Польский вопрос. Неупорядоченные мысли

На прошлой неделе в Польше поминали погибших под Смоленском два года назад в загадочной авиакатастрофе руководителей страны во главе с президентом Качинским. На этой неделе опять запылала тема Катыни: опубликовано решение Европейского суда по Катынскому делу. Россия отказывается предоставить материалы родственникам расстрелянных. Часть материалов засекречены. Европейский суд не соглсен с этим и считает, что для этого нет никаких оснований. (Помню, как в самый либеральный период 90-х мне дали на короткое время досье на проведшего 16 лет в ГУЛАГе отца, и я читал его в специальном помещении КГБ на Кузнецком мосту. Кроме меня таких читателей там было человек 20. Изредка слышались приглушенные рыдания.) В течение последних двух лет тандем действительно старался смягчить отношения с Польшей — флагманом «новой, постсоветской Европы», влиятельным членом Евросоюза. Безуспешно. Национальная травма «Катынь» не заживает. По-прежнему, по прошествии семидесяти двух лет часть материалов засекречена. Засекречено даже постановление о прекращении дела. Почему? Никаких объяснений. В те же либеральные 90-е Военная прокуратура провела с привлечением авторитетнейших экспертов расследование. Но результаты его, насколько я знаю, до сих пор не преданы гласности. Как это понять, как объяснить?

Не удается погасить закодированную в сознании многих поколений поляков, исторически обусловленную русофобию. В 1934г полковник Юзеф Бек, тогдашний министр иностранных дел Польши, при подписании франко-польского договора говорил своему французскому коллеге Луи Барту о безграничной ненависти его соотечественников к России. Для этого было достаточно оснований: четыре раздела Польши между Россией и Германией за период с 1772 по 1941 (в одном участвовала и Австрия), бесконечные унижения национального достоинства поляков, кровавые подавления восстаний, репрессии и ссылки в Сибирь национальной элиты, наконец Катынь… Русофобия поляков была взаимной. Немалую лепту в отвратительный великорусский антипольский шовинизм внесли и любимые нами Гоголь, Достоевский, Щедрин. Но не все. Вот кусочек из Возмездия Блока, посвященный Польше, Варшаве, которую он посетил где-то в начале 1900-х, приехав на похороны отца—профессора права Варшавского университета:

Жандармы, рельсы, фонари

Жаргон и пейсы вековые,

И вот в лучах больной зари

Задворки польские России…

Здесь всё, что было, всё, что есть,

Надуто мстительной химерой;

Коперник сам лелеет месть,

Склоняясь над пустою сферой…

«Месть! Месть!» в холодном чугуне

Звенит, как эхо, над Варшавой:

То Пан-Мороз на злом коне

Бряцает шпорою кровавой…

Вот оттепель: блеснет живей

Край неба желтизной ленивой,

И очи панн чертят смелей

Свой круг ласкательный и льстивый…

Но всё, что в небе, на земле,

По-прежнему полно печалью…

Лишь рельс в Европу в мокрой мгле

Поблескивает честной сталью.

По-моему, гениально емко. И «Месть! Месть!», и «рельс в Европу»… Что же касается «ласкательных очей панн», то…как не вспомнить Пушкина:

Нет на свете царицы краше польской девицы.

Весела — что котенок у печки—

И как роза румяна, а бела как сметана;

Очи светятся будто две свечки!

Женственность и обаяние полек и правда неотразимы. Неопровержимый факт. Зачастую это относится и к полу-полькам (!). В высшем Петербургском обществе в начале 1800-х многие осуждали императора Александра Первого за его практически нескрываемую, продолжавшуюся 15 лет, связь с Марией Нарышкиной — в девичестве княгиней Святополк-Четвертинской — ослепительно красивой и изысканной полькой. Другая польская красавица—графиня Мария Валевска — долгое время была возлюбленной другого императора — конкурента Александра в мире — Наполеона. Первой любовью и, вроде бы, первой женщиной последнего русского императора Николая Второго была полька Матильда Кшесинская. Здесь остановлюсь, пожалуй. Коснусь некоторых нелирических моментов из предшествующей «Катыни» истории.

