«Коллективное недомогание» Казахстана

Манипулирование памятью является мощным орудием манипулирования общественным сознанием. Поэтому наша задача – принять свое прошлое все, без исключения, без цензуры. Тогда мы избавимся от синдрома жертвы.

Постколониальный синдром выражается в зависимости мышления от насаждавшихся имперской пропагандой взглядов, оценок, в сохранении комплекса неполноценности (страны, культуры и т.д.), а также в позиционировании себя как жертвы. Избавление от этого синдрома возможно лишь посредством деколонизации мышления, переоценки себя и мира. На этом пути немаловажным является понимание того, как формировался, на чем основан постколониальный синдром. В связи с чем одним из значимых аспектов становится феномен памяти.

Конфронтация между канонизированной, официальной историей и коллективной памятью, несоответствие между разными версиями исторического прошлого заставляют обращаться к его повторному осознанию через дистанцирование от общепризнанных, допустимых/разрешенных трактовок событий недавней истории.

Что есть коллективная память и почему она становится столь важным элементом в оппозиции официальной истории? Коллективная память – это совокупность действий, предпринимаемых обществом по символической реконструкции, представлению своего прошлого. Она выражается в ценностных ориентирах, поведенческих нормах, культурных предпочтениях, а также в психологических комплексах и болевых точках. Основной функцией коллективной памяти является формирование и поддержание индивидуальной и групповой идентичности. По утверждению М. Хальбвакса («Коллективная память»), позиционирование себя сообществом не может обойтись без знаний о собственном прошлом. П. Нора («Места памяти»), говоря о том, что нация не может представлять единого целого без четкого, правдивого отношения к своему прошлому, добавляет, что противоречивое, неоднозначное отношение к историческому прошлому порождает коллективное «недомогание» страны и заставляет «усомниться» в своей идентичности.

Разрыв с прошлым, которое приходится восстанавливать посредством исторической реконструкции, может быть обусловлен не только ложными трактовками исторических событий, продиктованными политической целесообразностью, но и злоупотреблением памятью. П. Рикёр («Память. История. Забвение») рассматривает следующие виды злоупотребления: задержанная память (забвение); память как объект манипуляции; неправильно ориентированная память (управляемая).

Злоупотребления памятью могут выражаться в акценте, повышенном внимании на одних событиях прошлого, и одновременно на умолчании, затушевывании других. И тогда речь идет о злоупотреблении забвением. Факты избыточности мы обнаруживаем, например, в повышенном внимании к событиям революции, гражданской войны, Второй мировой войны и, напротив, факты недостаточности памяти — в сокрытии восстания 1916 года, вооруженного сопротивления советской власти на рубеже 1920-1930-х годов, Ашаршылықа. Проблема умолчания, непрочности памяти переносится на проблему непрочности идентичности и связанную с ней неадекватную оценку настоящего, неверное планирование будущего.

Забывание событий может обеспечиваться принуждением к повторению, заучиванию событий и их трактовок, что препятствует самостоятельному осознанию трагических событий и того, что стало причиной травмы. Так, повторение навязанного, усвоенного, выученного есть забывание, вытеснение из памяти того, что следовало замалчивать и не упоминать. Усвоенная идеологически допустимая интерпретация исторических событий передается из поколения в поколение и становится официальной версией истории. Она составляет канон, в соответствии с которым каждый член общества «вспоминает» (заученное) и реконструирует, интерпретирует все прочие события своей жизни и жизни общества. На деле его память, знания, интерпретации коррелируют не с воспоминаниями, не с реальным прошлым сообщества, а лишь с заданной, санкционированной моделью прошлого.

Манипулирование памятью является мощным орудием манипулирования общественным сознанием. Официальная история подкрепляет, обеспечивает существование навязанной памяти – памяти, которой обучили посредством принудительного запоминания, заучивания событий, исторических личностей, трактовок. Закреплению навязанной памяти, помимо преподаваемой истории, служат мемориальные церемонии, парады, памятники и др., призванные не воскресить воспоминание, а закрепить усвоенные знания и трактовки. Так осуществлялась легитимация знания об отечественной истории, внедрялась историческая память, признанная стать основополагающей для общей советской идентичности. П. Рикёр называет ее памятью-привычкой — памятью, приводимой в действие, культивируемой, тренируемой, формируемой. Провал официальной версии советской истории или кризис легитимации знания был обусловлен тем, что в качестве общей истории предлагалось прошлое одного из субъектов союза, мало соотносимое с историей других, а также наличием разрывов между санкционированной историей и коллективной памятью.

