Тимур Турлов: Я не хочу быть частью российской политики

Каково реальное состояние миллиардера Тимура Турлова? Чей он «кошелек»? Кто делал ему предложения, от которых он смог отказаться? Сможет ли он, потеряв все, начать все заново? Есть ли у него недвижимость за рубежом и почему он взял казахстанское гражданство? Об этом в интервью exclusive.kz главный исполнительный директор компании Freedom Holding Тимур Турлов.

– Ходят слухи, что вы «кошелек» старого Казахстана с одной стороны, и российских предпринимателей, скупающих активы в Казахстане – с другой. Как вы можете это прокомментировать?

– Слушайте, мы живем с вами живем в такое время, когда вся информация уже достаточно хорошо структурирована и доступна. По крайней мере, государство научилось ее в целом достаточно неплохо анализировать, когда идет речь о каких-то наиболее значимых людях для тех или иных секторов экономики. Нет никакой большой проблемы вытащить из системы финансового мониторинга любые транзакции по любой стране или физлицу. Более того, мы сами очень много сейчас делаем аналитики по своей экосистеме. Если бы я на самом деле я представлял собой чей-то кошелек, вы бы уже точно знали чей. Я представляю своих очень многочисленных клиентов, среди которых, на самом деле, очень долго не было крупных хотя бы потому, что мы для них были недостаточно хороши. Не то, что мы как-то осознанно старались не работать с крупными или политически значимыми клиентами, а они нас даже смотреть не хотели.

– И это не только в прошедшем времени, но и в настоящем?

– Если честно, то да. Но теперь мы подняли свои комплаенс-процедуры на такую высоту, что нам приходится даже отказывать многим клиентам. Поскольку мы единственная компания с лицензией Нью-Йоркской фондовой биржи и одна из двух компаний с листингом на Nasdaq, у нас уровень раскрытия даже больше, чем у наших конкурентов. Это привело к тому, что есть клиенты, с которыми наши политики не позволяют работать.

– Дело в том, что вы просто буквально ворвались на наш рынок…

– Я с 2011 года с него врывался…

– Не знаю, как вы это сделали, но за 2-3 года буквально опылили розничного клиента. Почему вы выбрали Казахстан в качестве первоначального рынка? В конце концов, почему не Украина или Прибалтика?

– Все вышло достаточно случайно. Я общался с друзьями в Москве, и они рассказали о своем очень интересном опыте в Казахстане. Я приехал сюда, и меня уже тогда удивил высокий уровень местной банковской системы, пока еще отсутствие каких-то запретов для инвестиций во внешние активы, достаточно богатый рынок. Помню, как ехал по Альфараби и смотрел на рекламные щиты с Bentley и Breguet и меня шокировало, что на наружной рекламе рекламируются лакшери часы. Я понял, что здесь точно много состоятельных клиентов и мало наших конкурентов.

Да, по сравнению с насыщенном рынком Москвы, здесь много возможностей, но мы столкнулись с другими сложностями. К нам не хотели идти хорошие специалисты, у нас было существенно меньшие бюджеты, нам было тяжелее инвестировать, мы были технологически слабее большинства конкурентов.

Но, как я сейчас понимаю, у нас тогда была хорошая сфокусированность на продукт – инвестиции в американской рынок, который был на пике своего роста. Мы тогда не осознавали, что это наша сильная сторона. Но главное, мы были очень эффективными, гораздо больше, чем сейчас – мы умели продавать, мы не боялись. Помню, как в первый год сам съездил на сотни холодных встреч, как наши продавцы звонили буквально по телефонному справочнику компаний, назначали встречи, рассказывали о том, где и как можно заработать. Тогда никто нас не воспринимал серьезно. Люди слушали нас просто из любопытства. Тем временем нам удалось, мне кажется, создать хорошую культуру продаж. Мы хорошо вложились в обучение персонала, я сам постоянно выступал перед нашими ребятами, делился видением, сам общался с клиентами. И тогда я увидел в Казахстане, что это своеобразная целина, где я смогу что-то сделать.

– Тем не менее, вы до сих пор воспринимаетесь как заезжий варяг, который воспользовался неразвитостью рынка. Чувствуете ли вы к себе эту настороженность?

