Как Бауыржан Момышулы восстановил доброе имя Мыржакыпа Дулатова

«Спит казах беспробудно. 
Сгорим ведь в огне, если не проявим прыти, 
Все народы двинулись вперед, 
Лишь наш народ катится назад, 
Стараясь не сделать хотя бы шаг вперед»

Это строчки из программного стихотворения Мыржакыпа Дулатова «Оян, қазақ!» в советское время знали многие, но имя автора боялись произносить вслух.

По следам Абая

В ноябре исполнилось бы 135 лет Мыржакыпу Дулатову, одному из трех духовных лидеров (наряду с Алиханом Букейхановым и Ахметом Байтурсыновым) освободительного движения «Алаш», и 105 лет его дочери Гульнар Дулатовой, так много сделавшей для сохранения памяти своего великого отца и его сподвижников.

Мыржакып родился в ауле №1 Сарыкопинской волости Тургайской области. Получив домашнее образование по основам Ислама, поступил в Кустанае в казахско-русское училище, открытое Ибраем Алтынсариным. В программу двухгодичного образования входило изучение гуманитарных, экономических и политических предметов, которые читались в Императорском Санкт-Петербургском университете. Преподавателем казахского языка и литературы в училище был Ахмет Байтурсынов. Под его влиянием, а также Алихана Букейханова, еще одного лидера нарождающегося казахского реформистского национального движения, и сформировались его антиколониальные взгляды.

В 1907 году он присутствовал на проходившем в Санкт—Петербурге Всероссийском съезде кадетов делегатом от казахской партии конституционных демократов. Здесь Дулатов выпустил единственный номер газеты «Серке» – «Вожак», которая открывалась песней-призывом «Жастарга» – «К молодежи». В ней он говорил, что если уж в России царят предреволюционные настроения, то населению колониального Казахстана и вовсе непозволительно быть инертной массой.

Еще более четко свое политическое кредо Дулатов определил в поэтическом сборнике «Оян, казак!» — «Проснись, казах!», вышедшем в Уфе в 1909 году. Конечная цель, которую он ставил перед собой – независимость Казахстана через политику, культуру и просвещение. Мыржакып Дулатов и его сподвижники, чьим оружием были философия, идеалы и заветы Абая, считали, что чем образованнее будет большая часть народа, тем сознательнее казахское общество придет к пониманию обретения независимости.

В 1910 году он публикует «Бахытсыз Жамал» — «Несчастная Жамал», первый роман на казахском языке. В предисловии автор написал, что посвящает его актуальнейшей теме — униженному положению казахской женщины в начале ХХ века. В 1913-1918 годах вместе с Ахметом Байтурсыновым издает в Оренбурге газету «Казах».

Посвятив свою недолгую жизнь просвещению народа, он продолжал выполнять эту миссию даже тогда, когда, казалось бы, это невозможно. Находясь в Соловках, Дулатов написал учебник по геометрии для казахских школ.

Доктор филологических наук Айгуль Исмакова с 1992 года читает спецкурс «Наука и репрессии» в Российском гуманитарном университете.

— Перу Дулатова принадлежат публицистические статьи и литературоведческие труды о творчестве своих выдающихся соотечественников, — говорит она. — Когда я рассказываю об этом российской аудитории, это вызывает неподдельный интерес. «Я не знаю, что останется о Чокане после Советской власти, но я должен сказать всем, что он был ответственным за свой народ», — писал он о Чокане Валиханове. А что касается феномена степного гения Абая, то об этом, считал он, нужно писать на русском языке, чтобы расширить аудиторию читателей. Сам он, блестяще владея слогом, филигранно писал на обоих языках. Не стала исключением и статья «Caveant, Consules!…» — «Консулы, будьте бдительны!…», которую он опубликовал в журнале «Сибирские вопросы» (1910, №37) под псевдонимом Тургайский.

Многие положения этой статьи актуальны и сейчас:

«…Ещё летом раздавались тревожные заявления степных скотоводов. «Жут келеде» (бедствие надвигается) испуганно твердят всё время киргизы своему многочисленному большому и малому начальству.

