Большой хадж Надежды Лушниковой в Мекку

«Домбра помогает акыну собрать мысль и быстро схватывать информацию о сопернике. А благословил меня сам Жамбыл. А то откуда бы мне, русской девочке, внучке пасечника Герасима, оказаться в казахской поэзии?», — говорит акын-импровизатор Надежда Лушникова.

Родом из Чемолгана

Все бьются над загадкой интернационализма, а правнучка купца Лушникова, внучка пасечника Герасима, односельчанка Нурсултана Назарбаева решила этот вопрос просто и естественно – стала акыном, примерной казахской невесткой, матерью и бабушкой. 22 ноября Надежда Андреевна Лушникова будет отмечать свое 80-летие. Хотела, как всегда, — айтысом, но коронавирус помешал…

— Родилась я в поселке Чемолган. Росла, как и все, деревенские дети, — босоногой, полуодетой, баран пасла в горах, и радовалась жизни, — рассказывает Надежда Андреевна. Счастьем было, если удавалось купить в Каргалы булку белого хлеба. Если он бывал совсем сырым, мама разминала мякиш с мукой и делала затируху.

В общем, все, как у всех. Необычно только то, что бог послал мне поэтическое слово, с которым я выступала на айтысах.

Я росла на поэзии Жамбыла и Суюнбая. Домбра в моей жизни появилась после того, как поверила в себя как акына, а акын без домбры – как человек без друзей. Она его сопровождает по жизни, она помогает собрать мыслями. Задача акына — в шутливой, ироничной форме рассказывать о негативных сторонах жизни.

Как-то Куаныш Баймагамбетов, наш старейший акын, когда я первый раз участвовала в айтысе в Чимкенте, сказал: «За хорошее агитировать не надо — его никто не сможет отнять, а вот бороться с тем, что мешает людям шагать вперед, может только акын». И правда, порой мы говорим, трогая самое сердце. Поэтому и говорят, что айтыс — это голос простого народа, который помогает ему быть услышанным властями.

Вообще айтыс, как вид народного творчества, запал мне в душу с детства. Поэтому я и пошла в учительницы казахского языка и литературы. 27 лет я отдала учительскому делу, пока не занялась поисковой и исследовательской работой, посвященной творчеству поэта-импровизатора Умбеталы Карибаева, ученика и друга Жамбыла.

Когда я снохой пришла в аул, который сейчас носит его имя (тогда он назывался колхоз имени Кирова), этот человек по казахскому обычаю делал мне «беташар», знакомил с местами, где мне предстояло жить. До войны здесь сеяли табак, а руководил колхозом мой свекр — Нурбек Денгельбаев. Люди долго еще помнили полевой стан, где он в прямом смысле спасал умирающих людей от голодной смерти. Недалеко от него есть безвестные могильные холмики тех, у кого не хватило сил дойти до стана…

Благословение Жамбыла

— А в какой семье вы сами родились?

— Я местная. Мои предки, купцы третьей гильдии, переселились сюда в XIX веке. Возле фабрики «Рахат» стояла некогда чайная фабрика моего прадеда. Когда Алматинская область отмечала свое 60-летие, то среди достижений упоминалось, что в 1913 году продукция купца Лушникова была представлена на выставке, посвященной 300-летию дома Романовых.

Ну а дальше все опять как у всех. Отец погиб под Курской дугой, мама поднимала меня одна. Таких, как она, называли гектарницамии. Эти женщины брали по гектару земли, и всю весну, лето и осень, выращивая овощи, работали за полмешка сахара. Но я хочу сказать, что жизнь ни перед кем не остается в долгу. Любое доброе дело, даже если оно с игольное ушко, всегда вернется. В селе, где я родилась, жили два одиноких старца — Кара-Омар и Сары-Омар. Сыновья у обоих (четверо воинов) погибли на фронте, их матери умерли от горя, и снохи, забрав детей, ушли устраивать свою судьбу. Не знаю, сколько дворов было тогда в нашем Чемолгане, но сельчане договорились, что каждый дом будет готовить им еду по очереди. Это был неписаный закон. Когда однажды пришла наша очередь, мама послала меня, 6-летнюю, к Сары-ата с кастрюлькой борща. «Раскрой ладошки», — сказал дед, решив дать свое благословение. Я подумала, что он что-то хочет дать, но ручонки ведь маленькие, туда мало, что вместится, поэтому приподняла подол платья. А он, засмеявшись, сказал: «Етегине ел толсын» — «Пусть тебя всегда оберегают люди».

