и первые аудиозаписи он порекомендовал6 это должен Филиппенко… Шишкин блестяще о Гоголе писал. С Бродским не был знаком, но не более, чем на расстоянии одной руки – друзья по питерскому политехническому были очень близки. С Довлатовым не был знаком, но с его чудной женой Леночкой и Катей хорошо знакомы, переписываемся. Вы знаете, поговорить одно, а вот почитать глазами, отойти от торшера, выйти на улицу, подумать, что же там сказано было у любимых авторов? Вот это передать – это важнее. Поэтому я с удовольствием говорю «у авторов в плену», потому что я переводчик с авторского на зрительский.

– Вы всегда экспериментируете, при этом сохраняете высоту жанра. Что правильно – идти за зрителем или вести его за собой?

– Нет-нет, только за собой. Вы понимаете, это и зритель чувствует на 5-6 минуте. Но и зритель меня ведет. Раньше мне по ошибке казалось, что зритель в зале знает, чувствует и понимает через все, что прошел я. И вот приходят молодые ребята после спектакля, улыбаются, на лицах восхищение… Я спрашиваю6 «Ребята, что же вы так тихо реагировали, когда я говорил: «август 68-го, танки идут по Праге, танки идут по правде…» А они говорят: «Александр Георгиевич, у нас в августе 68-го родители только в детсад пошли». И думается, как же так, надо им рассказать… И они приходят и просят рассказать, что в этой строчке Левитанский имел в виду? Зритель приходит, улыбается, благодарит и просит стихи, понимаете, как оказалось. Я говорю, у меня Салтыков-Щедрин, Саша Черный, Зощенко, Булгаков, дайте Пастернака, дайте Левитанского. Образного мышления не хватает. Все эти детективы наши, все эти сериалы – там первый слой ассоциаций. Сюжет очень динамичный, но в текстах нет глубины. И только стихи ее дают. И вот сейчас поэзия, как «окно, горящее в ночи»… Поэзия, вот образ твой, твой псевдоним и твой пароль, твоя немеркнущая роль, твое предназначенье, полночное свеченье…

Поэтому и идешь за зрителем, и сам предлагаешь. Как Левитанского – каждый выбирает для себя женщину, религию, дорогу. По какой дороге он пойдет? Что он с собой возьмет? Ох как это здорово сказано у Тициана Табидзе: «Он припасал стихи, как сухари и сало, И их, как провиант, с собой в дорогу брал.. Вот какой образ!

– Говорят, в молодости успех обеспечивает талант, а потом профессионализм и опыт. Вы согласны с этим?

– Абсолютно. Обязательно. Мне просто посчастливилось встретить потрясающих людей. Всем, что во мне есть хорошего, я обязан физтеху. Но самая первая – это Людмила Иосифовна Стычинская, преподаватель русского языка и литературы в 54-ой школе, где я выходил и читал Твардовского уже на школьных вечерах. А потом физтех, а потом эстрадная студия МГУ. Потом, когда нас закрыли после 68-го, все приговаривали: «В Чехословакии тоже все со студенческих театров начиналось». Потом я закончил Щукинское училище, застал ректора Бориса Евгеньевича Захаву, ученика Вахтангова. Потом театр на Таганке, самые золотые годы с Юрием Петровичем Любимовым.

Все они оказались на моем пути очень вовремя. Я набирался опыта и это необходимо. Театр Вахтангова был уже как академия длиною в 20 лет. Потом, опять же по совету супруги, перешел на вольные хлеба. В великие 90-е много было проблем. Слишком долго советское прошлое нас приучало к общей коллективной безответственности. Пионерский отряд любить, дружину, комсомольскую организацию… Мы добыли столько угля, столько стали! Нет, лично вы что можете? Мы собрали столько хлеба и молока! Нет, лично вы что можете? Я могу пиво зубами открывать. Вот не остаться бы нам с пустыми бутылками пива…

И вот оказалось, что у меня в 90-х оказалось несколько литературных программ. И тогда Мариша говорит: «что тебе печать будет оттягивать карман? Переходи на ИП.» Но за это надо платить. За свободу ты платишь определенную цену и это трудно, но зато ты сам выбираешь, ты сам решаешь. Ты выбираешь для себя. Вот это важно и тут я благодарен судьбе. Михаил Ульянов всегда меня предупреждал: «Сашка, репутация зарабатывается всю жизнь, а профукать ты ее можешь в одну секунду». И вот сейчас надо быть очень внимательным чтобы не вляпаться в одно непонятное дело…

– Несмотря на то, что вы считаетесь лучшей «нечистой силой», вы, тем не менее, не стали актером одного образа – ваши герои очень разные. Это плод ваших сознательных усилий или дело случая?

