Чулпан Хаматова: «Между чебурашкой и чиполлино»

Если верить апокрифам, у Адама была первая подруга, имя ей Лилит. Даже в Библии есть приглушенные свидетельства, намекающие, что Всевышний, сотворяя женщину, произвел две попытки. Результатом первой остался недоволен, и потому утопил свое изделие в пучине демонической мифологии. Откуда и явились на свет все ведьмы и роковые особы, принадлежащие к изысканному подвиду Femme Fatale: Нина Берберова, Мария Будберг, Лиля Брик, Марина Цветаева, Елена Булгакова, в прародительницах у них — Лилит. К этому ряду примыкает и ЧУЛПАН ХАМАТОВА, кроткая и застенчивая фам фаталь российского кино, в облике которой соединились вкрадчивое очарование набоковской Лолиты и, если вглядеться, скорбное мужество Орлеанской девы…

— Чулпан, я тщательно готовился к нашей встрече, но вдруг понял, что все мои ухищренья смехотворны и тщетны. Поэтому вместо цветистого предисловия процитирую: «В тот день всю тебя, от гребенок до ног, как трагик в провинции драму шекспирову, носил я с собою, знал назубок, шатался по городу и репетировал». Больше мне сказать нечего…
— А больше и не нужно ничего говорить. Я уже чувствую, что волнуюсь. Можно, я просто поздороваюсь?

— А как же титулы, звания, награды?.. Ну хорошо. Тогда так: вот, допустим, ваше имя… Оно ведь вам много доставило проблем в Москве?
— В самом начале — да, много. Теперь, наоборот, имя работает на меня. Но конфузы то и дело бывают. Здесь, в Алма-Ате, после пресс-конференции, подошла девушка за автографом и говорит: «Чулпун»! Такого я еще не слышала…

— Это она от волнения. Ваше имя здесь широко распространено, только звучит несколько иначе: Шолпан. Утренняя звезда, Венера. А в Москве как его искажали?
— Ой… Чулпаша, Паша, Чуля, Чуня, Чуча, Чупик… Где-то между Чебурашкой и Чиполлино. Прошло время, пока я осознала, что родители подарили мне замечательное, своеобразное имя. С которым я промучилась все детство, называя себя то Машей, то Наташей…

— Это в Казани-то?!
— Да, в Казани. Где это имя было очень редким тогда.

— Не знаю, сколь деликатным будет этот вопрос, но все же: ваше этническое происхождение, то обстоятельство, что вы — татарка, важно для вас или это просто — факт биографии, не более?
— Я это взращиваю в себе. Тут все непросто. Я росла в типичной городской среде советского времени, где этническое происхождение не занимало много места. У нас в классе было два-три татарина, остальные все — русские, евреи и другие. После уроков эти «другие» уходили домой, а татары оставались на дополнительные занятия по родному языку, который никто из них не знал. Получалось из-под палки как-то… А сегодня для меня это очень важно, что есть моя Казань, где мама и папа, где родственники, с которыми мы иногда собираемся за столом, едим татарскую еду… Все это очень важно для меня.

— Детство ваше было благополучным, так? Вы росли в интеллигентной семье, вы были спорт-сменка-комсомолка и так далее, но вы не сразу нашли дорогу к храму, я имею в виду, разумеется, храм Мельпомены. Сначала вы пережили серьезное увлечение математикой, да?
— У меня были очень средние способности к математике, но это пока я училась в обычной школе. Иногда я просила папу помочь с домашним заданием, он смотрел задачу и трагически вопрошал: и ты не можешь это решить!? После чего я немедленно хватала тетрадку и бежала прочь. Но потом я попала в математическую школу, где был учитель, что называется, от Бога. Я на вступительных экзаменах умудрилась решить задачку каким-то диковинным способом, и он сделал все, чтобы я в эту школу попала. И началось какое-то фантастическое время! Он учил нас мыслить математикой, это был сплошной праздник, ничего общего не имевший со школьным занудством. Он приучил нас к тому, что всякая задача имеет огромное количество решений, нужно только уметь их искать… Грандиозный учитель. Мне просто повезло. После школы поступила в Финансовую академию, но… очень скоро ушла из нее, забрала документы.

— Почему? Потаенная девичья мечта «стать артисткой» взяла верх? Была такая мечта?
— Ну, была, но, знаете, такая уж «потаенная», что даже мне не признавалась. Она там сидела себе и сидела тихо… А в одиннадцатом классе я сказала себе: не буду никому ничего доказывать, просто попробую, и все! Это как в математике, один из вариантов. Не получится — буду искать другой. Но — получилось. Меня взяли. Я год проучилась в Казанском театральном училище, где были у меня тоже очень хорошие педагоги. И они же мне и сказали: поезжай-ка в Москву. От сердца оторвали. И я поехала и поступила.

— ГИТИС?
— Да. Он уже иначе назывался, но да, ГИТИС.

— И как сложилась ваша студенческая жизнь? Вас сразу заметили, выделили?
— Все сложилось ужасно. Никто меня всерьез не воспринимал. Я выглядела лет на 13, не старше. Опять же имя… «Привет, тебя как зовут? — «Чулпан». — «Я понял! А зовут-то как?» — «Чулпан!» — «Нет, ты имя можешь свое назвать?! Ну, не хочешь, не говори…» Вот такие были диалоги. Начало 90-х. Денег нет. Папа с мамой далеко. Голодно! Нет, реально, найти в общаге кусок черствого хлеба — счастье! Приезжаешь на последнем метро во втором часу ночи, занимаешь очередь в душевую, где была раковина, в которой стирали. А завтра снова в институт, где тебе на протяжении 12 часов говорят, какое ты ничтожество, какая бездарность!

