Что операция в духе холодной войны значит для российской власти и оппозиции

Российскому режиму, изолированному на западном направлении, ценно любое взаимодействие с Западом. В частности — как свидетельство многократно повторенного тезиса, что даже воюющую Россию невозможно изолировать. И что не только глобальное большинство, но и сам Запад обязательно вернется к прагматичному практическому взаимодействию.

Крупнейший со времен холодной войны обмен заключенными между Россией и Западом звучит пугающе только для тех, кого пугает холодная война. Российское руководство как раз не относится к этой категории. В его нынешнем состоянии такое сравнение Москве льстит: холодная война — вершина геополитического могущества СССР, пик его глобальной мощи. Это биполярный мир, где Россия была одним из полюсов. Все, что напоминает холодную войну в нынешнем конфликтном состоянии России, — это не утрата достижений разрядки, а возвращение на оставленные высоты. Уравнение выстраивается легко: раз Россия вернулась к практикам пиковых нагрузок холодной войны и в этих практиках участвует Запад, значит, и возвращение утраченного глобального значения где-то рядом.

Поэтому сама драматургия обмена была выстроена нарочито в духе холодной войны, как уже готовый сценарий для шпионского триллера. С полной секретностью, загадочным исчезновением заключенных из колоний, испуганным неведением родственников и адвокатов, тревожным гаданием мировой прессы и «вражеских голосов», самолетами, разлетающимися в разных направлениях и садящимися с выключенными маяками. В эту секретность была втянута и западная сторона обмена, что еще раз доказывало Москве: вернулись времена глухого, но не лишенного своего мрачного взаимопонимания соперничества. Тот же обмен можно было обставить более плавно и открыто, обмены пленными между вооруженными силами Украины и России часто проходят с меньшей секретностью, но это лишило бы ситуацию важной части ее архаической притягательности.

Другой элемент холодной войны — то, что триллер не вполне шпионский. С одной его стороны — действительно российские агенты, а с другой — помимо их возможных западных коллег, если такие в схеме вообще присутствуют, — журналисты, оппозиционеры, диссиденты, политические и гражданские активисты, даже художники. Такая схема тоже характерна для холодной войны, когда советский режим регулярно обменивал своих разведчиков на своих же политзаключенных. Опять то, что со стороны может казаться (и несомненно является) деградацией российской правовой системы, в оптике режима в его нынешней фазе выглядит скорее достижением: западные правительства вновь пошли на тот тип обмена, который практиковался во время холодной войны, — одних российских граждан на других российских граждан, а так называемые диссиденты наконец-то открыто выставлены тем, кем они и являются —  агентами враждебного Запада. Причем Запад словно бы подтверждает эту гипотезу.

Кремль упорно стремился к этому уравнению и получил его. Тот факт, что западные демократии в определенных ситуациях считают своими не только собственных граждан, но и всех, кто так или иначе борется и претерпевает за наднациональные демократические ценности, позволяет автократиям выстраивать изначально кривую, но убедительную для себя и для лоялистов логическую цепочку: раз западные страны соглашаются принять в уплату за наших агентов наших же противников, значит, они никакие не диссиденты и не узники совести, а тоже агенты. Этим доказательством своей теоремы российские спикеры, как выступающие от имени государства, так и политические ИП, стремящиеся продать свой кустарный товар этому самому государству, спешат делиться друг с другом и лояльной аудиторией. Нелояльная прекрасно видит подлог, но, возможно, такое сложение глубокого с горячим действует на некоторых колеблющихся. В этом ключе, например, выдержано официальное заявление об обмене на сайте ФСБ.

Обмен оказывается не только самым массовым с советского времени, но и превосходит советские обмены по числу участников: для Кремля это может быть лишним приятным свидетельством того, что советское прошлое ему удается не только вернуть, но и в чем-то превзойти.

Ниже это выше

Столь массовый обмен вызовет вопрос о том, изолированное ли это событие или пролог к чему-то большему. Разумеется, можно сказать, что раз практика обмена политзаключенных на пойманных агентов была в советское время регулярной, а коллективные обмены проходили примерно с частотой выборных циклов (1976, 1979, 1982, 1986), то и нынешний может стать первым в серии, рутинизировать полезную и престижную для Кремля практику. Тем более что отряд политических заключенных при нынешнем законодательстве легко пополняется, а шпионская деятельность во время конфликтов активизируется, и недостатка в объектах для выкупа не будет.

Речь, однако, идет о другом. Не расчищает ли этот массовый обмен дорогу к долгожданному прекращению огня, мирным переговорам и завершению войны? Ведь даже президент Зеленский говорит теперь о возможности разговора с нынешним российским руководством, несмотря на формальный запрет 2022 года.