В двадцатилетний период между двумя мировыми войнами, когда Польша обрела, наконец, независимость, антипольский синдром объединял двух пострадавших от Версальского договора и третируемых западными союзниками стран-изгоев — Веймарскую Германию и Советскую Россию. И Германия, и Советская Россия, хотя и установили дипотношения с Польшей и заключили договора о ненападении, но на самом деле не признавали за Польшей права на существование. Версальский договор был ненавидим и Германией, и Россией, которые потеряли территории, вошедшие в пост-Версальскую Польшу. Польша получила большую часть Пруссии, Померанию, Силезию, старый ганзейский германский Данциг. Восточная Пруссия была отделена от остальной Германии коридором, давшим Польше доступ к Балтийскому морю. Парижская мирная конференция 1919-го лишила Германию не только части её территорий, колоний, армии и флота, но и достоинства великой державы, каковой она стала усилиями Бисмарка. До какого политического идиотизма надо было дойти подписантам этого договора, чтобы так обкарнать Германию, обложив её непосильными репарациями, унизив национальное чувство немцев! Последствия известны. (Оговорюсь: не все деятели Антанты были охвачены победной эйфорией. Особенно немало было критиков «Версаля» среди англичан. Кейнс в The Economic Consequences of the Peace (Экономические последствия мира) выразил своё негативное отношение к экономическому прессингу и непомерным контрибуциям Германии и предрек возрождение германского реваншизма. Да и сам премьер Ллойд Джордж не стремился к столь жестким условиям, но вынужден был прогнуться перед Вилсоном и Клемансо.). Так что ненависть к пост-Версальской Польше была вполне мотивирована в Германии. Абсолютным провидцем оказался французский маршал Фош, командующий войсками стран-победительниц: «Это не мир, это перемирие на 20 лет». Никто не сделал больше для прихода Гитлера к власти, чем архитекторы пост-Версальской Европы, в победном угаре не ведающие, что творят, что несет в себе «сумрачный германский гений», униженный и готовящийся к реваншу.

Советское руководство при всех декларациях о праве наций на самоопределение фактически мыслило себе Советскую Россию в границах Российской империи и не могло смириться с отторжением по Версальскому договору её западных провинций, особенно, Польши. Ленин сказал о Версальском мирном договоре: «Это не мир, а условия, продиктованные разбойниками беззащитной жертве с ножом в руках». Российско-Польская война 1920 г. кончилась тем, что только что созданная Пилсудским польская армия («пилсудчики») разгромила в 1920-м Красную Армию на подступах к Варшаве и обратила её в бегство на сотни километров. Большевистское руководство вынуждено были заключить мир на крайне невыгодных для России условиях, в результате чего к Польше отошли территории Западной Украины и Западной Белоруссии с шестимиллионным населением. Что касается отношения Сталина к «панской Польше» тогда и в последующие годы, то думаю, что оно определялось помимо политических соображений еще и личными мотивами: он вместе с Тухачевским был ответственен это поражение Красной Армии. Глава пост-Версальского Польского государства Иосиф Пилсудский не имел иллюзий насчет надежности пост-Версальской европейской конструкции, насчет подлинных намерений Сталина и Гитлера. Императивом польской внешней политики было сохранение по возможности нормальных отношений с Германией и Россией. Поляки осознавали, что угроза очередного раздела сконструированной Версальскими дизайнерами возрожденной Польши между двумя хищниками не исчезла безвозвратно. По-военному четко и ясно намерение Германии сформулировал создатель Рейхсвера и его глава генерал фон Сеект: «Польша должна исчезнуть! (Poland must disappear!»), а Молотов называл Польшу «уродливым детищем Версальского договора». Верноподаннически служащий режиму Маяковский в Стихах о советском паспорте: «…на польский [паспорт] глядят, как в афишу коза. На польский выпяливают глаза…откуда, мол, и что это за географические новости?». Реалисты в Варшаве сознавали, что Германия и Россия попытаются взять реванш. Это было только делом времени. «Поддерживать равновесие (maintaining equilibrium)» — таков был руководящий принцип польского руководства. Но к концу 1938-го возможность балансировать между Берлином и Москвой была близка к исчерпанию. Польша была обречена на очередной, четвертый, раздел. Он и состоялся в 1939-м, а в 1941м — Катынь.

