3D журналистика

Памяти нашего постоянного автора Руслана Азимова посвящается. 13.07.2018 г.

Издательство Exclusive.kz выпустило книгу «Политически некорректные диалоги», в которой бывший руководитель АО «Продовольственная корпорация» и московский журналист Виктор Шацких дают неожиданные оценки совсем еще свежим событиям.

Мой соавтор, пишет журналист – казахстанский бизнесмен, бывший президент государственной корпорации. А я московский журналист. Что у нас общего? Много чего.

Руслан закончил аспирантуру в Москве, я немало лет прожил в Казахстане. Вообще-то мы знакомы с первой половины 80-х, когда Азимов трудился агрономом в совхозе, а я начинал творческий путь корреспондентом алматинской областной газеты. За 35 лет, которые прошли с той поры, наши биографии прочертили две нескучные траектории, довольно часто пересекаясь.

Вокруг в это время тоже происходило много интересного. На глазах соавторов и с их скромным участием рушилась Великая Империя. На руинах воздвигались новые государства и новые столицы. По крайней мере, одна столица, Астана – действительно воздвиглась, к восхищению и зависти соседей. В это же время в обеих наших странах накатывали и разбивались о каменистый берег волны иллюзий: демократических, патриотических, ещё каких-то.

На сбывшееся и несбывшееся полезно посмотреть с высоты зрелого возраста.

Причём, в России и Казахстане политико-экономические и другие процессы протекают не одинаково, но сходно, напоминая параллельные миры Клиффорда Саймака. В ментальности наших народов, проживших века в близком соседстве, тоже немало общего. Например, понты.  Казахские и русские (по крайней мере, московские) понты не просто трогательно похожи. Они практически неотличимы друг от друга.

Когда Руслан бывает в Москве или я в Алматы, мы с ним выпиваем, активно делимся новостями, вспоминаем о былом и не раз уже отмечали одно любопытное обстоятельство. В спорах-разговорах о жизни, временами довольно горячих, нам обычно удаётся находить консенсус, складывать обсуждаемые явления в чёткую объёмную картинку, как на экране 3D кинотеатра. Мы видим мир с двух разных точек, разнесённых в географическом и политическом пространстве. Азимов живёт в одной стране, я в другой. Он капиталист, представитель класса крупной буржуазии, а я пролетарий более или менее умственного труда и социал-демократ, если надо как-то определять свою политическую ориентацию; однако наши точки зрения отстоят не слишком далеко друг от друга. Мы люди одного поколения и одной культуры. Не лишне добавить, что маму Руслана зовут Лидия Николаевна, она родом из Кировской области, а отец его, Джумабай Азимов, был известным в Средней Азии журналистом.

В общем, у нас есть возможность – одна на двоих – разглядеть объёмно и в резкость те предметы, которые выглядели бы плоскими для «просто» российского журналиста и «просто» казахского бизнесмена.

В какой-то момент я понял, что будет неправильно, если наши наблюдения за жизнью в 3D-формате останутся устным застольным творчеством. Если всё это добро пропадёт. Поэтому я предложил Руслану написать книжку. Прецеденты такого рода уже имелись. Например, Альфред Кох с Игорем Свинаренко издали свой «Ящик водки» и очень занимательно разобрали там события последних десятилетий российской истории.

…Первая часть наших неполиткорректных диалогов вышла в Алматы ещё в 2006 году. Книга вызвала противоречивые оценки. Некоторые коллеги делали Руслану замечания. Дескать, крупный государственный менеджер не должен так свободно рассуждать о недавней истории страны. И даже выслушивать чужие (в смысле мои) возмутительно преждевременные рассуждения на этот счёт он не имеет права. Но другие читатели, наоборот, заявили, что соавторы были бы молодцы, если бы не подтормаживали на крутых поворотах. Эти другие читатели, наверно, правы, но ведь Руслан тогда ещё состоял на госслужбе.

Для меня наиболее существенным было то обстоятельство, что десять-двенадцать человек, чьё мнение интересовало начинающего писателя больше всего, книжку одобрили.