Под задержанной памятью подразумевается память о событиях, искусственно подвергнутых забыванию. Стратегии забывания могут разнообразными: умолчание, смещение акцентов, внимание на тех или иных фигурах и отвлечение внимания от других, искажение истинных целей и последствий события и др. Так, например, появление большого количества детдомов объяснялось событиями гражданской и Второй мировой войн, тогда как на территории Казахстана они стали следствием искусственно созданного голода начала 1920-х и 1930-х гг.; событие, объективно считавшееся колонизацией Казахстана царской Россией, после Второй мировой войны стало называться «добровольным присоединением» к России (непременно с устойчивым эпитетом «добровольное»), – подобные небольшие подмены и смещения ведут к искажению исторических событий, их предпосылок, следствий, оценок и, в конечном итоге, трансформируют коллективную память и идентичность.

М. Хальбвакс описывает синдром «запаздывающей памяти»: крупные исторические события, сильно травмирующие сознание, подвергаются относительному забвению или вытеснению из памяти травмирующего опыта в течение примерно пятнадцати лет. Этот феномен может иметь место в случае с такими историческими событиями, как насильственная коллективизация и седентаризация, Ашаршылык, Вторая мировая война, о чем свидетели воздерживались говорить. Сложность обращения к отложенным травмирующим воспоминаниям связана с болезненной необходимостью переоценить прошлые события, жизнь (человека, сообщества) и идентичность, переживать состояние конфликта между собственным знанием о событиях и тем, что официально озвучивалось.

Однако в случае с вытеснением травмирующего опыта имеет место и управление памятью. Отказ от правдивых повествований о трагическом прошлом в условиях тоталитарной системы может быть вызван не только психологическим отторжением, но и страхом наказания за озвучивание того, что было исключено из официальной версии истории. В стремление подчистить историю не только изымались материальные свидетельства, но и уничтожались люди, готовые озвучивать правду памяти. Целью запугивания, угрозы наказания за ретрансляцию правдивых воспоминаний было лишение права голоса «других», монополия на память и историю. Одной из причин политических репрессий 1930-х годов, жертвами которой стали образованные национальные элиты, было стремление заставить их замолчать.

Одна из задач манипуляции или т.н. инструментализации памяти – стирание следов. П. Рикёр затрагивает вопрос об амнистии, прощении, который ставится там, где есть место осуждению, обвинению и наказанию. Задержанная память приводит к смещению границы между забвением и амнистией в сторону амнезии. Успех управляемой амнезии, цель которой – негласная, подразумеваемая амнистия, может привести к лишению индивидуальной и коллективной памяти шанса на спасительный кризис идентичности. Подрыв управляемой амнезии и, как следствие, кризис идентичности, актуализирует многие вопросы и делает возможным новое прочтение и присвоение прошлого.

Задержанная память – это неправильное или травматическое забвение, свидетельствующее о раненой или больной памяти. Ученые часто прибегают психоанализу Фрейда для понимания того, как действует и как избежать коллективного травматизма. П. Рикёр пишет: «Первый урок психоанализа таков: травма продолжает существовать, даже если она непостижима, недоступна. Второй урок состоит в том, что в конкретных обстоятельствах целые куски прошлого, считавшиеся забытыми и утраченными, могут вернуться».

Чтоб понять свое упадочное состояние или просто перестать скрывать его от самого себя, общество должно сосредоточиться на истоках болезни, ее синдромах. Для исцеления иногда достаточно принятия своего прошлого, но не сконструированного, а реального, со всеми его поражениями, утратами, ранами. Общество (и человек) либо пребывает в упадке, депрессии, меланхолии, либо посредством работы воспоминания очищается и открывает место новому. Меланхолия здесь – синоним болезни, когда общество погружается в самоуничижение, самообвинение, самоосуждение.

Искажение памяти, неправильная ее работа, манипулирование ею порождают разрыв идентичности. Реинтерпретации истории, расширение поля видения позволяет обнаружить разрывы идентичности и определить механизмы ее искажения.

