Почему Бауыржан Момышулы не стал генералом

Бахытжан Момышулы: «Если бы не отец, я не избежал бы драмы целого поколения казахов — не знал бы ни родного языка, ни обычаев. Я не чувствую себя чужим среди своего народа».

«Я ненавижу не людей, а их пороки»

В декабре Бауыржану Момышулы исполнилось бы 110 лет. Он часто бывал резким, нетерпимым и даже грубым.

— Да, да, да! – подтверждал сын Бахытжан Момышулы (1941-2012), написавший об отце несколько книг воспоминаний, — Он на самом деле выгонял некоторых людей из своего дома с громкой бранью. Однажды я у него спросил: «За что ты их так ненавидишь?» Он погрустнел и сказал: «Я ненавижу не конкретного человека, а его пороки». Оказывается, эти люди приходили к нему с недостойными просьбами. Помочь вызволить, к примеру, насильника из тюрьмы или снять с должности неугодного чиновника.

Как-то он пошел на торжественное собрание, которое проходило в оперном театре. Когда в фойе появилось все руководство республики, заведующий отделом культуры ЦК Казахстана Михаил Исиналиев представил отца недавно присланному из Москвы второму секретарю ЦК компартии Казахстана Валентину Месяцу. Отец с иронией спросил: «А почему не Луна?» Когда я попытался понять, зачем отец это сделал, он мне так расшифровал свой поступок: «Месяц – это нечто временное, в нем всего 30 дней. На небе он бывает ущербным, неполным, а луна постоянно находится на небосводе. Так что человек из Москвы – временный в Казахстане. Вряд ли у него будет болеть душа за республику».

И таких случаев в его жизни было много, все видели за этим только лишь тяжелый характер, но никто никогда не спрашивал у него: «Бауке, а почему вы так поступили?»

Динмухамед Ахмедович Кунаев уже после смерти отца рассказал мне такой случай. Однажды в коридоре ЦК, где он шел с командующим Среднеазиатским военным округом генерал-полковником Лященко, им повстречался отец. Бауыржан, подняв трость, остановил их. «Димаш, вот с этим, — и указал тростью на Лященко, — мы вместе учились в Военной академии Генштаба. Он был троечником, а я отличником. Он – генерал-полковник, а я – полковник. Бестолковый генерал!». И пошел дальше.

«Мне кажется, я правильно понял Бауке, — сказал мне Кунаев. — Он хотел сказать, что если бы он был не Момышулы, в Момышуленко, то и он стал бы генералом. И еще я понял, что говорил он не о своем личном, а о том, что подобная несправедливость касается всех национальных меньшинств, исповедующих ислам».

Но эту свою грубоватую прямолинейность отец употреблял там, где считал нужным, в иных же случаях он мог быть и тонким шутником. Как-то пришел к нему некто пишущий по имени Набиден. Гость стал жаловаться, что у него в Алма-Ате нет никаких связей, а он так хочет стать членом союза писателей. В общем, дал понять, что ему нужна рекомендация. Бауке заявил: «Я вообще-то никому их не даю». Набиден кинулся умолять, и отец написал первому секретарю Союза писателей Ануару Алимжанову записку: «Прими этого дурака в Союз писателей. Если примешь, то еще одним дураком станет больше».

А в целом груз недопонимания Бауыржан пронес через всю свою жизнь. Его воспринимали как неудобного человека, поэтому и обходили наградами, и званиями. Но еще больше, чем недопонимали, ему завидовали. Когда в начале 90-х Касыма Кайсенова и Рахымжана Кошкарбаева посмертно представили на звание Героев Советского Союза, то один из наших генералов сказал: «Какие же это герои? Это же хулиганы!». После этого я как-то встретил на улице Касыма-ага. В глазах у него была смертельная обида. «Да не нужны нам никакие Звезды, но зачем так оскорблять память?!»

И все же Звезду Бауыржан получил. Случилось это несколькими месяцами позже. 11 декабря 1990 года Михаил Горбачев подписал Указ о присвоении последнего в истории СССР звания Героя Советского Союза. Мне кажется, что если бы отец получил ее при жизни, то это была бы просто очередная награда, но так как это случилось через восемь лет после его смерти, накануне развала Союза и обретения Казахстаном независимости, то она обрела совсем другое значение. Нурсултан Абишевич Назарбаев в поздравительной телеграмме написал нашей семье: «День, когда Бауке получил Звезду, можно считать днем, когда взошла Звезда народа». И пусть это кое у кого вызывает ехидные улыбочки, но первого правнука Бауыржана — Момышулы-Четвертого (отец называл себя Момышулы Первым, меня, соответственно, Вторым, а моего сына Ержана – Третьим) мы назвали Нурсултаном.