Вторая часть «диалогов» должна была выйти сразу вслед за первой. Но публикацию пришлось дважды откладывать. По ряду причин. В том числе драматических. У Руслана нашли серьёзную болезнь. Он с ней успешно борется и обязательно победит, но какое-то время ему было не до публицистики.

Эта длительная отсрочка добавила объёма, стереоскопичности нашему взгляду на события недавней истории. Уже и собственные оценки, сделанные в 2006 году по поводу восьмидесятых и девяностых, выглядят сегодня, в 2018-м, довольно занятно, в чём-то наивно и требуют комментариев. 

В общем, теперь мы наконец-то издаём сразу две части «диалогов»: доработанную первую, про 1984-1991 годы и вторую, которая включает в себя период с 1992 года по 2000-й. Плюс «современные» главы: о евразийском бизнес-климате (с углублением в подтему «ворующий топ-менеджер как системное явление наших дней») и вполне инсайдерские рассуждения о том, почему разорились крупнейшие казахстанские зерновые бароны, а российские не разорились.

Затем, если Бог даст, допишем третью часть, про «нулевые» годы. Тогда может получиться не только занимательное чтение для современников, но и приложение к будущему учебнику истории. Наша книга даст возможность студентам завтрашних дней более объёмно и сочно представить недавнее прошлое. Полагаю, прогрессивный университетский преподаватель  в каком-нибудь 2030 году подумает – и внесёт «диалоги» в список литературы, рекомендованной для чтения старшекурсникам. На его месте я бы обязательно так поступил.

Декабрьские события 1986 года в Алматы  глазами очевидцев. В попытках точнее понять, что это было, соавторы далеко заходят. Шацких рассуждает о переписывании истории, совершает сомнительные экскурсы в прошлое Российской империи и СССР и делает вывод, что в декабре-86  всё могло кончиться гораздо хуже, чем кончилось.

— Руслан давай напомним читателям, с чего всё началось. В середине декабря 1986 года Горбачёв всё-таки отправил Кунаева на пенсию. Довольно некрасиво это вышло: за месяц до 75-летия, чтобы орден не давать. Вместо Кунаева в Алматы привезли Геннадия Колбина из Ульяновской области.  На пленуме ЦК Компартии Казахстана его утвердили единогласно.

– Я хорошо запомнил неприятное, кислое ощущение где-то в желудке сразу после этой новости…

— Мой друг Алибек как раз в 1986-м закончил Литературный институт в Москве и вернулся в Алматы. И вот мы с ним осенью гуляем в парке и строим прогнозы, кого могут поставить вместо Кунаева. Уже все знали, что Горбачёв его будет менять.

И я говорю: кажется, собираются из Москвы человека присылать. Есть слух, что поставят Долгих. Был такой кандидат в члены Политбюро. Алибек как-то тоскливо на меня посмотрел. Потом он говорил, уже после событий, что понял в тот момент:  эта история кончиться плохо. Кровью. Мол, тут дело не в словах и не в лозунгах. Казахская молодежь просто физиологически не выдержит оскорбления.

– Молодёжь по большому счёту выступила не против русских, а против коммунистической системы. Которая всем надоела. В том числе и самой власти. За исключением тех стариков, которые знали, что скоро умрут и их похоронят у кремлёвской стены.

— Ты, кстати, знаешь, что за всю историю Советского Казахстана, с 1920 по 1991-й, сменилось 19  первых секретарей ЦК? И только четверо из них были казахами.

– И что? 

– Вот, допустим, в феврале 1954-го освободили от работы первого секретаря ЦК Шаяхметова и «избрали» на его место Пономаренко. Вторым секретарем «избрали» Брежнева. Оба они раньше никакого отношения к Казахстану не имели.  Один работал в Белоруссии, потом в Москве. Другой на Украине, в Молдавии, потом тоже в Москве. Куда партия посылала, туда и ехали. Точно так же, как и Колбин.