В 1949 году пошла в первый класс. В Чемолган из своей Первомайки, так называлось отделение большого колхоза, ходили в школу большой гурьбой. А потом я сломала руку, и меня перевели в ту, которая была рядом с домом, — начальную казахскую.

Язык мне трудно давался, до школы я не знала казахский совсем, первые два класса были сплошные тройки. После четвертого класса у нас дома собрались все родственники – и бабки, и дедки, и тетки. и дядьки, и даже крестный – на семейный совет. Поговорили, посоветовались, потом пригласили меня. «Наденька, — сказали они, — пусть на класс ниже съедешь, но пойдешь теперь в русскую школу в Чемолгане». Я заплакала. Я с таким трудом шла к своим пятеркам, а тут предлагают сесть на класс ниже! Нет, я была не согласна! И настояла, чтобы отдали в казахскую школу-интернат в Каскелене.

После 7 класса решила поступать вместе с другими одноклассниками поехать учиться в город. На кого – и сама не знала. Ходили по разным училищам Алма-Аты. В одном из них сидели представители Саратовского летного училища. Посмотрели на нас, а мы, деревенские, все такие крепкие, румянец на всю щеку, и уговорили поступать к ним. Дядя Иван, брат матери, как узнал, что я собираюсь в Саратов, сразу приехал к нам и велел, пока не поздно, забрать документы. «Летное дело не для девочек», — сказал он. И я снова пошла в школу. Все места в интернате уже были заняты, но наш директор, Абдрахманов-агай, принял меня 201 ученицей.

После 8 класса с подругой Алимкаш поехала в Кзыл-Орде поступать в педучилище. Я поступила, а она нет. Пришлось на оставшиеся деньги отправлять ее домой, а самой кое-как перебиваться на одних помидорах до стипендии. В те годы то педучилище было сильнейшим в республике. Все 30 девочек, выпускниц 1961 года, выбились в люди. Кто-то пошел работать в комсомол, другие, окончив потом институт, стали директорами школ, Мария Жуйриктаева — депутатом Парламента, Шамша Беркимбаева – министром образования. Некоторых уже нет в живых, а мы, оставшиеся, стараемся быть вместе и в радости, и в беде.

Там же, в педучилище, состоялась моя первая встреча с поэзией. Мы выпускали к праздникам газету «Отан кызы», где и было опубликовано мое первое стихотворение. Оно так и называлось «Первое слово». Этот номер мы готовили к встрече с народным поэтом, одним из секретарей Жамбыла Аскаром Токмагамбетовым. После встречи он сказал, что каждую среду в местной областной газете «Лениншыл жолы», где он был редактором, работает литературный кружок, куда и я тоже могу прийти. За неделю я написала целую тетрадь стихов. Пришла, послушала его, послушала других, но свои стихи читать не стала – они были совсем другие. Аскар-ага с тех пор начал потихоньку учить меня силлабо-тоническому стихосложению, на котором основана казахская поэзия. Сам он имел привычку говорить экспромтом в стихах. Побыв его ученицей, скоро я научилась отвечать учителю тем же самым. «Адам топрагына тартпай коймайды екен» (человека тянет к корням) — бросил однажды реплику Аскар-ага. Я не сразу поняла, что он имел в виду. Смысл дошел позже. Я ведь родилась среди большого поэтического наследия Жетысу, благословение получала от самого Жамбыла. Совсем малышкой с подружкой Альмекей увязалась в соседнее село за ее матерью, Шаметай-тате, внучкой, между прочим батыра Едиге и участницы многих айтысов. Когда дошли наконец, то усталая Альмекей осталась во дворе, а я зашла с тетушкой в юрту, где сидел старец в белых одеждах. Они поздоровались, хозяин юрты спросил: «Дочь твоя? Глаза у нее твои». У тетушки Шаметей глаза действительно были зелеными, как и у меня. Меня он угостил огромным красным яблоком, его аромат я помню до сих пор. Чтобы не делиться с Альмекей, я съела его, сидя у порога юрты.