Герой и его женщины

Ставят Бауыржану в вину и то, что он невыносимо вел себя с женщинами. Сын объяснял это тем, что отец жил на духовном уровне, а многочисленные женщины, которые были его женами, – на товарном.

— Их привлекали только внешние атрибуты – слава, определенный материальный достаток, а он искал теплоты, понимания, покоя, — считал Бахытжан Момышулы. — Возможно, только моя мама — Жамал Букаева, и Жамал Калибековна Куанышбаева, вторая его официальная жена, смогли обеспечить ему все это. По крайней мере, когда умерла моя мама, он сказал своему самому близкому другу, писателю Дмитрию Снегину, что уход от нее был самой большой его ошибкой. Сам я никогда не видел слез отца, но, как вспоминал Снегин, железный Бауыржан плакал на похоронах своей первой жены, с которой прожил почти 20 лет.

 Мне было 16, когда они расстались. У меня до сих пор стоит перед глазами мертвенно-бледное лицо мамы, когда отец навсегда уходил из дома… Не мне судить, но думаю, что ни одна женщина не заслуживает такого горя. Умерла мама сравнительно молодой — после ухода отца она прожила всего 10 лет.

А те, другие женщины, абсолютно не понимали его исполинского внутреннего мира. Ни одна из них, возможно, даже моя мама, не смогла стать ему настоящим другом. Женщин приводила в бешенство его безграничная щедрость. Он мог снять с руки золотые часы и подарить их какому-нибудь рабочему, а своей очередной жене приказать: «Снимай браслет!», — и отдать дорогое украшение аульной молодухе, которая возилась у казана, готовя ему угощение во время его наездов на родину.

И Чапаев, и Казанова…

Известно, что личность настоящего мужчины формирует прекрасный пол. И чем крупнее и масштабнее эта личность, тем больше прекрасных представительниц лучшей половины человечества его окружает. И в этом нет ничего удивительного, так как у женщин всегда более развито природное чутье на все неординарное и незаурядное.

Образ же неистового Бауыржана Момышулы уже при жизни был окружен романтическим ореолом, из которого вырисовывался то воинственный «казахский Чапаев», то любвеобильный Казанова. И то, и другое имеет право на существование.

… Войны еще нет. Бауыржан молод, красив и жаждет любви. В то же время и сам он был объектом особого внимания женщин. Вот что писал он в ту пору в одном из своих дневников:

«Шел с ней из летнего лагеря поздно вечером. Когда мы сидели на скамейке – она постоянно прижималась ко мне… Это было так неосторожно с ее стороны, что даже соседи обратили на нас внимание. Я был смущен. Меня охватила жажда любви. При свете, во время антракта, она показалась мне прекрасной, как ангел. По дороге она беспрестанно болтала, пуская в ход приличные слова и фразы, таящие в себе нескромные образы – этим еще больше раззадорила меня… Я покрыл ее горячими поцелуями. Она, сопротивляясь, возвращала их мне. Я освободил ее, и она прошептала: «В коридоре поцелуи ничего не стоят. Не следует жать хлеб неспелым…». Мы зашли в ее комнату…».

Каждую из встреченных им женщин он любил искренне и по-особенному честно, возвышенно и страстно. «Она собою недурна, но пожилая женщина». Так о женщине отзывается женщина. «Она собою недурна…» Л. произнесла эти слова искренне, даже с некоторой завистью. «Но пожилая женщина» – с сочувствием и сожалением. «Она собою недурна» – я машинально повторял эти слова несколько раз. У меня появилось желание видеть ее, внимательно посмотреть на нее и установить, действительно ли она интересная женщина. Но где ее встретить и как можно на более продолжительное время, чтобы рассмотреть ее как следует, и даже поговорить, если представится случай?

Преследуемый этой мыслью, я ходил несколько дней… Лежа в постели с открытыми глазами я о Л. думал меньше всего, но из моей головы никак не выходили ее слова, что «она собою недурна». Я старался отгонять эти слова, махал рукой, словно отгоняя мух… Но, успокоившись, смеялся над собой и говорил: «Черт! Так можно с ума сойти из-за этой старухи»…

Однажды вечером, так как в комнате было душно, часа в 23, вышел на улицу, сел на бревно и закурил папиросу. Услышал приближающиеся мелкие шаги и шелест женского платья. Я встал навстречу, чтобы рассмотреть, кто идет. Я в темноте вырос перед ней, она остановилась. «Вы до сих пор не спите тов. Момышулы?»-–спросила она. Я по голосу узнал ее. Она была та самая, которая «собою недурна, но пожилая женщина».