Но вернусь к поставленному в начале вопросу: почему не рассекретить по прошествии семи десятилетий документы по Катынской трагедии? Почему не очиститься до конца? В поисках ответа вспомнил, как объяснил в дискуссии на тему «Сталин и русская душа» идеологический лидер российских социал-демократов (умеренных, здравых националистов) Валерий Соловей психологический феномен, свойственный современному российскому национальному сознанию: На протяжении двадцатого века русские пережили колоссальную травму. Их отношение к истории — классическая психоаналитическая реакция вытеснения. Русские вытесняют в подсознание весь ужас, пережитый ими, их дедами и отцами. Русские испытывают глубокую потребность в позитивном осмыслении, позитивном взгляде на собственную историю. По сути дела, Соловей объясняет, даже оправдывает, неспособность своих соотечественников или их нежелание взглянуть на себя в историческое зеркало, что и ведет к бесконечным фальсификациям истории, в которых погрязла российская историография. (Есть, конечно, российские историки, над которыми не давлеет потребность обелить прошлое, не считающие, что патриотизм проявляется в цензурировании истории и их становится все больше.) Почему немцы не «вытесняют в подсознание весь ужас, пережитый ими, их дедами и отцами», а, беспощадно обнажая позорные периоды своей истории, не ищут им оправдания и не засекречивают преступления нацизма?

Раз засекречивают — значит есть что скрывать. Масса документов, относящихся к сталинской эпохе, недоступны даже самым лояльным к официальным трактовкам советского прошлого историкам. Особенно это относится к выщелоченной советской версии истории Отечественной войны. Начиная с первых послевоенных лет в западной историографии обсуждается вопрос о том, готовил ли Сталин нападение на Германию, было ли нападение Гитлера превентивным ударом? Понятно, что в Германии идея «Hitler’s Preventive War» находит немало сторонников. Так, бывший генерал-инспектор Западногерманской армии Троттнер писал, что нападение на Россию было вынужденным и превентивным, что Гитлер решился на него, т.е. на войну на два фронта, с тяжелым сердцем. Среди советских историков эта тема на протяжении десятилетий не обсуждалась. Поражение в первые месяцы войны, паника и небоеспособность Красной Армии объяснялись и оправдывались коварством и внезапностью нападения на соблюдающий мирный договор Советский Союз. Суворов (Резун) нарушил табу и спровоцировал ревизию догматического восприятия всего, относящегося к началу войны. (Горькую правду о катастрофе начала войны первым среди советских историков поведал в начале 1960-х мой дорогой, незабвенный друг, Александр Некрич в своей небольшой книжке «22 июня 1941». За это он, ветеран войны, доктор наук, автор ряда монографий по внешней политике СССР, был исключен из партии и лишен возможности работать. Его пригласил Гарвардский университет, где он работал до смерти в 1995-м, и где я в течение многих лет ежедневно с ним общался.) И вот уже, пожалуй, два десятилетия не затихают ожесточенные бои между догматиками и ревизионистами. В авангарде первых идут военные историки. Они до недавнего времени были в большинстве. Но постепенно все больше пополняются ряды ревизионистов. В их ряды вливаются и некоторые видные военные. Такое впечатление, что под напором фактов догматики ведут арьергардные бои, а ревизионисты наступают. К числу тех, кто убедительно доказывает, что Сталин готовил нападение на Германию, относятся не только не принадлежащие к академической среде, такие как Суворов (Резун) и Марк Солонин. Академик Юрий Сергеевич Пивоваров, в компетентности и научной добросовестности с которым мало кто может сравниться, считает, что Сталин готовил нападение на Германию в августе 41-го (Солонин полагает, что в июле).

