Танец над пропастью — 3

Мы продолжаем публикацию аналитика Бориса Румера об истоках и причинах Второй Мировой войны

«Величайшая взятка в истории».

Не были для Сталина секретом и тайные махинации Чемберлена, который, опомнившись от опрометчиво данных Польше гарантий, начал поиск возможностей очередного компромисса с Гитлером. Чемберлен знал о готовности Рейхсвера вот-вот начать вторжение. Он искал возможность, повод повторить «Мюнхен». Ну, не воевать же с Германией из-за Польши, не начинать же вторую мировую войну! Можно себе представить состояние семидесятилетнего, тогда уже больного раком (ему осталось жить немногим более года), но всеми силами цепляющегося за власть, британского премьера. В ходе тайных встреч в Лондоне с доверенным лицом Геринга, Гельмутом Вольтатом, в июле 39-го, тайных и от членов его кабинета, и от французских партнеров, через своего «серого кардинала» Хораса Уилсона Чемберлен предложил Гитлеру самый тесный союз, покрывающий экономическую, политическую и военную сферы, он готов был аннулировать гарантии Польше, согласиться с аннексией Данцига, создать своего рода колониальный кондоминиум в Африке, решить вопрос с долгами Германии и предоставить её долгосрочные кредиты на 1 миллиард фунтов стерлингов (не знаю, сколько это в наше время, может быть в соотношении 1:10?). Потомственный коммерсант по натуре и по жизненному опыту он надеялся таким образом купить согласие фюрера не нападать на Польшу.

Информация об экономической стороне этих тайных переговоров просочилась в британскую Dаily Express под headlines «Величайшая взятка в истории». Разразился колоссальный скандал. Но детали, в частности, самый опасный для Чемберлена политический аспект его предложений, сводящийся, по сути, к созданию своего рода европейского «Священного союза» против России, оставались тогда неизвестными. Сталин, конечно, был проинформирован послом в Лондоне Иваном Майским и «Правда» на первой странице опубликовала эту историю. В глазах британского общественного мнения Чемберлен был совершенно дискредитирован. Что касается Гитлера, то тайная дипломатия Геринга была отвлекающей дезинформацией. Ему нужна была только война. В начале августа Риббентроп прямым текстом сказал графу Чиано, зятю и министру иностранных дел Муссолини: «Мы хотим войну!», имея в виду войну с Польшей (из мемуаров Чиано). Советско-англо-французские переговоры были обречены на провал и за два дня до подписания пакта «М-Р» они были прерваны. Летом 39-го Чемберлен, Гитлер и Сталин запутались в «рокировочках». Наконец, 23-го августа состоялось эпохальное событие: пакт подписан, у Гитлера развязаны руки и Сталин обеспечил себе резерв времени для стратегической и материальной подготовке к войне.

Предприняв краткий экскурс в историю советско-германских отношений 20х-30х годов прошлого века, я хотел показать, что Пакт «М-Р» был не плодом конъюнктуры, сложившейся летом 39го, что он не был импровизацией, решением, принятым без предыдущей подготовки. Он был итогом сложной эволюции, начавшейся намного ранее.

Гитлер: дорога в Лондон лежит через Москву.

Для Гитлера ситуация складывалась не лучшим образом. Война на «западном фронте» продолжалась и начинать войну на «восточном», т.е против России, пока он не сломит иррациональное, в его понимании, упорство британцев было нарушением им же провозглашаемой заповеди: война на два фронта—ведет к поражению Германии. Гитлер ведь изначально не хотел развязывать новую мировую войну. Он был развращен податливостью оппонентов, своей поразительно успешной экспансией. Начальник генштаба Франц Гальдер вспоминает, что Гитлер заверил своих генералов в невмешательстве Англии и Франции в конфликт с Польшей: «Я был бы идиотом, начав мировую войну, как эти придурки (morons) в 1914-м, из-за этого поганого Польского коридора» (Franz Halder, Krieggstagebuch). Когда Кейтель и разработчик плана Польской кампании полковник Лоссберг принесли ему диспозицию нападения на Польшу, Гитлер сказал им: «Джентльмены из Лондона и Парижа ничего не предпримут против нас и в этот раз. Я уверен в этом. Этот Польский конфликт никогда, никогда, никогда не перерастет в Европейскую войну.» (Bernhard von Lossberg, Imehrmachtfuhrunngsstab).