Возможно, война, ее смерти и увечья, лишения и горести вытравили в Бауыржане Момышулы явные задатки лирического писателя мопассановского плана. Возможно также, что поэтическая прелесть идиллической довоенной жизни и дала ту беззаветную волю – выстоять и победить в губительных войнах под Москвой осенью и зимой 1941 года.

Война закончилась. Легендарного воина окружали друзья, поклонники и поклонницы. Война закалила его, сделала требовательным не только к себе, но и к другим. Его высокую планку выдерживали не все, в том числе и женщины.

В письме к В. он говорит о своем одиночестве. Она же пишет ему о перипетиях своей женской судьбы, жалуется, что от него мало писем: «Ваши друзья по-прежнему переживают Ваши неудачи, так же, как и радуются Вашим успехам».

В начале 50-х годов подруга героя часто сетует, что «он много пьет, что вредит его сердцу».

Женщины, как и прежде, занимают, возможно, самую важную часть его жизни. «Почему Вы меня спрашиваете, люблю ли я Вас по-прежнему? Разве Вы в этом сомневаетесь? Я ведь часто повторяю признание в любви к Вам, а еще чаще повторять боюсь, а то Вам надоест слушать одно и то же, и Вы тогда меня разлюбите. Целую и обнимаю моего Бауыржана».

«Я провожу рукой по Вашей непокорной шевелюре, где появились благородные седины, мой мальчик, и крепко целую мудрый лоб и непримиримые, жесткие губы. Ваша Айналайын».

«… Я не хочу оглядываться назад, ибо Вы мне причинили слишком много боли».

«Вы всегда оставляете после себя след независимости, свободы суждений, непосредственности».

Женские характеристики героя бережно снимают с него напускной покров бронзы и гранита, навеянный его повестями о войне, и открывают земной, ранимый, страстный мужской облик: «При Вашем уме, мужественности и человечности, в широком смысле этого слова, Вы могли быть жестоким, злым, саркастическим, как фаустовский Мефистофель, особенно, когда Вы сталкивались с мелкими человеческими страстями, подлостями…»

«Вы ласкаете и бьете одновременно. Около Вас невозможно построить обывательскую, мирную супружескую жизнь. С Вами можно вписать в книгу своей жизни главу увлекательную, захватывающую, упоительную и глубокую, но эта глава непременно оборвется, и кто из двух действующих лиц окажется страдающим? Не исключена возможность, что этим страдающим лицом можете оказаться и Вы…».

Пусть говорят…

— Пусть говорят о нем все, что угодно, но его порядочность и бескорыстие были потрясающими, — говорил Бахытжан Момышулы. — С войны он, к примеру, привез в качестве трофея только парадную шпагу какого-то немецкого генерала, которую ему подарили солдаты. Ташкентец Джан Файзиев, служивший в его батальоне поваром, вспоминал, как отец говорил бойцам: «Не смейте брать и нитки у побежденных. Все воздастся после победы».

Да, он бывал резок, разговаривал на повышенных тонах, что многих обижало, а я думаю, что он выплескивал в этих криках какую-то страшную саднящую боль, неистраченную энергию. Мне вспоминается такой случай. Я его чем-то очень разозлил. И он в первый и единственный раз замахнулся на меня огромным костистым кулаком. Я закричал: «Дедушка этого тебе никогда бы не простил!» Кулак бессильно упал, и все, после этого он ни разу не поднимал руку. Бауке очень уважал своего отца – простого крестьянина из Джувалинского района Жамбылской области. Во мне он видел его черты. «Только ты рыхлый, — кричал Бауыржан, когда у него было хорошее настроение. – Но все равно ты похож на него!»

В школьные годы, когда моих одноклассников родители отправляли на каникулы отдыхать на Черное море, посмотреть Москву и Ленинград, он сажал меня в общий вагон и отправлял в аул к своим родственникам. Он всегда был недоволен мною. Несколько раз говорил: «Я очень жалею, что тебя на плацу не бил по морде ефрейтор». Я и в самом деле, в отличие от него, был несобран, он обзывал меня то пластилином, из которого можно лепить все, что угодно, то размазней… Мне кажется, он жалел, что я не носил военную форму. Она, считал он, дисциплинирует человека сначала внешне, а потом и внутренне.