Следующий важный момент — понятие долга памяти, который включает в себя обязанность по отношению к тем, кто нам предшествовал. Мы не только наследуем им (земля, история, традиции и др.), но и имеем долг по отношению к ним в воздаянии им памяти, осознании их подвига, ошибок, силы, слабости, жертв. Здесь важно понимание того, что речь идет о других, — не о нас. И жертвы принесены ими, — не нами. Взяв на себя право их голоса, важно удержаться от злоупотребления памятью, не впадать в крайности идеализации или обвинений. Мы должны иметь мудрость и мужество увидеть объективный исторический контекст, признать мысль о том, что в нашем прошлом были герои и предатели, воевавшие и смирившиеся, погибшие от голода и откочевавшие. Наша задача – принять все, без исключения, без цензуры, чтобы избежать дальнейших манипуляций памятью.

Для нас важно не попасть в ловушку жертвы, не видеть себя в позиции жертвы. Мы можем много говорить о травмирующем характере колониального и тоталитарного опыта, об оборотной стороне советской модернизации – физическом и ментальном насилии, уничтожении, породившим тяжелую историческую травму. Но травма – это то, от чего мы должны избавиться, а не взращивать, пестовать ее в себе. И здесь уместно сказать о значимости реинтерпретации истории, открытия новых, ранее замалчиваемых событий, фактов, свидетельств. Мы уже знаем, что наши предки не были молчаливыми жертвами колониализма и тоталитаризма; да, они проиграли, но они сопротивлялись и отстаивали свое историческое право на выбор образа жизни, ценностей, традиций, истории, культуры. И мы не должны оставаться жертвами их поражения. Они ответили на вызов своего времени, проиграли, но сохранили землю и потомков. Это не уменьшает нашей скорби, но примиряет нас с нашим прошлым и дает нам силу. Новое, более полное и широкое осознание событий первой половины ХХ века сближает многие факты истории наших семей и истории страны, сокращая пропасть между коллективной памятью и прошлым, а также обнажает места, где проходят разрывы идентичности.

Освобождение от постколониального синдрома – это способ не оставаться жертвой колониального прошлого, это путь преодоления его последствий на ментальном уровне. В этой связи следует упомянуть понятие постколониальной чувствительности, которая состоит в способности определять и реагировать на проявления зависимого, колониального мышления, самобичевания, отсутствия веры на историческую состоятельность и самодостаточность (примеры: «Жаль, что мы были колонией не Великобритании», «Нам нужно внешнее управление», «То ли дело в СССР было», «Надо позвать Саакашвили (или других)», «Россия нам не позволит; нас не отпустит», «У нас нет лидеров», «Не тот у нас народ», «Нам лучше РФ, чем Китай», «Нам лучше США, чем РФ»). Носители такого мышления в поиске образца для подражания и критерия успешности приводят не современные передовые страны, а отсталый СССР. Эта обращенность в колониальное прошлое как примера лучшей, достойной жизни, вопреки фактам тоталитарного насилия, зависимости, дискриминации, есть образец постколониального мышления.

Только освободившись от постколониального синдрома и зависимого мышления, можно оздоровиться и очистить ментальное «место» для принятия нового.

Перечисленные злоупотребления памятью обретают актуальность и потому, что практика манипуляции памятью и управляемого забвения продолжается уже в новейшей истории Казахстана. Забвением с целью подразумеваемой амнистии окружен ряд трагических событий (Желтоқсан, Бакай, Шанырақ, Жана-Өзен); неправильное ориентирование памяти призвано закрепить новые исторические «вехи», поддерживаемые пропагандой; осуществляемая рефигурация создает новых «отцов нации» и «элиту» (названия улиц и др.); вытеснением памяти реализуется закрепление санкционированных трактовок происходящих событий и т.д. Важно, чтобы права голоса, права на память, свою версию происходящего не были лишены «другие», отличные от официальных историков, риторов, нарраторов.

Здесь уместно напомнить следующий момент. Хальбвакс утверждал, что «существует столько коллективных памятей, сколько групп людей (общностей)». Вероятно, не только коллективная память казахов находится в конфликте с санкционированной историей ХХ века. Услышали ли мы голоса раскулаченных и переселенных, голоса депортированных народов? Это необходимо для освобождения их от травмирующего опыта депортации и восстановления искаженной идентичности. Коллективная память представителей национальностей, проживающих в Казахстане, – составная часть истории нашей страны ХХ века.

(Продолжение следует)

• 115
• 116