Д.А. Кунаев в воспоминаниях пишет*, что в 1954-м (он тогда возглавлял Академию Наук КазССР) – у него с первых же дней знакомства сложились «деловые и добрые» отношения с Пономаренко и Брежневым.

Тогда никто не сомневался, что Москва имеет право прислать сюда начальником хоть украинца из Белоруссии, хоть армянина из Закавказья. В том же духе Михаил Сергеевич решил действовать и тридцать лет спустя. По прецедентам.

Да. Он продолжил ту же линию: в Армению надо назначать армянина, в Грузию грузина, а в Казахстан кого захотим. Но Казахстан к середине 80-х — это был уже другой организм, с другими реакциями. Очень многие казахи, десятки тысяч, имели к тому времени не просто высшее образование. Они имели высшее образование во втором или в третьем поколении.

Многие учились в Москве, и там над ними посмеивались армянские, грузинские, узбекские однокурсники за наивную преданность «старшему брату» и за желание быть на него во всём похожим. Даже поговорка была: «хочешь увидеть русского – посмотри на казаха». Они возвращались преподавать в местные казахские вузы. В большой задумчивости.

А по Алматы в это время ходили их студенты, казахи из провинции – как индейцы по Нью-Йорку в гэдээровском фильме про Чингачгука. Они плохо говорили по-русски, и по этой причине любая продавщица газировки смотрела на них свысока. Алматы был единственной  в СССР тотально русскоязычной столицей национальной республики. Это само по себе было чревато проблемами. А тут Горбачев со своим Колбиным…

 — Да, с одной стороны, народ изменился и время изменилось. С другой – советская власть шутить не любила. Она железной рукой и не такие решения проводила в жизнь. И все это понимали, кроме двадцатилетних студентов.       

Слушай, а ты ведь жил в то время на улице Байсеитовой. Почти у самой площади, где всё и происходило. Расскажи, что видел.

 – 17-го декабря с утра я поехал по делам в дальний сельский район. И вот мы возвращаемся поздно вечером в Алма-Ату, а дороги в центре перекрыты. Водитель высадил меня где-то в районе Никольского рынка. Дальше я потопал пешком. У меня было удостоверение начальника управления областного агропромышленного комитета, а паспорта не было. Милиция не пускает. Не верит, что иду домой. Но всё-таки с горем пополам, под конвоем довели до квартиры. И вот захожу – дома сестра Лена и брат Сергей. Я устал, как чёрт. Они меня чаем напоили, и я заснул.

Часа в три ночи слышу  — в дверь: бам-бам-бам! А нас предупредили, чтобы никого не впускали. Но Сергей открыл дверь. Там было человек 15 окровавленных… Три девчонки, одна бабушка и остальные молодые ребята. Всю домашнюю аптечку мы израсходовали и выпустили их где-то в полшестого.

А на одной площадке с нами жил майор КГБ. И он знал, что мы запустили «декабристов». И кто-то капнул. Несколько раз к нам приходили, но ничего доказать не смогли. А майор молчал.

И вот дня через три-четыре мы с ним выпиваем, и такая между нами беседа. Он, кстати, сын бывшего первого секретаря Джамбулского обкома партии. А мать у него русская. Ближайшая подруга моей матери.

И я после четвёртой или пятой рюмки спрашиваю: ну что, Марат? Если бы я был на той стороне — что бы ты делал? Он говорит: я бы выполнил свой долг.

Потом, конечно, он по-другому уже отвечал…

— А нашего с тобой общего товарища Сергея Козлова, будущего собкора «Независимой газеты» и радио «Свобода», в эти декабрьские дни забрали в милицию. Поскольку он ходил по городу вместе с казахскими студентами и требовал от властей соблюдения ленинских принципов национальной политики. Вместе с казахами его забрали, ночь продержали в РОВД и зуб выбили. Серёга в свои 30 лет был большой идеалист.

– Сильная история. Я не знал об этом и Сергей не рассказывал. А ты чем занимался в эти дни?