Потом я несколько раз видела того старца в нашем Чемолгане в доме Абиша, отца Назарбаева. О том, что это был сам Жамбыл, я узнала много лет спустя, когда приехала к тетушке Шаметей выразить соболезнование – умерла Альмекей.

Тем яблоком Жамбыл как бы благословил меня. А то откуда бы мне, русской девочке, внучке пасечника Герасима, оказаться в казахской поэзии? То, что я много, в иные дни по три раза, состязалась с внуком Жамбыла Алимкулом тоже, наверное, отголоски того далекого дня. Приедут, бывало, в Музей Жамбыла люди из Москвы, Киева или еще откуда-нибудь – и меня снимают с уроков, Алимкула отзывают с работы (он работал заведующим автоклубом) — и мы состязаемся перед гостями в айтысе! Если нет Алимкула, то вступала в поединок со своим кайнага Асимханом-ага, деверем-фронтовиком, сильнейшим поэтом. Жамбыл провожал его на фронт, кайнага считал, что благословение великого старца и спасло его от смерти. С народным поэтом, прославленным Манапом Кокеновым, я целых 28 раз состязалась на айтысах! В наше время вообще мало было молодых акынов, поэтому моими соперниками часто бывали акыны-аксакалы. Это были не просто старики. Большие сказители, они много сделали для своего народа, донеся историю из глубокой старины. Память у них была получше любого компьютера. Умбеталы Карибаев мог целый месяц под домбру исполнять свои дастаны. Хотя делать это в те годы было непросто – идеология была другая.

Ведь почему я говорю сегодня спасибо Нурсултану Назарбаеву? Потому что, дав жизнь программам «Рухани жангыру» и «Асыл-мура», Нуреке снял путы с наших рук и ног.

В первой моей книге «Елiм менiн», которая вышла в 1963 году, есть большая баллада о Карасай-батыре. Аскар Токмагамбетов (ему я первому принесла на суд свою книгу) сказал: «Надя, надо изменить имя героя. Его нельзя пока называть открыто». И мы переименовали Карасай-батыра в Аладая.

…Акыном я еще стала потому, что жить на той земле, где я родилась – у подножья Ушконыра – это счастье. Природа здесь — ковер господний. Эта красота, с тех пор, как я стала осознавать себя, сопровождает мне, дает мне вдохновение и поддержку. Здесь я состоялась и как и сноха, и как мать — родила мужу трех дочерей и сына Жанибека.

Семейное счастье

— А свою семью как вы создавали?

— Мы росли с Турлыбеком Нурбековичем Нурбековым вместе. Только он учился в интернате в Алматы, а я в Каскелене. На молодежных посиделках и приглянулись друг другу. Мы иногда собирались в каком-то доме попеть и потанцевать. Бостангы называлось это. С утра мы, девушки, его украшали коврами и курак-корпе.

До армии Турлыбек работал трактористом, потом четыре года служил в военно-морском флоте. Когда мы поженились, я работала после филфака КазПИ имени Абая в издательстве «Жазушы» редактором казахской прозы, а он стал студентом агрохимического факультета СХИ. Последние 10 лет он был акимом села, а так много лет работал в сельзохуправлении в Узынагаше.

Мне с ним, простым и открытым человеком, трудягой и мастером на все руки очень повезло. Казахи, чего уж там говорить, редко сыновей воспитывают такими. Еще нет и 6 утра, а он уже обошел все участки. Я в это время уже управилась по хозяйству – корову подоила, в стадо отогнала, самовар поставила, айран заквасила.