Обмен заключенными был бы логичным шагом, предваряющим более широкие контакты между Россией и Западом, но из самого факта обмена интенсификация контактов или разрядка в отношениях никак не следует. С точки зрения российского режима, которая транслируется вовне, но отчасти является и предметом внутреннего убеждения, Россия ведет войну не с Украиной, а с Западом на украинской территории. В период конфликта осужденные противники режима, чей статус агентов Запада был доказан желанием Запада заполучить их к себе, являются кем-то вроде военнопленных. А обмен военнопленными — это изолированная, самодостаточная операция, которая совершенно необязательно предшествует движению к миру.

Российскому режиму, изолированному на западном направлении, ценно любое взаимодействие с Западом. В частности — как свидетельство многократно повторенного тезиса, что даже воюющую Россию невозможно изолировать. И что не только глобальное большинство, но и сам Запад обязательно вернется к прагматичному практическому взаимодействию.

Однако обмен в духе холодной войны, взаимодействие без разрядки должно выглядеть для российского режима особенно ценным. Контакты, которые сопровождались бы намеками на потепление отношений и на сближение, вызывали бы ассоциации с периодами разрядки, а разрядка — это слабость, сдача позиций.  Напротив, контакты «как в холодную войну» как бы свидетельствуют о международном престиже и прочности режима. При том что само это взаимодействие получено в стилистике государства-группировки, mafia state, мало отличающейся от ликвидации Пригожина: берем заложников, обмениваем на арестованных, объявляем, что нас уважают.

Помимо взаимодействия с Западом в стилистике холодной войны, Владимир Путин получает еще одно приобретение. Выкуп силовиков, в том числе исполнителей грязной работы, цементирует его личные отношения со спецслужбами. Не то чтобы в них была трещина, специальные силовые корпорации всегда считали его своим во власти. Но режим находится в репрессивном модусе удержания контроля и теперь значительно больше зависит от силовых агентств и специальных служб.

В чьих интересах

Любое вероятное, но внезапно случившееся событие ставит вопрос о тайминге. Действительно, Путин мог бы дать право вернуть американских граждан на родину Трампу, а не демократической администрации, которую так открыто ненавидит. Ровно за три месяца до выборов кандидат в президенты Камала Харрис получила возможность показать массовому избирателю то главное, что он ценит во внешней политике, — умение спасать своих граждан, попавших в беду за рубежом. В дополнение к этому демократическая администрация получила ответ на вечные упреки Трампа в том, что она не умеет разговаривать с Путиным и добиваться результатов. Теперь демократам есть чем крыть. 

Дата обмена вряд ли связана с желанием помочь Демократической партии, скорее — со слишком большим числом неизвестных впереди. Операция, которая включает действия нескольких ведомств нескольких стран, а также частных лиц, была подготовлена и согласована. Между результатом в кармане и гипотетической возможностью использовать его в будущем для чьего-либо стимулирования или наказания перевесила ведомственная логика подготовленного проекта. Трамп может не победить, и даже в случае победы на смену глав силовых и дипломатических ведомств уйдет время и всем будет не до того. Германия может не захотеть участвовать в обмене под покровительством Трампа: судя по всему, даже нынешней администрации пришлось убеждать немцев обменять Красикова, а Трамп в Европе и вовсе не котируется. Камала Харрис тоже могла не захотеть начать свое президентство с размена с Путиным, и даже Трамп мог бы не захотеть. Получаемых прямо сейчас приобретений Кремлю могло показаться достаточно.

Не стоит, однако, записывать в актив сторонам обмена — Путину и Западу — исключительно тот политический капитал, который они могут из него извлечь. Произошел обмен не бездушными единицами товара, а обладающими собственной субъектностью людьми. И если Путин получил раскрытых агентов, которых вряд ли можно будет использовать по прямому назначению, на стороне его критиков оказалось несколько энергичных политиков, нарастивших личный символический ресурс за время пребывания в тюрьмах.

Это может быть ценным приобретением для зарубежной части российской оппозиции, которая изнутри страны, прежде всего со стороны адаптирующихся к новому уровню репрессий граждан, получала упреки в легковесности собственных высказываний. Людям, получившим сталинские сроки и чудом вышедшим из тюрьмы, вряд ли получится адресовать такие упреки, а судя по первой же пресс-конференции, освобожденные настроены активно действовать именно в рядах зарубежной оппозиции. В некотором смысле обмен — это не только завершившийся сюжет про выход на свободу конкретных людей, но и начало сюжета про обновление состава российской зарубежной оппозиции и ее отношений с независимыми гражданами внутри страны и с внешним миром.

Источник здесь.

• 20
• 22