— Семнадцатого декабря я тоже весь день работал и  только к вечеру узнал про «декабристов». А вот на следующий день довелось близко на них посмотреть.

Утром 18-го нас, журналистов издательства ЦК и работников других благонадежных организаций Фрунзенского района Алма-Аты собрали возле райкома партии на улице Красина. Пришли человек около ста, мужики в возрасте от двадцати пяти до пятидесяти, всех национальностей. Все дружно ругали «этих идиотов».

Выступил один из райкомовцев, пожилой казах. Он сказал, что несознательная молодежь, подстрекаемая провокаторами и националистами, вышла на улицы. Ваша задача, сказал райкомовец, — как людей взрослых и ответственных, подъезжать на специально выделенных автобусах к местам скопления несознательной молодежи, проводить с ней разъяснительную работу и приглашать в автобусы. Автобусы развезут молодежь по домам и общежитиям.

Кто-то спросил, будет ли поддержка от милиции. Нам ответили, что милиция будет присутствовать, но акцент надо делать не на силовой метод, а на пропагандистский. После этого всем раздали красные повязки и сказали, что автобусы подойдут через полчаса, а пока можно покурить.

Рядом была стройка, народ дружно туда направился и вооружился – кто куском арматуры, кто палкой. Мы с Борисом Гиллером (он тогда заведовал отделом фельетонов в алма-атинской областной газете «Огни Алатау», а я там же заведовал отделом сельского хозяйства) успели сходить к ближнему телефону-автомату и позвонить домашним: мол, с нами всё в порядке. Потом вернулись в строй.

Наш партийный наставник увидел боевую оснастку пропагандистов и сказал, что мы поступаем неправильно. Что там не бандиты, а наши неразумные дети.

Ему ответили, что эти дети вчера проламывали головы прохожим (таких слухов было очень много), и что идти агитировать их с голыми руками тут желающих нет. 

После этого райкомовцы с кем-то созвонились и объявили, что мы все можем возвращаться на свои рабочие места.  Мы вернулись.

Часов около шести вечера я вышел из редакции, сел в свой 59-й автобус и поехал домой. Автобус шел не по Абая, как всегда, а по Шевченко. В кармане у меня оставалась красная повязка. А в заднице ещё играло детство. Я решил сойти с автобуса и подняться вверх до площади – посмотреть, что там и как.

Автобус сделал остановку на Мира-Шевченко. Я вышел и двинулся вверх по правой стороне улицы Мира. Вокруг было пусто. Ни машин, ни людей. Перешел проспект Абая. Впереди возле уличного фонаря стояла группа парней и девушек, человек двадцать-двадцать пять. Мужик постарше залез на кромку фонарной тумбы и говорил оттуда речь, держась одной рукой за столб для равновесия. Слушали его как-то рассеяно, девушки перекликались мирными голосами: «Сауле, в общагу вместе поедем», и всё такое – но тут показался я, мужик замолчал, и в толпе прошелестело — орыс, орыс!

Я прошел мимо толпы не спеша, руки в карманах шубы, потом еще метров пять-семь, и тут за мной рванули несколько парней. Я тоже рванул. Мы пробежали в очень хорошем темпе метров сто. Нас увидели там, куда я бежал, и навстречу нам кинулись двое или трое здоровых русских ребят в полушубках, перепоясанных солдатскими ремнями и с дубинками в руках. Студенты отстали и повернули назад. Ребята спросили – ты чего тут? Я ответил, что я дружинник и иду на дежурство. Они сами были, кажется, с какого-то завода и в отличие от меня действительно дружинники.

Над площадью стоял ровный гул многих тысяч голосов. Время от времени голоса начинали скандировать: «Ка-зах-стан! Ка-зах-стан!»

Я подошел поближе, поднялся на ступеньки административного здания, вытянутого вдоль Сатпаева между улицей Байсеитовой и проспектом Мира. В этом доме тогда размещался Госагропром. Потом я залез на парапет. Там уже стояло несколько таких же наблюдателей.