Ошеломляющий, неожиданный для него самого по быстроте успех французской кампании убедил Гитлера в своей гениальности, в непререкаемости его суждений и решений, и его генералов в его превосходстве, как военного стратега. В состоянии эйфории от одержанной победы, он был уверен в согласии Англии прекратить сопротивление и принять его предложения о мире. Но, получив категорический отказ Черчилля, он растерялся. В конце июля возник вопрос: что дальше? Вторжение в Англию—высадка войск через Ламанш при безусловном превосходстве британского флота была слишком рискованной. Осенью он от неё отказался. Осенью же была проиграна воздушная война, «Битва за Британию». Война с Англией принимала затяжной характер. Это разрушало его план, сложившийся после провала надежды на «второй Мюнхен», после разгрома Франции: оккупировав Польшу и стабилизировав под своим контролем континентальную Европу, установив устраивающий его модус в отношениях с Британией, развязать себе руки для стремительного марша на восток.

В день эвакуации англичан из Дюнкерка (2 июня 1940г.), когда победа над Францией была абсолютно очевидной и признание Лондоном поражения представлялось неизбежным, он сказал фельдмаршалу Рундштедту: «Теперь Англия будет готова к разумному мирному соглашению и мои руки, наконец, будут развязаны для выполнения главной реальной задачи, конфликта с большевизмом.» (Walter Warlimont, Inside Hitler’s Headquarters). Ничего не вышло. Все застопорилось. Расчитывать на скорое «принуждение к миру» Англии он уже не мог. К тому же он знал, что Рузвельт, будучи переизбранным на третий срок в ноябре 40го, сделает все возможное, чтобы обеспечить непотопляемость Англии (в марте 41го Конгресс принял закон о ленд-лизе). Он знал, что упорство Черчилля поддерживается его уверенностью в советско-германском конфликте.

Гитлер, как заклинание, повторял, что война на два фронта—погибель для Германии. Выступая перед своими генералами, прошедшими Первую мировую с её катастрофическим для Германии исходом, он цитировал Бисмарка и Мольтке, предостерегавших от одновременной войны на западе и на востоке (дневник начальника генштаба Гальдера за май 39го, Franz Halder, Kriegstagebuch). В 39м Геббельс записал в дневнике разговор с Гитлером, в котором он говорил о недопустимости войны на два фронта. Но такого рода высказывания Гитлера относятся к периоду до 1940го. А вот после, начиная с лета этого года, точнее—с осени, после того, как он отказался от идеи вторжения в Англию, после того, как Люфтваффе проиграла «Битву за Англию» и окончательно погасла надежда, что Лондон признает поражение и согласится на мир на условиях Гитлера, он стал убеждать верхушку Вермахта, что дорога в Лондон лежит через Москву, т.е убеждать в неизбежности, в оправданности войны с Россией одновременно с продолжением войны с Англией.

Почему спешил Гитлер

Из Политического завещания Гитлера: « Обстоятельства вынуждали нас спешить.». Почему так спешил Гитлер? Да потому, что он знал, какую программу вооружений развернула Англия после «Мюнхена», инвестировав в неё все ресурсы империи; знал, какую гигантскую программу вооружений начала Америка с июня 1940го ( за 1940-41 расходы на военные нужды
выросли в пять раз!) при её несопоставимом ни с чем экономическом потенциале; знал, что Сталин ввел режим мобилизационной экономики, превратив страну в трудовой лагерь, и это при неисчерпаемых сырьевых и огромных людских ресурсах, что инвестиции в советский ВПК в 1940м были за год увеличены в два раза, что Сталин извлек уроки из позорного опыта финской войны и лихорадочно реформирует армию, повышая её боеспособность. В Политическом завещании Гитлер объясняет, почему решил напасть на Россию в 41г:

«Почему 1941?.. Потому, что мы не могли позволить себе малейшее промедление, т.к. наши враги на Западе стремительно наращивали их военную мощь. Но более важна была активность Сталина. Время работало против нас на обоих фронтах. Вопрос должен быть не «почему так рано?», а «почему не раньше?»… Я был охвачен страхом, что Сталин опередит меня.»

Действительно ли Гитлер «был охвачен страхом» и потому решил напасть 22го июня или это попытка оправдать своё фатальное решение, представив его вероломное нападение, как вынужденное, превентивное? По моему мнению, Сталин готовил действительно превентивное нападение, именно превентивное, а Гитлер?.. Может быть. Шла игра на опережение. Гитлер действовал исходя из отчетливого понимания, что время работает против него. Он ведь располагал информацией о темпах и масштабах вооружений России, Англии и США.