– Конечно, это дело случая, только надо быть к нему готовым. Понимаете, великий разрушитель стереотипов Алексей Герман, который видел меня еще в студенческом театре, где мы с Фарадой играли целую вечность, в самом начале решил разрушить наши привычные образы. А я уже сыграл и Кощея Бессмертного, и в «Звезде и смерть Хоакина Мурьеты», но он оставил нас в команде. Но надо сказать, что мы все участники, включая Андрея Миронова, догадывались, в какой интереснейший проект мы входит. И были очень внимательны и ответственны. Интересный потому, что разрушались наши прошлые стереотипы – мои «темные силы», опереточный образ Андрея Миронова…

Я скажу вам по секрету, пока нас никто не слышит, что, когда его убивали в последнем эпизоде, маленький человечек, который его ножом пырнул в прошлом был настоящим уголовником. Так решил Германов. И шепнул это перед началом Андрею, и тот признался, что волновался и боялся. И это любил делать Герман. И мы на это шли, потому что все главное идет от режиссера. И когда Эфрос выбирал на Гамлета здорового и толстенького Калягина, ему не разрешили – нет, такой Гамлет не может быть. Или «Старик и море» Толя Васильев читает и предлагает … Алле Демидовой. Я сразу понимаю, что, конечно, она не будет играть этого старика, а будет вскрываться второй, третий, четвертый план Хемингуэя – вот что важно!

Все зависит от случая, но ты должен быть готов к этому случаю и принимать его. Вот ваше предложение поехать с Гоголем в Алмату – в любимую филармонию, я не ожидал. А вот снимите людей сразу после спектакля. Теория первых впечатлений очень важна. Не надо анализ, эмоции: грусть, смех…

– Давайте поворчим: нынче уж не то что давеча – какой там Визбор, Высоцкий или Окуджава. Кто кумиры ваших детей? Кого из их кумиров вы принимаете? Или они тоже «укушенные» вашими пристрастиями?

– Вы знаете, это очень трудный, сложный, правильный вопрос. Главное не быть по отношению к молодежи поучительным. Я лучше буду раздумчивым. Надо больше молчать. Опять по секрету – было несколько переговоров в других театрах, где в большинстве актеры совсем молоды. Я старался в чужой монастырь со своими правилами не лезть. Все другое. Я считаю, что мой театр, театр Любимова, Гончарова, Товстоногова ушел уже в Мохрушинский театральный музей. Все другое. Но в этом и прогресс… Есть потрясающая фраза у Жванецкого по отношению к молодежи: молодежь очень быстро разобралась в кнопках, но слегка запуталась в приоритетах. Как могу помогаю, но как правило, родители приводят на мои концерты детей, помня мои прошлые выступления.

На все оставшиеся вопросы отвечу из Левитанского:

Всё проходит в этом мире, снег сменяется дождём,
всё проходит, всё проходит, мы пришли, и мы уйдём.
Всё приходит и уходит в никуда из ничего.
Всё проходит, но бесследно не проходит ничего.
И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны,
как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны,
как сплетается с другими эта тоненькая нить,
где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить,
потому что в этой драме, будь ты шут или король,
дважды роли не играют, только раз играют роль.
И над собственною ролью плачу я и хохочу,
по возможности достойно доиграть своё хочу —
ведь не мелкою монетой, жизнью собственной плачу
и за то, что горько плачу, и за то, что хохочу.

И еще:
Все верно, друг.
Две жизни нам нежить.
И есть восхода час. И час захода.
Но выбор есть. И дивная свобода
В том выборе где голову сложить.

• 62
• 57