По законам драматургии

В государстве, где даже, по Пушкину, «не всяко слово в строку пишется», буква закона оказывается не столь значимой, как стилистика, символика, образность и самоценность формы. Поэтому методы стилистического анализа могут подтолкнуть к более точным прогнозам, чем классическая политология. Это не парадокс: ведь, как и было обещано 20 лет назад, у нас наступила диктатура законов. Законов драматургии.

Вот уже 20 лет политология не может спрогнозировать большинство ключевых решений Владимира Путина. Имена премьер-министров в 2004 и 2008 годах, Крым в 2014-м, смена правительства, назначение Мишустина и обнуление сроков в 2020-м – все это было сюрпризом даже для осведомленных наблюдателей.

Поначалу предсказать что-либо было и правда невозможно – решения оформлялись моментально, в дамки выходили теневые фигуры. Но сегодня, когда стилем российского президента уже никого не удивить, прогнозы не становятся точнее. Как отметила Татьяна Становая, за день до выступления Путина в Думе вариант с обнулением сроков воспринимался как «маргинальная версия».

Возможно, причина расхождения политологической науки с практикой – в неполном соответствии инструментов объекту исследования. Они не должны сводиться к классическому набору политологии – рейтинги влияния, социология, инсайды, но включать в себя законы драматургии. 

Пост и пространство

Драматургия и драматургическая линия невозможны в броуновском движении демократического общества, но неизбежно возникают при любой длительной персоналистской системе. Они – надежный материал для анализа, поскольку имеют свои законы и потому предсказуемы.

Политологу не нужно быть музыковедом, чтобы отличить на слух стиль Вагнера от стиля Шопена. Также и мне, музыковеду, не требуется быть политологом, чтобы различить стиль Путина, Зеленского или Обамы. О специфике политического стиля вроде бы часто говорят, но почти никто не рассматривал последние события именно со стороны стиля и присущих ему драматургических закономерностей и ограничений.

Яркий пример – еще недавно популярное предположение, будто Путин может возглавить Совет Федерации. Возможно, юридически эта версия безупречна. Однако она не учитывает самое главное – стиль Путина.

Не для того человек овладел всеми стихиями: вел стаю птиц в воздухе, спасал амурских тигров на земле, спускался в батискафе под воду и лично добивался Олимпийского огня для Сочи, – чтобы затем коротать время по будням в одном зале с почетными пенсионерами, работая говорящим пультом для голосования.

Национальный лидер и один из самых влиятельных людей мира, все эти годы выстраивавший образ особого и недосягаемого, не станет руководить промежуточным звеном между депутатами и Кремлем, отдавая полученные снизу документы на подпись кому-то вышестоящему. Это невозможно стилистически.

Для Путина важна даже диспозиция в зале: в четыре медведевских года он минимизировал свое присутствие на тех мероприятиях, где его расположение было менее престижным, чем у Медведева. За исключением нескольких неотменяемых протокольных акций, вроде парада 9 Мая, он всегда либо выходил вместе с Медведевым, либо не появлялся вообще. Трудно вспомнить заседания правительства, которые проводил Медведев-президент, где Путин-премьер сидел бы первым сбоку, как это положено. Он просто отсутствовал.

Также и здесь. Вариант с Госсоветом, где Путин будет вести собрания во главе стола (привычная картинка сегодняшней официальной хроники), теоретически еще можно обсуждать. Но его переход на должности в Совфеде или Думе исключен уже в силу архитектоники их пространства и накопленных обществом ассоциаций с этими институтами. Спикер в президиуме, модерирующий дискуссию чьих-то избранников, – это отнюдь не Глава стола, сам формирующий список гостей и сам же принимающий окончательные решения. 

Кто побывал главой, тому не быть спикером – это же не Евросоюз. Более того, сам постулат, что «по закону такой вариант возможен», бесперспективен даже как отправная точка рассуждений. Если можно за пять часов пролонгировать президентский срок на 12 лет, то с подконтрольной Думой любой вариант будет возможен и легален, а само по себе соответствие решения действующему в данный момент закону – давно уже не критерий.