Почему спешил Сталин

Сталин спешил потому, что у него не было ни малейших иллюзий относительности надежности Пакта «М-Р». Он не сомневался в готовящемся нападении Гитлера. Но до июня 1940го он надеялся, что война Германии с Англией и Францией будет затяжной войной на истощение воюющих сторон и, независимо от того, как она закончится, Германия будет настолько ослаблена, что напасть на Россию в обозримом будущем не решится. Он был потрясен поражением Франции практически за месяц. Демонстрация военной мощи гитлеровской армии, стратегическое и тактическое мастерство её генералов, поразительная для того времени оперативная мобильность не могли не породить у него ощущения беспомощности, страха. Как свидетельствует в мемуарах Хрущев, «…Сталин буквально перетрусил,.. посерел лицом,.. буквально дрожал перед Гитлером.». Возможно, Хрущев преувеличивает, но, конечно же, основания запаниковать у Сталина были, особенно с учетом того, как показала себя в ходе финской войны обезглавленная им Красная Армия.

Но надо воздать должное Сталину. С присущей ему волей он собрался и начал действовать, напрягая до предела, и даже запредельно, себя, своих уцелевших в репрессиях наркомов, всю кадровую иерархию снизу доверху, вернув из лагерного небытия и задействовав ряд оставшихся в живых промышленных менеджеров, видных инженеров и военных.

Не трудно себе представить, как выкладывались, например, вернувшиеся из лагерей и «шарашек» Ванников и Туполев, Рокоссовский и Горбатов! Достаточно почитать воспоминания сталинских наркомов в сборнике «Говорят Сталинские наркомы». О темпе подготовки к войне, заданном обоими диктаторами после заключенного Пакта «М-Р» говорят приведенные Марком Солониным в его «Мозгоимении» данные. Летом 1939-го в составе Красной Армии числилось 100 стрелковых и 18 кавалерийских дивизий, 36 танковых бригад: июню 1941-го-198 стрелковых, 13 кавалерийских, 61 танковая и 31 моторизованная дивизии. Летом 1939 года в составе Вермахта была 51 дивизия, в том числе 5 танковых, а к июню 1941- го—208, в том числе 20 танковых.

Сталин после Пакта.

В течение шести лет между становлением нацистского режима и заключением Пакта Сталин проявлял себя, как прагматичный политик, как мастер маневрирования в сфере real politic. Он не надеялся на свои силы в предстоящем столкновении с Гитлером и потому искал опору в союзе с чуждыми ему по своей сути парламентскими демократиями. Но все это время он стремился к сближению с классово ему близким нацистским тоталитарным режимом, инспирируя тайные маневры, контакты с германскими дипломатами ( еще в 1934г Литвинов говорил германскому министру иностранных дел Нейрату, что идеологические разногласия не должны служить препятствием для соглашения), под прикрытием антифашистской риторики давая понять Гитлеру о своей готовности установить новый, позитивный модус в отношениях. Только окончательно убедившись в невозможности создать антигитлеровскую коалицию, он принял в августе 39го оптимальное в сложившейся ситуации решение—подписать пакт «М-Р». Короче говоря, он адекватно реагировал на вызовы. Но вот после заключения пакта, после раздела Польши, после капитуляции Франции Сталин вел себя непоследовательно, если исходить из его приоритетной цели—выиграть время для подготовке к войне.

Тогда, казалось бы, вся его тактика до поры до времени должна быть направлена на поддержание стабильных отношений с Гитлером. Тогда, казалось бы, он должен был избегать каких-либо действий, побуждающих Гитлера ускорить нападение, транквилизировать его, избегать разногласий. Но Сталин вел себя прямо противоположным образом. Летом-осенью 40го ему изменила присущая ему осторожность, оглядка на последствия. Союз с Гитлером, заинтересованность Гитлера в сохранении союза, хотя бы и временная, создавали благоприятные условия для безнаказаной экспансии, экспансии без войны, и грех был не воспользоваться ситуацией. Жданов: «Наш нейтралитет уникален—мы приобретаем территории не участвуя в войне» (Sergey Slutsch, Stalins Kriegszenario).

Не буду здесь перечислять все конфликтные моменты, возникавшие за двадцать два месяца, отделявшие подписание Пакта от 22 июня 41-го. Часть из них провоцировалась Гитлером, но часть — Сталиным. Не было, например, насущной стратегической необходимости в аннексии Бессарабии, приблизившей Красную Армию к нефтяным месторождениям Плоешти — основному германскому источнику нефти, очень встревожившей Гитлера; не было вообще никакой необходимости захватывать Северную Буковину, что нарушало Секретные протоколы; можно было повременить с претензиями на Финляндию, с оккупацией Балтийских стран.

Судя по всему Сталин вынашивал грандиозный проект: превращение Болгарии в сателлита России и создания военно-морской базы на Босфоре, т.е. контроля над проливами, а затем… с давних времен заветная цель русских царей — «прибить щит на вратах Царьграда». Отчетливо проявившиеся претензии Сталина на Балканы были откровенным вызовом Гитлеру.