Оппоненты Суворова, Солонина и их сторонников пасуют, когда приходится отвечать на проклятый вопрос: почему остаются засекреченными материалы, позволяющие опровергнуть утверждения о превентивном характере нападения Гитлера. В августовском за прошлый год номере еженедельника Военно—промышленный курьер (орган Клуба военачальников Российской Федерации — весьма респектабельной, пользующейся авторитетом в военных кругах России, ассоциации, объединяющей отставных маршалов и генералов, видных военных историков) опубликована стенограмма «Круглого стола», посвященного трактовке событий, предществующих нападению Германию и причинам поражений Красной Армии в первые месяцы войны. Председатель Клуба — генерал армии Анатолий Сергеевич Куликов посетовал на то, что не может получить документы, относящиеся к первой половине 1941-го. Засекречены. Из тех материалов, которые ему доступны он заключает, что начиная с ноября 1940-го, после визита Молотова в Берлин, «Третий Рейх и Советский Союз одновременно и стремительно начали готовиться к войне.». В обсуждении за «Круглым столом» участвовали глава официальной военно-исторической школы генерал армии Гареев, маршалы, бывший начальник генштаба, и др. высокопоставленные генералы-отставники, занимающиеся историей войны. Никто из них, как выяснилось, не мог получить документы по стратегическому планированию, протоколы проведенных Сталиным в 1940-м совещаний высшего руководящего состава Красной Армии, мобилизационных планов, проведенных весной 1941-го стратегических перегруппировок и пр. «Где тексты, карты, схемы, графики? Где бумаги, в которых указаны цели и задачи перегруппировки? Кто держал в руках эти документы из присутствующих?», — спрашивает Куликов. Никто. 24го мая 1941 Сталин собирает необычайно представительное совещание высших военачальников. О чем они там говорили? Никто не знает. Но уже 27-го мая принимается решение о выдвижении управлений западных особых округов на полевые пункты управления. Это, очевидно, и было темой совещания. «И уж, конечно, на полевые пункты управления, расположенные вблизи гос.границы, выходят не ради отражения агрессии», — заключает генерал. (Вполне очевидно, что он имеет в виду: подготовку к наступлению, опередив немцев.) И далее: «Как только мы касаемся этих вопросов, выясняется, что никто с этими документами не знаком». Они до сих пор засекречены. Даже такого уровня генералитет не имеет к ним доступа! Само собой напрашивается объяснение: строжайше засекречено всё, что может опровергнуть устоявшиеся ортодоксальные представления догматиков, что, не дай бог, может подтвердить правоту ревизионистов, а именно, что Сталин таки готовил нападение первым; он и Гитлер работали на опережение. Гитлер опередил. Массовым сознанием «дорогих россиян» такое утверждение воспринимается, как богохульство. А, собственно, почему? Намерение Сталина опередить Гитлера было абсолютно оправданным, абсолютно мотивированным, абсолютно вытекающим из сложившейся ситуации. Только в сроках он просчитался. Но и для этого были основания. Какие? Это убедительно, на мой взгляд, объяснил Марк Солонин в книге «Мозгоимение».

Банальная максима «кто контролирует прошлое — контролирует и будущее» безнадежно устарела в век интернета. Манипулировать прошлым становится все сложнее. Пора выставить на свет божий даже самые неприглядные моменты отечественной истории. Приобретенный за советские годы инстинкт секретности, гэбэвская ментальность что-ли мешают? Не побоялись же французы обнажить правду о позорном поражении в мае-июне 1940-го, не скрывают масштабы коллаборационизма с немцами, не утаивают, что многие представители элиты служили вишистскому режиму и Эдит Пиаф пела в Париже немецким офицерам? Нет стран, народов с благостной историей. Сергей Юльевич Витте писал в своих мемуарах (не помню по какому поводу), что нет такого негодяя, который когда-либо не сделал что-нибудь хорошее, и нет такого благородного человека, который при стечении обстоятельств не совершил что-либо постыдное. Это относится и к народам, к государствам.

• 91
• 91