Женщины, жизнь, свобода и левые

В числе главных новостей сентября оказались четыре события, в центре которых были женщины: победа Джорджи Мелони на выборах в Италии, смерть и похороны королевы Елизаветы II, выход на экраны фильма «Женщина-король», массовые протесты в Иране после убийства Махсы Амини государственной полицией нравов. Все вместе эти четыре истории демонстрируют ключевые особенности политического ландшафта.

Левые не смогли дать адекватного ответа на кризис либеральной демократии, поэтому приход к власти крайне правых правительств в Европе не является особенно неожиданным. Однако центральная роль женщин в этом движении пока что не привлекала внимания, которого она достойна. Лидеры крайне правых, подобные Мелони и Марин Ле Пен во Франции, позиционируют себя как сильную альтернативу традиционным мужчинам-технократам. Они воплощают в себе не только жёсткость крайне правых, но и черты, которые обычно ассоциируются с женственностью, например, большее внимание к заботе о людях и семье: фашизм с человеческим лицом.

А теперь вспомните телевизионный спектакль похорон Елизаветы II, выявивший интересный парадокс: британское государство всё дальше отдаляется от былого статуса супердержавы, но способность британской королевской семьи вдохновлять на имперские мечтания, наоборот, повышается. Не стоит считать это всего лишь идеологией, маскирующей реальные властные отношения. Напротив, монархические фантазии становятся частью процесса, что позволяет властным отношениям самовоспроизводиться.

Смерть Елизаветы II напомнила нам о современном различии царствования и реального правления, когда первое ограничивается лишь церемониальными обязанностями. От монарха, находящегося в стороне от политических конфликтов, ожидают демонстрации сострадания, доброты и патриотизма. И поэтому монархи не оказываются выше идеологии, они сами и есть идеология в её чистейшей форме. На протяжении семидесяти лет роль Елизаветы II заключалась в том, чтобы быть лицом государственной власти. Совпадение её смерти с приходом к власти премьер-министра Лиз Трасс было случайностью, но стало глубоко символичным переходом – от Королевы к «Женщине-королю». В своей новой роли Трасс отчасти опередила левых своим коктейлем из субсидирования цен на энергоносители и снижения налогов на богачей.

Фильм Джины Принс-Байтвуд «Женщина-король» тоже касается политической логики монархии. В этом историческом эпосе об «агоджи» – отряде женщин-воинов, которые защищали западноафриканское королевство Дагомея с XVII по XIX века, – в главной роли выдуманного генерала Наниски снялась Виола Дэвис. Наниски подчиняется только королю Гезо – реальному историческому персонажу, который правил Дагомеей с 1818 по 1859 годы и промышлял трансатлантической торговлей рабами до конца своего правления.

В фильме в число врагов агоджи входят работорговцы, которых возглавляет Санту Феррейра, выдуманный персонаж, напоминающий реального Франсиску Феликса ди Соза. Однако на самом деле бразильский работорговец ди Соза помогал Гезо расширять власть, а Дагомея была королевством, которое захватывало соседние африканские страны и продавало местных жителей в рабство. В фильме Наниска выступает перед королём с протестом против работорговли, но реальные агоджи служили ему.

Фильм «Женщина-король» продвигает такую форму феминизма, которую предпочитает либеральный средний класс на Западе. Подобно современным феминистам из движения #MeToo, амазонки Дагомеи готовы безжалостно порицать любые формы бинарной логики, патриархата и следы расизма в повседневном языке; но при этом они очень осторожны, стараясь не потревожить более глубокие формы эксплуатации, лежащие в основе современного глобального капитализма и сохраняющегося расизма.

Подобная позиция принижает значение двух базовых фактов о рабстве. Во-первых, белые работорговцы крайне редко посещали африканские земли, потому что привилегированные африканцы (например, королевство Дагомея) обеспечивали им обильные поставки новых рабов. А во-вторых, работорговля была распространена не только в западной Африке, но и на востоке континента, где арабы поработили миллионы людей, и где институт рабства продержался дольше, чем на Запада (Саудовская Аравия официально отменила его только в 1962 году).

Более того, Мухаммад Кутб, брат египетского мусульманского интеллектуала Сайида Кутба, яростно защищал исламское рабство от западной критики. Утверждая, что «ислам даёт духовное освобождение рабам», он проводил контраст между супружескими изменами, проституцией и случайным сексом («наиболее отвратительная форма анимализма»), которые можно увидеть на Западе, и «чистыми, духовными связями, которые объединяют служанку с её господином в исламе». Подобные рассуждения можно до сих пор услышать от некоторых консервативных салафитских учёных, например, шейха Салиха аль-Фаузана, члена высшего религиозного органа Саудовской Аравии. Однако обо всём этом не узнать, если слушать только западных либералов из среднего класса.

К счастью, историческая связь ислама с рабством необязательно становится препятствием на пути эмансипации преимущественно мусульманских обществ. Массовые протесты в Иране имеют всемирно-историческое значение, потому что в них – в органическом единстве – сочетается самая разная борьба: против угнетения женщин, против религиозного угнетения, против государственного террора. Иран не является частью развитого Запада, а лозунг протестующих «Зан. Зендеги. Азади» («Женщина. Жизнь. Свобода») не является каким-то отростком движения #MeToo или западного феминизма. Хотя он позволил мобилизовать миллионы простых женщин, он выражает намного более широкую борьбу и чужд тенденций борьбы с мужчинами, которые часто можно обнаружить в западном феминизме.

Иранские мужчины, скандирующие «Зан. Зендеги. Азади», знают, что борьба за права женщин – это ещё и борьба за их собственную свободу, и что угнетение женщин является лишь наиболее заметным проявлением более широкой системы государственного террора. События в Иране – это то, что ещё только ожидает нас, в развитом западном мире, где нарастает склонность к политическому насилию, религиозному фундаментализму и угнетению женщин.

Мы, на Западе, не имеем права считать Иран страной, которая отчаянно пытается нас догнать. Наоборот, это мы должны учиться у иранцев, если хотим получить шанс на успешное противостояние крайне правому насилию и угнетению в США, Венгрии, Польше, России и многих других странах. Какими бы ни оказались непосредственные результаты иранских протестов, критически важно, чтобы это движение сохранялось с помощью социальных сетей, которые смогут продолжать действовать подпольно в случае, если государственный репрессивный аппарат добьётся временной победы.

Недостаточно просто выражать симпатию или солидарность с протестующими в Иране, как будто они принадлежат какой-то далёкой, экзотической культуре. Вся релятивистская болтовня о культурных особенностях и тонкостях сегодня не имеет значения. Мы можем и должны рассматривать иранскую борьбу как синоним нашей собственной. Нам не нужны женщины-марионетки или женщины-короли; нам нужны женщины, которые мобилизуют нас всех ради «Женщины. Жизни. Свободы» и против ненависти, насилия и фундаментализма.

Copyright: Project Syndicate, 2022. www.project-syndicate.org

• 63
• 58