— Кто говорит-то?
— Преподаватели! Такая вот была методика. То есть потом-то я все это оценила, они нас психологически закалили, потому что знали, какая нас ждет работа, как жестоко с нами будут обходиться…

— «Обкатка танками», как в армии говорят?
— Вроде того. У нас было восемь мастеров. Мы по очереди играли этюды, а потом выслушивали их приговор, который сводился к одному: бездарность! И так первые года полтора. Не знаю, как я это вынесла.

— А в кино вы попали еще студенткой?
— Да, на третьем курсе.

— Фильм Абдрашитова «Время танцора»… Как же, как же! Лихая деваха с озорными глазищами, дробный перепляс, банка рассола на голову — и вдоль береговой линии, за спиной у всадника, в никуда, в затемнение, в титры… Помним-помним!
— Если бы моя экранная карьера началась не с этого фильма, то не знаю, вероятно, я бы не стала киноактрисой. Вадим удивительный. Он мягкий, добрый. Он теплый человек. У него какие-то понятные, внятные моральные устои, ценности, что сейчас не модно. Он обожает актеров, что сейчас редкость. Актер нынче — как реквизит. Он как мебель, как декорации, как съемочная техника… А у Вадима все было иначе. Мы действительно жили как одна большая семья. Потом были тоже хорошие, умные режиссеры, но такого чуда на площадке больше не повторилось.

— Однако настоящая известность пришла к вам после… После какого фильма?
— «Страна глухих». Как-то уж так снял меня там Валера Тодоровский, что многие до сих пор считают эту картину главной в мой экранной карьере. Для меня это несколько странно. Я практически не помню съемочного периода, я тогда выпускалась, были сплошные дипломные спектакли. Все как в тумане…

— Многие актеры придерживаются мнения, что кино и театр — как гений и злодейство…
— … есть вещи несовместные. Да. Я тоже так думаю.

— И, конечно, выбираете театр, да?
— Ну разумеется!

— Какая роль сделала вас по-настоящему театральной актрисой? «Три сестры» Чехова или «Три товарища» Ремарка?
— Вот, допустим, играла я в Центральном детском театре Анну Франк, и это было событие, но событие для очень узкого круга. Все говорили «молодая Гундарева», или «молодая Догилева», или «молодая Неёлова» — я уже запуталась, кто я молодая… А потом я попала в «Современник» и сыграла в «Трех товарищах». И после этого уже никто не крестил меня никакими «молодыми», и как-то уже признали, что я театральная актриса.

— Ну, «Три товарища» вы, разумеется, прочитали еще в школе…
— Нет-нет, этот роман прошел мимо меня тогда. Пик его популярности к тому времени уже миновал. Вообще этот культовый для 60-х роман на языке оригинала звучит совершенно иначе. Весь этот сентиментальный немецкий романтизм придумали русские переводчики. Я в Германии еле нашла эту книгу где-то в запасниках…

— Вы прочитали ее по-немецки?
— Да. Со словарем, но прочитала. Я считаю немецкий язык очень красивым, по-настоящему красивым языком.

— Редкое лингвистическое предпочтение… Ну хорошо, а как вы угодили в спектакль по рассказам Василия Шукшина? Как-то вы мало напоминаете его героинь, право…
— Это идея Алвиса Херманиса, латышского режиссера. Он как-то сказал: «Это же золотая жила! Куда вы смотрите, когда у вас есть такая литература?!» Мы сидели однажды в кабинете у Жени Миронова, он только что получил «Театр Наций», как вдруг звонок. И я по репликам догадалась, что звонит Алвис. Стала приставать к Миронову: что, что он задумал? Миронов, прикрыв трубку рукой, говорит вполголоса: «Собирается ставить по Шукшину». И тут я трубку у него вырвала и закричала в нее: «Алвис! Я буду играть у вас хоть стул! Возьмите меня!» В общем, напросилась…

— Чулпан, я обещал вам, что не задам вопроса о Путине, я сдержал слово. Я обещал себе, что не буду спрашивать о вашем фонде «Подари жизнь»…
— Почему?

— Узнал из печати, что вы не любите говорить на эту тему.
— Как раз на эту тему я могу рассуждать бесконечно. Я не стала говорить об этом на пресс-конференции в Алма-Ате, потому что она была посвящена спектаклям, которые мы привезли, там присутствовали все артисты, и было бы некорректно занимать внимание собой. Мы, кстати, сотрудничаем с вашим фондом, который называется «Подари детям жизнь»…

— Позвольте не вопрос, а некое итоговое рассуждение. Сегодня, когда политическая карта Москвы так странно преобразилась — «Болотная», «Поклонная» и так далее, вы разительно отличаетесь от подавляющего большинства, являя собой пример деятельной самоорганизации общества, причем не «многоглаголанием» пресловутым, а именно деланием…
— Ну, нас уже не так мало. Которые считают, что «дело надо делать, господа»…

— У Чехова эту фразу говорит пошляк Серебряков. Вы имеете на нее куда больше права. Позвольте на этом нашу беседу завершить!

• 47
• 40