Из обнулившихся в первые

Конечно, драматургические линии могут быть разными, поэтому важно проводить сопоставление с верной матрицей. Когда обсуждалась конституционная реформа, чаще других упоминали недавний опыт Казахстана, и теперь в сравнении с ним обнуление называют то лобовым ходом (по сути, обвиняя Путина в недостаточном византийстве), то хитрой разводкой (упрекая в византийстве избыточном).

Однако скорее стоит сравнивать Путина не с сегодняшним Назарбаевым (которому в этом году исполняется 80), а с Назарбаевым-сверстником рубежа 2010-х. Десять лет назад в Казахстане приняли Конституционный закон, который отменил лично для Назарбаева ограничения по числу президентских сроков – для остальных осталось по-прежнему не более двух раз подряд. Одновременно с этим Назарбаев отклонил «просьбы снизу» продлить свои полномочия по итогам референдума, без альтернативных выборов. 

Предположу, что казахстанская драматургия и дальше останется актуальной и Путин передаст должность наследнику за какое-то время до 2036 года. Конечно, Москва географически ближе к Европе, и потому Путину не присвоили юридический статус «елбасы» – вместо этого использовали европеизированный эвфемизм «обнуление», которое не должно распространяться больше ни на кого «в ближайшие лет 30–50».

Путин, в отличие от Назарбаева, не первый президент своей страны, но тем не менее он последовательно выстраивает себе образ создателя современной российской государственности. Теперь он становится, по сути, архитектором (206 поправок!) ее Основного закона. Иначе говоря, обнуление скорее заключается в том, что поправки в Конституцию символически обнуляют фигуру Бориса Ельцина, делая Путина как бы первее.

А решение по срокам – важный, но более технический момент. Хотя и крайне удобный: это способ создать еще один эвфемизм и избежать референдума, посвященного персонально Путину, что было бы слишком по-азиатски.

Закольцовка

Глядя с позиции стиля и драматургии, можно перейти от обсуждения малообъяснимых по отдельности прецедентов (что происходит сейчас) к анализу закономерностей (что свойственно всегда). В той же музыкальной форме любая особенность нотного текста объясняется не сама по себе, а в соотношении с аналогичными эпизодами в других ее частях.

Почему изменения происходят так заранее? Потому что изменения президентских сроков всегда происходят заранее: продление полномочий с 4 до 6 лет было оформлено в 2008 году, за четыре года до следующих выборов.

Значительная отложенность закона гасит ситуационное недовольство; четыре года спустя старая новость уже не вызовет мобилизации. Начнись реформа Конституции в 2023-м, она бы проходила в менее спокойной обстановке, и даже парламент мог бы быть менее покладистым.

Почему изменения столь молниеносны? Потому что при Путине они всегда молниеносны. В парадигме стратегической непредсказуемости зоной уязвимости оказывается даже не сам момент пересменки, а тот период, когда планы уже известны, но еще не реализованы.

Это не внезапная спешка, а стиль. В 2008 году пересменка тоже произошла в максимально сжатые сроки – Медведева объявили преемником лишь за несколько дней до конца срока для выдвижения на выборы.

Зачем потребовалось всенародное голосование? Именно из-за обнуления. Более того, решение о голосовании стало первым серьезным признаком, что речь идет о продлении сроков. Как известно, у Путина нет швейцарской страсти к плебисцитам и вообще лишним выборным процедурам. Он не стал бы тревожить глубинный народ ради новой схемы назначения прокуроров или даже закрепления приоритета детей.

Единственное, что Путин всегда черпает не из решений судей и депутатов всех мастей, – это собственную легитимность. Драматургия требует, чтобы новые правила для народного президента были подтверждены прямым волеизъявлением всех граждан (пусть и при слегка завуалированной постановке вопроса в бюллетене). 