Площадь с этой точки открывалась вся. В центре ее колыхались две большие толпы, разделенные сдвоенной – спина к спине —  цепью курсантов погранучилища в одинаковых шинелях. Еще одна толпа была прижата курсантами к ограде госпиталя ветеранов войны. Ближе к зданию ЦК, выше пустых трибун, стояло с десяток бронетранспортёров.

Я надел повязку дружинника и двинулся вдоль фасада Госагропрома, потом мимо фонтанов, где сейчас памятник Независимости, в сторону улицы Фурманова. Никто меня не остановил. Люди на площади были отгорожены от зданий еще одной

шеренгой курсантов или солдат, уже не такой плотной. Через нее никто не пытался прорваться. 

Толпа продолжала время от времени скандировать лозунги и начинала петь, но чувствовалось, что состояние у митингующих подавленное.

Больше ничего не происходило. Я погулял по краю площади еще примерно час, замёрз и пошел домой пешком – по Сатпаева через Мира и дальше в сторону Байзакова, мимо частных домиков.

Когда я проходил вдоль одного такого домика, вдруг открылась калитка и навстречу мне вышли две русские тетки и мужик лет за пятьдесят. Вышли – и сразу шарахнулись назад.

Потом вгляделись: свой! Ты с площади? Как там?

Я ответил, что вроде там всё успокаивается. Но гулять отсоветовал. Мужик сказал, что им идти недалеко, что соседка была в гостях, заговорилась с хозяйкой, а теперь вот мы её провожаем. Ну, счастливо тебе, парень, давай тоже поаккуратней.

Вот такие были впечатления.

– Очень живо ты передал атмосферу. Но когда ты ушёл домой, на площади всё и началось.

– Да. Но там никого не убили. Горбачёв показал всем, что он грешный и лукавый европейский политик, а не Иван Грозный.

– С чего ты взял, что не убили?

— Слушай, я вот пытался понять: эти рассказы о сотнях трупов, увезённых на грузовиках… Или «уточнённые неофициальные данные» про 72 погибших – они хоть чем-то подтверждаются? Список какой-нибудь есть?

Казахстан же не Центральная Африка. Там ушёл человек в неспокойное время в саванну, не вернулся – ну и ладно. А в Казахстане у всех паспорта и прописка. И вот, допустим, студент третьего курса зооветеринарного института Серик Ахметов не приехал на каникулы к родителям в Джамбулскую область. Они его что, не будут искать? Не поднимут всех на уши? Не потребуют от народного депутата Мухтара Шаханова, чтобы включил Серика в список героев?

А то «семьдесят два погибших» — и ни одной фамилии. Вернее, один Савицкий.

– Ты же знаешь сельских казахов. Отец с матерью этого Серика туда сходили, сюда написали… И отовсюду им ответили: не знаем. Нет данных.

— И что?

– И всё.

— Так не бывает.

— Да почему ж не бывает-то?!

— Ну, вот смотри. Если бы участники «декабрьских событий» так и остались в истории как «наркоманы и хулиганы», то, может, несчастные родители Серика не смогли бы найти о нём никаких сведений. Ещё и двоюродный дядя из обкома партии прицыкнул бы на сельских родственников – мол, помалкивайте, дурачки.

Но когда «декабристов» объявили героями, не только родители, но и дядя этот всех поднял бы на поиски.

Но списка погибших и пропавших без вести нет в природе!

– Надо будет уточнить…

— Хочу ещё напомнить, что трактовка событий декабря-86 несколько раз менялась. Радикально. У всех на глазах. Я после этого лучше понял, как примерно дело происходило в другие бурные периоды истории – в девятьсот шестнадцатом году, в семнадцатом, в сорок первом. Как бывает в действительности, и какой попкорн из этого делают потом. С историей, оказывается, вообще можно делать что угодно…

____________

*Динмухамед Кунаев «О моём времени». Алма-Ата, РГЖИ «Дауир», 1992 г.

• 78
• 77