– Вы правы, наверно, но я этого никогда не чувствовал. Одна из причин, почему я еще в 2011 году переехал сюда – это удивительно дружелюбные люди, с которыми я сразу почувствовал себя дома. Я чувствую себя здесь гораздо лучше, чем где-либо в другом месте с первого дня. И вот в этом смысле, у меня наоборот, было ощущение, что я попал домой.

– Но ваши конкуренты и не только считают, что вы слишком быстро растете. Как вы относитесь вообще к быстрому росту?

– Да, сейчас уже мы слишком большие и уже растем далеко не так быстро, как раньше. Но чем быстрее ты растешь, тем больше рисков ты вынужден на себя брать. Наверное, самый честный ответ на вопрос, как мы так быстро выросли, это то, что мы гораздо больше рисковали, чем другие. У меня, например, никогда не было каких-то сбережений… Мы никогда не распределяли дивиденды из казахстанского бизнеса, продолжая всю нашу прибыль реинвестировать в дальнейший рост бизнеса.

Если честно, у меня нет счета в швейцарском банке. Я пытался, но он благополучно закрылся, и на нем нет сколько-нибудь значимого остатка. Друзья надо мной шутят, но у меня действительно на карточке 43 тысячи долларов. Все мои деньги в бизнесе…

– В большом Forbes вы и Ломтадзе – всего два человека, которые сделали свое состояние вне сырьевого сектора. И это очень круто. Но чем вы объясните этот феномен на фоне того, что львиная доля казахстанского Forbes – сырьевые миллиардеры? Это сигнал?

– Forbes всегда напрямую коррелирует с рыночной оценкой бизнеса, которая связана с наибольшей производительностью труда в тот или иной исторический момент. Очень долго это были сырьевые компании. В начале 19 века началась промышленная революция. Потом те, кто научился строить железные дороги, получили колоссальный прирост производительности труда. Потом произошла телекоммуникационная революция, когда они были ключевыми создателями ценностей. Сейчас, очевидно, самая большая производительность труда в цифровой экономике.

– Значит, все мантры о том, что Казахстан маленький рынок, уже не имеют большого значения, если мы говорим о цифровой экономике? Как я понимаю, сейчас ваша стратегия – выход на европейские рынки с продуктами, которые вы обкатали здесь. Но готов ли Запад?

– Запад, на удивление, немного меньше готов к цифровой революции, чем мы. Мы сейчас в финтехе сильно обгоняем Запад благодаря интеграции с государством. У них просто нет такого государства, с кем можно интегрироваться, хотя сами компании технологически более зрелы и продвинуты. Но факт в том, что мы становимся трендсеттерами, начинаем задавать стандарты в оказании финансовых услуг. Мы становимся глобальной лабораторией, с нашими кейсами можно выходить Гарвард, рассказывать, какую мы ценность научились извлекать из наших цифровых экосистем, какие продукты благодаря этому можно делать. Наверное, впервые за долгое время у нас появляется возможность показать дальнейший путь для развития финансовой индустрии, где наши коллеги в Великобритании или в Штатах пока не могут экспериментировать.

– Но разве мы для них не какой-то блошиный рынок? Как они реагируют на ваши продукты?

— Мы для них просто белое пятно, они не очень хорошо понимают, где мы находимся. И когда я рассказываю о том, что Казахстан на шестом месте в мире по качеству электронных госуслуг, они с очень большим интересом начинают слушать. А когда я говорю, что в каких-то вещах мы обогнали Китай, это вызывает просто шок.

– Слушая вас, я тоже проникаюсь гордостью за свою родину. Но не могу понять, откуда у вас только оптимизма? Ведь вас бьют, и достаточно ощутимо, все эти годы. Вам пора устать, разозлиться, помудреть… Или это маска на публику?

– Я очень дорожу своей целостностью. Нельзя быть разным. Ты не можешь пропагандировать вежливое отношение сотрудников к клиентам, если не проявляешь его сам к сотрудникам. Люди всегда хорошо чувствуют лицемерие. Я искренне люблю то, что делаю. Мне надо вдохновляться. Когда я делаю продукты, которыми могу похвастаться, меня это вдохновляет. И даже несмотря на все сложности, мы – предприниматели. Это крест любого крупного руководителя – постоянно сталкиваться с огромным количеством разных неприятностей, несправедливостей. Но когда все-таки получается сделать крутой продукт, я всегда хвастаюсь им перед крупнейшими международными маркетмейкерами, и вижу признание самых крутых профессионалов.