Киргиз живёт для скота, единственного источника своего существования. Все его интересы группируются около стад, как около исключительной причины его материального благосостояния. Поэтому понятно, почему для киргиза охрана скота представляет главную, если не единственную, цель в жизни. Как нельзя более соответствует этому приветствие, с которым, по степному этикету, киргизы обмениваются при встрече: «мал, жан, бала-шаган аман ба?», т.е. как благополучны: скот, душа и семья? В силу этого у киргиза развилась удивительная наблюдательность и чуткость ко всякого рода метеорологическим проявлениям, их малейшим колебаниям. Он не мог не подметить периодичности этих проявлений, их приблизительно точной смены одного другим – словом, некоторую закономерность. Периодичность метеорологических явлений, совершающихся в киргизской степи с известной последовательностью, легла в основание киргизского летоисчисления: оно подразделяется на 12-летние периоды, из которых последний год, «коян-жыл», сопровождается засухами летом, буранами и гололедицами зимой. По киргизскому исчислению, нынешний год должен быть неблагоприятным для произрастания трав, и многие аулы ещё с весны начали принимать меры к сохранению камышовых и тростниковых зарослей, щадили весной зимние пастбища, а летом старались сделать кое-какие запасы сена. Но, к сожалению, последняя наиболее рациональная мера оказалась невыполнимой: с одной стороны, наступившая продолжительная засуха окончательно сожгла траву, показавшуюся было после весеннего таяния снега, а с другой – полная беспомощность киргиза-скотовода в отношении необходимых машин для уборки сена. В результате, по частным и официальным данным, юго-восточная и сибирская степи дали ничтожный сбор сена, а на пастбищах совершенно отсутствует подножный корм, так как и летом и осенью не было дождей. Новоселы ещё с августа начали усиленно распродавать скот и лошадей, оставляя самую ничтожную долю рабочего инвентаря, а киргизы наводняют своим худым скотом торжки и ярмарки, отдавая его за бесценок, так как по опыту знают, что зимою скот всё равно погибнет от бескормицы.

С жутким чувством, с сознанием полной безвыходности вступает и киргиз, и переселенец в зиму. Кругом безбрежная степь, радующая взоры в хороший урожайный год и жестокая в годы недорода. Бураны, в одну ночь уничтожающие тысячи голов скота, вынужденного всю зиму тебеневать; трескучие тридцатиградусные морозы, уносящие сотни животных; гололедица, сопровождающаяся массовыми выкидышами, низводящими иногда процент приплода до нуля – вот та обстановка, в которой обречены прозябать и туземец, и новосёл. Раньше, когда простор степей позволял скотоводам делать перекочёвки на сотни и тысячи вёрст, «джут» не был так страшен: кочевник-скотовод мог найти участки, более обильные травой. Теперь степь изрезана под наделы для переселенцев, кочевание сведено до радиуса в десятки вёрст, и киргиз лишился единственной, хотя и пассивной, меры борьбы со стихийным бедствием, а вместо неё ничего не получил от начальства.

Правительство, упорно отказывающее Сибири в широком самоуправлении, приняло на себя заботу об окраинах и, надо отдать ему справедливость, тратит на них миллионы народных рублей. Но на что тратит? На содержание окраинной сатрапии, на стражников, на представительство, на катанье чиновников. На проведение же в жизнь окраин более рациональных экономических мероприятий не расходуется и рубля, и всё предоставлено где Николаю Чудотворцу, где – Аллаху. Правда, в департаментах сотнями сочиняются всяческие проекты о «поддержании» и «поднятии» окраинного хозяйства, о превращении окраин в «цветущий сад», в «страну Эльдорадо», но всё это – шалости пера. Окраинные сатрапы иногда также разражаются каким-либо сногсшибательным проектом и с суворовским натиском, получив благословение из Питера, начинают проводить его в жизнь.

«Жут келеде», голод надвигается, господа консулы, взявшие на себя попечение о многочисленном народе!»…

Дочь своего отца

Гульнар Дулатовой, сохранившей наследие великого отца и верность его идеалам, этой осенью исполнилось бы 105 лет.

Старшая из пятерых детей Мыржакыпа Дулатова и Гайнижамал Досумбековой-Дулатовой прожила всю свою сознательную жизнь с клеймом дочери «врага народа», но ни минуты не сомневалась, что справедливость в отношении ее отца, чье имя 60 лет находилось под запретом, восторжествует.

Благородство этой великой женщины потрясало тех, с кем она близко общалась. Она никогда не сводила счетов с теми, кто сыграл неблаговидную роль в судьбе ее семьи, зато всегда помнила тех, кто не побоялся отвернуться от семьи опального Мыржакыпа Дулатова. Одним из них был первый казахский профессиональный горный инженер-геолог, академик Каныш Сатпаев. Как вспоминала Гульнар-апай, он часто заезжал в Кзыл-Орду, где жила их семья, из Карсакбая, откуда начинался Большой Жезказган.

— То, что отец находился в заключении, не останавливало его, хотя все другие знакомые покинули нас, — рассказывала Гульнар-апай. — Мама, сообщив, что я окончила школу, спросила его совета, куда теперь пойти мне дальше. Сказав, что будет очень жаль, если я не продолжу учебу, Каныш Имантаевич посоветовал мне поступать в Томский медицинский институт. «Не бойся говорить, что отец сидит в Бутырской тюрьме», — сказал он мне. — Сибиряки привыкли к ссыльным». И я так и сделала — поехала учиться в Томск. Правда, потом учебу пришлось прервать из-за семейных обстоятельств и завершать образование в Ташкенте и Алма-Ате.