Но суровость у него была только внешней, а по сути он был заботливым отцом. В аул он отправлял меня, думая о моем будущем. Если бы не эти детские поездки, которые меня страшно обижали, то, возможно, я не избежал бы драмы целого поколения казахов — не знал бы ни родного языка, ни обычаев. А я, слава Богу, не чувствую себя чужим среди своего народа. Но основное наследство, которое досталось мне от отца, — это перо. В народе говорят «дай голодному не рыбу, а удочку». Вот и он как-то ненавязчиво учил меня пользоваться этим инструментом. Литературные премудрости Бауке объяснял лапидарным, солдатским языком: «Если строишь рассказ, это стычка с немногочисленным числом противников. А если повесть, то это уже настоящий бой. На передний план выдвигаются разведчики, потом располагаются огневые точки, а ближе к тылу – тяжелая артиллерия. Роман тоже строится по законам военного искусства, его можно сравнить со сражением. Сражение нельзя выиграть без тыла, который обеспечивает фронт продовольствием, боеприпасами и медикаментами. А ты, между прочим, до обидного пренебрежительно относишься к своему тылу». Под последним, заметив отсутствие должного внимания, он подразумевал мою жену, свою невестку Зейнеп.

От резких высказываний отца в мой адрес я испытывал смешанные чувства. И неприятие, и обиду и … сострадание. Он, несмотря на внешние противоречия слов и поступков, был человеком предельно честным и бесстрашным. Страха не испытывал ни перед кем. Возможно, это и явилось причиной его увольнения из армии, которую он так любил. Когда преподавал в Военной академии в Калинине, не раз высказывал нелицеприятные слова в адрес высшего командования страны. «Случайный в армии человек этот душечка Г., — говорил он слушателям академии про одного маршала, — паркетный шаркун».

В 1956-м его буквально вытолкали из армии. Перед этим некий высокий чин в личной беседе пообещал, что ему будет обеспечена хорошая должность, и чтобы он не принимал никаких предложений. И отсюда все и потянулось. Кадровики посчитали капризом отказ от других предложений, а дальше членам медкомиссии, видимо, дали установку… В общем, отец комиссию не прошел. А ведь он сросся с армией. Начинал рядовым красноармейцем, служил на Дальнем Востоке у Блюхера, потом закончил военное училище, стал артиллерийским офицером. В 40-м вернулся в Казахстан, работал старшим инструктором Казвоенкомата, а когда генерал Панфилов начал формировать 316-ю стрелковую дивизию, Бауыржану было предложено командовать батальоном. Дальнейшая его военная биография известна всем: пять раз выходил из окружения, освобождал города и села… Замалчивают лишь об одном факте: 8-я (после боев под Москвой 316-я стрелковая дивизия была переименована в 8-ю гвардейскую имени генерала Панфилова) и 9-я гвардейская дивизии (командование последней отец принял в конце войны) вела бои не с простыми солдатами вермахта, а с отборными войсками СС, известными под названием «мертвая голова». Когда артисты МХАТ приехали в Алма-Ату ставить «Волоколамское шоссе», то Георгий Бурков, который играл генерала Панфилова, сказал: «Я всегда говорил и буду говорить, что Москву отстояли казахи!».

Отец очень переживал уход из армии, а потом собрал волю в кулак и занялся литературным трудом. Нельзя сказать, что он начинал с азов. В нашем семейном архиве есть тетради с записями, которые сделаны в конце 20-х, в 30-м и 40-м годах. А стенограмма его лекции, которые он сделал в 1943 году в национальной академии (тогда он приезжал в Алма-Ату в отпуск по ранению) вышла отдельной книгой. Сейчас военные говорят, что «Психология войны» — незаменимый учебник по военному строительству.

… Как и все старые воины, отец умирал тяжело, но достойно. О том, что это будет именно так, он знал еще задолго до своей смерти. Однажды в аэропорту один человек долго ходил вокруг него кругами. А когда все-таки решился подойти, то от растерянности брякнул: «Бауыржан-ага, а кто вы по профессии?» Бауыржан ответил: «Убийца!» Мне он объяснил: «Ты подумай сам: на мне военная форма (отец вышел в отставку с правом носить ее), а профессия военного – убивать». А потом помрачнел, стал неразговорчивым. Я понял: на него опять нахлынула война…

• 193
• 158