Об айране особое слово. Узбекали Жанибекович Жанибеков, министр культуры, пока в 1989 году строили музей Умбеталы Карибаева, несколько раз приезжал в наше село со своей свитой – художником и архитекторами. Пока мужчины занимаются делами, у нас дома уже и стол готов: мясо, курт, масло и, конечно, деревенский айран. Узбекали Жанибекович, шутя, говорил, что ради него готов приезжать к нам по два раза в неделю.

— Какой веры придерживались в вашей интернациональной семье?

— Мой муж-коммунист ни одной молитвы не знал. Когда дочь Карлыгаш парализовало от полиомиелита, я его умоляла: «Отец, сходи в мечеть. Отцовская молитва сильная». Сходил пару раз, а потом повинился: «Ты уж извини меня. Люди стоят — и я стою, падают на колени — и я тоже, а зачем – и сам не знаю». А я ему в сердцах: «Не будет тебе жаназа – последней молитвы».

Сказала и забыла, а он помнил. Когда 11 лет назад уходил от нас навсегда, среди ночи пригласили муллу. Услышав молитву у своего изголовья, муж приподнял голову: «Фазыл, хорошо, что ты пришел».

Чтобы не мешать им общаться, врачи и медсестры вышли в коридор, где по обе его стороны выходят двери из комнат. Над моей дверью всегда висит домбра. И вот не поверите – она, висящая лицом к стене, заиграла тихонько сама по себе. Я тогда и поняла, что муж уходит довольным мной. Случилось это в первый день айта, — значит, ему открылись райские врата. Вот так я вместе с домброй и оплакала отца и деда своих детей. … Это сейчас пошли какие-то браки гражданские, когда жен и мужей меняют, как платья, а в наше время ценности семейные были очень высоки. Если бы муж поставил при жизни перед выбором – общественная работа или семья, я бы выбрала его и детей. Но он абсолютно был лишен эгоизма. Ему хотелось, чтобы и я тоже дышала полной грудью. И в айтысах участвовала, и депутатом областного совета была, и делегатом различных съездов, и стояла у истоков Ассамблеи народа Казахстана (он сначала назывался «Бiрлiк»), и со всех трибун, где нужно было мое поэтическое слово, выступала. Но если бы не муж, я бы не справилась с такой нагрузкой. Никогда мы ним не искали легких путей, жили по правилу — где родился, там и пригодился, и детей также вырастили. Младшая дочь Лейла в Нур-Султане работает, средняя Карлыгаш – поэтесса, Алена Нурбекова, старшая дочка, Куралай, сама уже дважды бабушка. Сын Жанибек закончил физкультурный институт. Сейчас младшего внука Арнура тренирует, хочет сделать его большим спортсменом по казахша-курес. Старший, Нургельды, пошел по моим стопам, учится в музыкальной школе. За год выучил пять кюев. Недавно у сына родилась дочка, Дамирой мы ее назвали.

— В семье сына живете?

— Ну а с кем еще еще? Конечно, с единственным сыном и его семьей. Невестка Назира – послушная и ласковая девочка. Кошек тын кызын алыб отырмыз – она из рода кошек, вошла в наш дом 15 лет назад. Довольна я ею. «Алдымнан кия отпейди», говорят про таких казахи.

А что касается веры, то я выполнила свой долг перед богом – 7 лет назад совершила большой хадж в Мекку. Побывала в мечети Айша-биби, заказала молитву за наших с Турлыбеком отцов. Обойдя черный камень Каабу дважды по семь раз, попросила мира для нашей родины. А перед этим позвонила домой. Трубку взял младший внук. Пятилетний малыш кинулся отчитывать: «Апа, ты где? Почему тебя так долго нет?». «Не ругайся, — говорю, — Я возле бога хожу». «Деда моего видела? Ты же говорила, что он тоже возле бога?» — спросил малыш, которому был всего годик, когда дед скончался. Такая вот моя жизнь. Это и есть, наверное, счастье…

• 99
• 100