– Авторитаризм и цифровая экономика – это разве не взаимоисключающие вещи? Всегда считается, что демократические институты – одно из ключевых условий экономического роста.

– Я не буду спорить с фундаментальным утверждением о том, что для устойчивого экономического роста нужна нормальная сбалансированная политическая система. Но правда и то, что страны с высокой централизацией власти чувствуют себя достаточно уверенно. На примере того же самого Китая мы видим возможность радикально быстро внедрять любые инновации. У нас сейчас объективно один из самых демократичных режимов во всей центральной Азии. Наверное, мы еще не дотягиваем до уровня демократии в Европе или США и нам есть куда стремиться, но у нашего народа есть потрясающая предрасположенность к цифровому предпринимательству. Нужно использовать свои сильные стороны.

– Я бы сказала даже больше – цифровизация – это прозрачность. Прозрачность – это хороший способ стать все более демократичной страной.

– И это так классно! Сейчас мы инвестируем в стартап, который делает ПО для ОСИ. К сожалению, новый закон пока толком не заработал. Для этого люди в каждом доме должны иметь возможность нанимать управляющую компанию, контролировать расходы, принимать ключевые решения, чтобы не допускать подделывания протоколов. Наши разработки как раз позволят людям регистрировать ОСИ онлайн, открывать и контролировать банковские счета, с помощью электронной цифровой подписи проводить любые голосования. И это прозрачность, от которой и до демократии очень недалеко.

– Вам делали предложения, от которых вы не могли отказаться, госорганы или так называемые агашки?

– Делали, но не буду говорить кто. Но точно не государство. А вообще, я бы не стал избыточно драматизировать ситуацию. Но могу отметить, что даже люди, находящиеся в супер сильной позиции, чьим стратегическим интересам мне иногда случайно удавалось мешать, и которые меня очень просили уйти в сторону, даже они не ставили меня в такую ситуацию, когда я себя чувствовал совсем оплеванным. У нас была, наверное, такая ситуация в 2021 году, незадолго до январских событий, но даже она в целом сгладилась, и в итоге ничего там не случилось.

Несмотря на то, что много людей потратили очень много денег для того, чтобы организовать очень большое количество негативных публикаций, мы предельно не конфликтная группа. Везде, где можно найти хоть какой-нибудь компромисс, наступив на свою гордость, мы его всегда находим. Худой мир лучше доброй войны.

– Вы допускаете сценарий, все потерять и начать заново?

– Да, конечно.

– Наверное, ваш бизнес плох тем, что его нельзя «отжать»?

– Разрушить достаточно несложно, хотя, не так просто, как выяснилось. Были «доброжелатели», которые деятельно желали нам исчезнуть, но здравый смысл побеждал в большинстве случаев.

– Вы отказались от российского гражданства. Что было главным триггером в пользу такого шага?

– К этому моменту Казахстан был для меня домом 12 лет. Знаете, когда ты являешься крупным предпринимателем, ты неизбежно становишься частью политики своего государства. Я не хочу быть частью российской политики. Я хочу быть частью казахстанской политики.

– Но вряд ли это понравилось России?

– Я не червонец, чтобы всем нравиться. Я хочу сохранять свою целостность. И не хочу тратить свою жизнь на те вещи, которые совершенно искренне не могу понять.

– Когда-то прочитала фразу, которая мне потрясла: очень тяжело быть богатым человеком в бедной стране… Вы чувствуете такой дискомфорт?