Почему главная поправка появилась в последний момент? Потому что она предназначалась не для разговорчиков в строю, а для нагнетания драматургической интриги.

Если Путин примеряет роль создателя государственности, который над всеми, то поправка о нем просто не может появляться и проходить фильтр на общих основаниях с парой сотен других предложений. А ее одобрение должно быть всеобщим и – опять-таки – молниеносным.

Разрешать главную интригу досрочно, не считаясь с эмоциональной логикой партитуры, не позволит себе ни один драматург, работающий в массовом жанре. В сериале в последней серии событий происходит больше, чем в предыдущих десяти. Интрига должна быть непременно разрешена в финальной сцене (последний час внесения поправок), непременно с появлением главного протагониста (приезд Путина в Думу), непременно с суммирующими флешбэками в его речи (цитаты из прошлых встреч с народом, отсылки к практике США 1940-х).

А здесь была еще и своеобразная закольцовка. Ведь Путин сам открыл обсуждение конституционных изменений в декабре 2019-го именно предложением убрать слово «подряд» – и вот теперь опрокинул смысл изначального импульса в самой последней фразе самого последнего обсуждения. Закольцовка в виде зеркального перевертыша – излюбленный прием классической драматургии, специально для ценителей.

Стиль против инсайда

Почему же стратегические решения Путина раз за разом ставят политологию в тупик? Вероятно, общение с инсайдерами, анализ социологии, составление рейтингов влиятельности – стандартные методы политолога – в России эффективны лишь до определенного момента. 

Рейтинги имеют значение в вопросах сиюминутного распределения благ и могут помочь предсказать карьерный рост технократов по технократической же вертикали. Но дальше возникает невидимая стена между технократическим и стратегическим уровнями, которую Путин охраняет не менее тщательно, чем ФСО – Путина. А рейтинг ситуационного влияния чиновника в России почти никак не связан с рейтингом его личных политических перспектив. 

Скажем, премьер-министр Франции может возглавить оппозицию и выиграть следующие президентские выборы. Может ли у нас высокопоставленное и влиятельное лицо вести самостоятельную публичную политику? Ответом служит пример Михаила Касьянова, бывшего премьер-министром в куда более демократичную эпоху.

Социологическая динамика, понятая как колебания электоральных предпочтений, – конечно, важный инструмент анализа. Но ее важность не стоит переоценивать. Одного лишь ядерного электората Путина – тех, кто придет и консолидированно проголосует как надо – по-прежнему хватает для получения как минимум относительного большинства – даже после санкций, стагнации и пенсионной реформы. Учитывая гибкость российского законодательства и успех кампаний по накачиванию правильных настроений, вряд ли стоит ждать электоральных сюрпризов на более масштабном уровне, чем в отдельных городах. 

Но, пожалуй, самый бесплодный инструмент в арсенале российской политологии – это разговоры с инсайдерами. Независимо от того, знает ли инсайдер какую-то часть путинского сценария, думает, что знает, или только делает вид, – такие разговоры есть лишь информационный шум, мешающий отследить не лавирование, а траекторию. По важнейшим вопросам в Кремле есть только один инсайдер. И единственным достоверным диалогом может быть его собственный диалог с внутренним голосом.

Один из экспертов справедливо написал: «Источник, близкий к администрации президента, поясняет, что сегодня практически никто не в курсе реальных намерений Путина». Всё так, но с принципиальнейшей оговоркой: чтобы прийти к этому выводу, не нужен источник в администрации президента.

В государстве, где даже, по Пушкину, «не всяко слово в строку пишется», буква закона оказывается не столь значимой, как стилистика, символика, образность и самоценность формы. Поэтому методы стилистического анализа иногда могут подтолкнуть к более точным прогнозам, чем классическая политология. Это отнюдь не парадокс: ведь, как и было обещано 20 лет назад, у нас наступила диктатура законов. Законов драматургии.

Владислав Тарнопольски, Московский Центр Карнеги

• 73
• 67