«Медовый месяц» закончился.

Гитлер, с его обоснованной уверенностью в военной мощи Рейхсвера, объединивший в 1940м в рамках Тройственного пакта военные потенциалы Германии, Италии и Японии, установивший своё господство над континентальной Европой, мог себе позволить не церемониться, по-гангстерски диктовать свои условия, предъявлять ультиматумы малым странам. Но военный ресурс Сталина, как показала позорная для Красной Армии Финская война 1939/40гг., был совсем не столь же велик, и он, в понимании Гитлера, вел себя «не по чину». Его напористость вызывала негодование Гитлера. В ответ на его предложение присоединиться к Тройственному Пакту (Германия, Италия и Япония), сделанное в ходе ноябрьского визита Молотова в Берлин, Сталин предъявил такие непомерные требования в обмен на свое согласие, которые могли означать только, что он больше не комплексует перед Гитлером, что никаких уступок ему больше не будет. Гитлер понял, что «медовый месяц» в отношениях закончился. Он сказал тогда Гальдеру, что «Сталин умный и хитрый. Он требует больше и больше. Он хладнокровный шантажист. Stalin is clever and cunning. He demands more and more. He is cold-blooded blackmailer.» (Halder, Kriegstagebuch)

Но пока еще Гитлер не мог себе позволить нарушить, хотя и неустойчивое, но все же поддерживаемое обеими сторонами равновесие. Гальдер считал, что в 1940м Гитлер еще допускал возможность не форсировать нападение на Россию. Более того, из дневника Геббельса: «фюрер надеется, что ему удастся привлечь Россию к единому антибританскому фронту.». Эта запись относится к 1 ноября, а 12го ноября в Берлин прибыл Молотов. Назревал кризис в торговых отношениях (Немцы не выполняли обязательства по поставкам или выполняли их с опозданиями и не в полном объеме, в то время как советская сторона соблюдала условия договора.). Убеждая генералов в необходимости блицкрига в Россию, Гитлер, похоже, тем самым убеждал себя. До визита Молотова он еще не созрел для окончательного, бесповоротного решения. Две встречи с Молотовым, дискуссии с ним, положили конец его сомнениям.

Настойчивость Молотова, его аррогантный, «профессорский» тон, которым никто с Гитлером не разговаривал, достоинство, с которым он держался, вызвали у фюрера сильное раздражение.

В оккупации Сталиным трех Балтийских стран, помимо проявления хватательного инстинкта, помимо стремления вернуться к довоенным границам Российской империи, был стратегический смысл: создание «буфферной зоны» на западе в предвидении войны с Германией. Оккупация Эстонии, Латвии и Литвы Гитлер была согласована с Гитлером и включена в Секретный протокол. Сталин прекрасно понимал, чем объясняется уступчивость Гитлера: уверенностью, что он скоро вернет их (Erich Sommer, Memorandum). Но сдача Сталину Финляндии и Румынии, особенно Румынии—главного нефтяного резервуара Германии, была абсолютно неприемлема для Гитлера. На конференции с высшим генералитетом перед визитом Молотова Гитлер сказал, что он решится напасть на Россию, если ему станет очевидным, что Сталин хочет аннексировать Финляндию или Румынию (David Irving, “Hitler’s War”).

В ходе своей ноябрьской миссии в Берлине Молотов не оставил у него сомнений в намерении Сталина захватить Финляндию и большую часть Румынии. Можно ли допустить, что если бы Сталин не вел себя так напористо, если бы он был более осторожен, более гибок, более сдержан в своих амбициях, то Гитлер не решился бы напасть в июне 41-го? Иными словами, не ускорил ли Сталин нападение своими действиями летом-осенью 40-го? Не знаю, но такой вопрос правомерен.

По свидетельству адъютанта Кейтеля Оттомара Хансена после отъезда Молотова в рейхсканцелярии воцарилось «похоронное настроение», а один из адъютантов Гитлера записал: «Фюрер сказал, что он не ожидал многого от дискуссий с Молотовым, что они обнажили подлинные намерения Сталина, что Молотов «выпустил кошку из мешка», что теперь отношения с Россией -это даже не «брак по расчету», и что он, фюрер, окончательно освободился от своих сомнений.» (David Irving). 14-го ноября Молотов покинул Берлин, а 18-го декабря Гитлер подписал Директиву 21, план «Барбаросса». До 22 июня оставалось шесть с небольшим месяцев.

Продолжение следует

• 139
• 132