– В исследованиях по социальной психологии есть замечательная гипотеза, что большинство бедных людей воспринимает экономику как игру с нулевой суммой, когда фиксированное количество ресурсов надо как-то поделить между всеми гражданами страны. На самом деле экономика – это никогда не игра с нулевой суммой. В нормальных экономиках люди богатеют благодаря тому, что они смогли создать какую-то новую ценность для своих клиентов. Чем больше они создают ценности, тем богаче становится экономика. Если мы много и хорошо и профессионально работаем, все будут становиться богаче. Если мы все будем работать мало, плохо и неохотно, мы все будем беднеть. И не важно уже дальше, насколько равномерно распределяется это богатство. В Советском Союзе все были одинаково бедны за исключением номенклатуры. Поэтому субъективно для достаточно большого количества людей это воспринималось легче. У тех, кто имеет больше финансовых ресурсов, есть неизбежная ответственность правильно ими распорядиться. Поэтому мы все заработанные деньги вкладываем в создание новых ценностей.

– У вас есть замок во Франции?

– Нет.

– Ну вообще какой-нибудь захудалый замок есть? У нас принято покупать на «последние» деньги недвижимость за рубежом…

– Нет никаких замков, даже захудалых. Здесь, наверное, дело в том, чем вам интересно заниматься. Я бы мог, наверное, позволить себе купить себе виллу. Но я лучше потрачу эти деньги на действительно интересные вещи. Например, мы сделали инвестиции в «Сергек», подведя оптику к каждой камере и повысили качество услуги. Но мы понимаем, что теперь есть возможность установить базовые станции и обеспечить людей высокоскоростным беспроводным интернетом. И это меня вдохновляет гораздо больше, чем покупка на эти же деньги какой-то виллы.

– Все как раз и говорят, что вы сорите деньгами, скупаете все, что плохо лежит. А другие добавляют, что так вы все-таки диверсифицирует свои риски. Почему? Как вы вообще выбираете, объекты для покупки?

– Простите мое ребячество, но я человек, который постоянно любит учиться. Для меня покупка миноритарной доли в каком-то предприятии – это шанс понять его изнутри, в том числе для того, чтобы я, как банкир, потом мог его финансировать. Как устроены современные промышленные предприятия, с какими они проблемами сталкивается? Такие вещи по учебникам не поймешь, надо внутрь залезать. Я узнаю для себя, как устроены какие-то индустрии, понимаю, какие правильные вопросы задавать, я пережил пару пожаров и пару потопов, мы увидели, какие проблемы могут быть с разными поставщиками и как я лучше могу этот проект финансировать.

– Вы создали фонд Калам и активно занимаетесь благотворительностью. Зачем вам это нужно? Пытаетесь стать своим? Но ведь мало кто вас благодарит за это, все ищут в этом какой-то подвох.

– Да не надо меня за это благодарить! Я это делаю для себя. Мы строим свой дом, строим его по кирпичику, делаем какие-то вещи, чтобы жизнь вокруг себя сделать чуточку лучше. Я начал интересоваться историей и понял, что у нас ее нет в легком развлекательном формате, в котором я мог бы ее почитать своим детям. Про историю Казахстана, и вообще про историю Центральной Азии на русском или казахском языке очень сложно найти какие-то тексты. Есть специфический взгляд из Великобритании и еще более специфический взгляд из Москвы. Но для меня роскошь читать сказки на ночь, и я решил найти людей, которые напишут эти сказки, которые потом я же прочитаю для своих детей. И у многих людей появится шанс узнать историю своей страны.

– Я правильно понимаю, что вы хотите состариться здесь?

– Я хочу, во-первых, чтобы моя страна не пережила какие-то радикальные гражданские потрясения, и не была отброшена в своем развитии в результате гражданских войн, из-за того, что мы не смогли выстроить нормальные социальные лифты, добиться какого-то большего уровня благосостояния. Я совершенно не хочу жить в стране, где вечный январь 22-го года.

– Вы, молоды, красивы, счастливы в семье, богаты. О чем еще можно мечтать в вашем положении?

– Я бы хотел, оглядываясь назад, сказать себе, что я, как предприниматель, сделал что-то для того, чтобы моя страна выглядела лучше. А может быть, мы вообще сможем оставить какой-то след, создав новую финансовую экосистему, новые подходы к выдаче займов, к организации технической платформы, как таковой, который, может быть, потом станет стандартом для всего мира. В свое время Банк оф Америка придумал банковскую карточку, и она на десятилетия стала стандартом платежей во всем мире.

• 129
• 71