— В 1958 году мы с Абеном (Абен Сатыбалдиев, ее супруг – Ред.) побывали на Декаде литературы и искусства Казахстана в Москве. На одной из встреч к литераторам пришел находившийся в то время в Москве академик Сатпаев. Окружив со всех сторон, его восторженно приветствовали. И я, столько лет не видевшая его, решила тоже подойти. Когда он услышал, что я дочь Мыржакыпа Дулатова, у Каныша Имантаевича выступили слезы, мы крепко обнялись и долго не могли разомкнуть объятий. Но толком поговорить не удалось, хотя нам было что вспомнить. Академик настоятельно просил прийти к нему в Президиум академии наук по приезду в Алма-Ату. Но я не решилась сделать это, боясь навредить дорогому для меня человеку, у которого и без дочери «врага народа» хватало проблем».

Гульнар Дулатова уже работала над кандидатской, когда прокатилась очередная волна гонений на казахстанскую интеллигенцию, известная под названием борьбы «с буржуазными националистами и безродными космополитами». Дочери Мыржакыпа Дулатова, разумеется, защититься не дали. Но она никогда не считала, что жизнь ее в чем-то обделила. Наряду с печальным, в ней находилось место и хорошему тоже. Провидение, даровав ей долгую, насыщенную событиями жизнь (она умерла в феврале 2013 года в возрасте 97 лет), позаботилось, во-первых, о том, чтобы Гульнар Дулатова сохранила память о своем великом отце, а, во-вторых, она стала верной подругой писателя Абена Сатыбалдиева. Ее мечту о научной карьере воплотили в жизнь старший сын Нурлан Сатыбалдиев и младшая дочь – доктор медицинских наук, профессор Жаннат Сатыбалдиева.

Абен Сатыбалдиев посвятил жене изумительное по силе проникновенности стихотворение «Гулiм» — «Цветочек мой».

Кунiм, гулiм, еркетайым – шырагым.
Неге мyнша тым езiлiп жыладын?
Алiн курып, коз жасына туншыгып,
Алдыма кеп кушак жая куладын.

Ради нее он пожертвовал многим в своей карьере, но ни разу не упрекнул Гульнар тем, что она «дочь врага народа».

А ведь ей приходилось сталкиваться и с другим отношением к себе. Гульнар-апай пишет, например, в своих воспоминаниях, как она однажды на улице бросилась навстречу одному очень известному человеку, до ареста отца часто бывавшему в их доме. Он, холодно отстранившись, попросил ее больше никогда не подходить к нему. Был случай, когда один из находившихся на лечении в совминовской больнице «крупных» ученых, узнав, что Гульнар Дулатова работает здесь консультантом, тут же настрочил донос: кто позволил дочери «врага народа» лечить «цвет нации»? Много раз замечательного доктора, отличника здравоохранения Казахской ССР, спасшей не одну жизнь, выдвигали в депутаты горсовета. Но она вежливо, но твердо отказывалась, говоря, что хуже будет от этого всем — и ей, и тем, кто за нее хлопочет.

Но на долгом жизненном пути Гульнар Дулатовой немало было и тех, для кого память об ее великом отце была также свята, как и для нее самой. В 1976 году Бауыржан Момышулы получил Государственную премию Казахской ССР. Абена Сатыбалдиева уже не было в живых, но Бауке пригласил вдову на банкет в Союзе писателей. Гульнар Дулатова немного опоздала. Когда она зашла в зал, все уже сидели за столом. В дверях, как и подобает казахской невестке, она поклонилась Момышулы. А писатель, скомандовав присутствующим: «Всем встать! Вы знаете, кто пришел? Это дочь Мыржакыпа Дулатова!», отодвинул супругу и посадил Гульнар рядом с собой. Вот так негласно он восстановил доброе имя великого сына своего народа, хотя до официальной реабилитации оставались еще долгих 12 лет. И хотя имя Дулатова в те годы все еще боялись произносить вслух, «Оян, казак!», также, как и другие его стихи, многие знали наизусть.

Дочь смогла сохранить все рукописи отца, а незадолго до смерти восстановила шесть его неизвестных стихотворений. Их ей принесли люди, которые во все времена и читали, и почитали Дулатова. Она не смогла лишь уберечь книги, изданные при жизни отца – их изъяли сотрудники НКВД. Но их восстановили сотрудники Института литературы НАН РК.

— Мы ездили в закрытые архивы КГБ в Москве и Санкт-Петербурге, и в спецхран Ленинской библиотеки в поисках этих книг. Найдя их, перевели с арабской графики на современную. «Среди них есть, к примеру, полный перевод российского Уголовно-процессуального кодекса на казахский, сделанный Дулатовым в 1930 году», — говорит Айгуль Исмакова.

Гульнар Дулатова приложила немало усилий к тому, чтобы документ о посмертной реабилитации ее отца, а также его сподвижников Алихана Букейханова, Ахмета Байтурсынова, Жусупбека Аймауытова, Алимхана Ермекова, Магжана Жумабаева, Шакарима и других видных казахских интеллигентов увидел свет. Судьба, сохранив в живых старшую дочь Мыржакыпа Дулатова, словно позаботилась о том, чтобы она восстановила для потомков его светлое имя. Благодаря прекрасному знанию трех языков – казахского, русского и арабского — она подготовила и выпустила пятитомное собрание сочинений отца и три книги своих воспоминаний о том времени, в котором жила сама.

• 90
• 77