Особенности формирования элиты в Казахстане

Чтобы решить проблему клановости и непотизма в Казахстане, нужно просто проводить справедливые и прозрачные выборы. Если будет более открытая политическая система, то никакие квоты не будут нужны. Об этом exclusive.kz побеседовал с историком Жаксылыком Сабитовым.

– Недавно Exclusive.kz выяснил, что во власти по-прежнему больше всего выходцев из Алматы и Алматинской области. Чем вы это объясните?

– Здесь нужно разделить Алматы и Алматинскую область. Алматы — это город, который всегда был центром притяжения представителей всех трех жузов. Выходцы из Алматы — это не обязательно люди с юга, это могут быть люди из абсолютно разных регионов. Логично, что у тех, кто там родился, больше экономического, социального и культурного капитала, они имеют большее преимущество перед представителями других городов Казахстана. А для жителей Алматинской области было легче попасть в Алматы и построить там карьеру по сравнению с жителями, например, Акмолинской или Северо-Казахстанской областей.

– Почему это превалирование сохранилось спустя 20 лет после переноса столицы на север? Алматинцы по-прежнему составляют ядро элиты в Нур-Султане, где все еще мало представителей из других регионов.

– Процесс смены элит — очень медленный процесс, который может занимать десятилетия. Несмотря на перенос столицы на север, Алматы до сих пор финансовый и образовательный центр. Новая политическая элита в Нур-Султане появится только через лет двадцать.

– В нашем случае, возможно, так оно и есть. Но почему во многих других, в том числе и развитых странах, именно представители южных регионов контролируют основные ресурсы? Например, в Китае или Италии, США и Кыргызстане?.. Связан ли этот факт с тем, что на юге, как правило, более высокая плотность населения, а, следовательно, и высокая конкуренция?

– Я бы предложил сразу несколько объяснений, которые отличаются между собой. При этом, стоит отметить, что юг и север достаточно условные понятия. Если взять карту Страндберга 18 века, то аргыны, которые сейчас живут на севере, тогда жили юго-западнее Ташкента. Географический фактор довольно спорный. Уместней рассматривать этот фактор как активно-социальную сеть. Есть выражение Ильяса Омарова о том, что аргыны «жеке батырлар» (батыры -одиночки). Это применимо не только к аргынам, но и ко многим горожанам, которые утратили социальные связи, рассчитывая только на себя. На густонаселенном юге эти связи гораздо теснее через взаимодействие сетевых активностей (свадьбы, похороны, встречи). В свою очередь, в селе это работает больше, чем в городе.

– Чем вы объясните, что за все годы независимости у нас во власти так мало выходцев из западных регионов? Одни считают, что это связано с негласной политикой властей, другие связывают с особенностями характера жителей этого региона.

– Недавно мы решили посмотреть, о ком больше всех за последние 10 лет было снято исторических фильмов. Оказалось, что в 65% случаев это герои старшего жуза, 35% — среднего жуза. А вот про героев младшего жуза фильмов практически не было, хотя история младшего жуза более изучена, чем история старшего жуза. И там гораздо больше материала. Но это не следствие какого-то умысла или политики. Все дело в том, как у нас формируется культурная элита. Если помните, Алаш Орда создавалась в Костанайском, Тургайском и Баянаульском регионах. На этих территориях сохранились сильные точки роста интеллигенции даже после Алаш Орды. После появилась точка роста в Алматинском регионе, и она активна до сих пор. К сожалению, в западной части Казахстана точки роста не появились.

– Западный регион нередко подозревают в сепаратизме, в том числе как реакцию на слабую представленность во власти? Тем более, что эти регионы были донорами республиканских бюджетов. Насколько реальна эта версия?

– Я думаю, что реального сепаратизма нет. Это не более, чем страшилка еще со времен СССР. Более того, родоплеменная структура казахов существует как фактор укрепления идентичности, а не противопоставления друг другу. Никакого сепаратизма на основе родоплеменного или жузового принципа сейчас нет. Тем более, что у любого сепаратизма должна быть интеллектуальная основа. Все люди с запада Казахстана встроены в общую идентичность, но никак не в отдельную западно-казахстанскую.

– Вы сказали, что родоплеменная структура казахов существует как фактор укрепления идентичности. Но большинство считают, что она, напротив, разделяет нашу нацию? Так кто в итоге прав?

– Говорить, что родоплеменное деление имеет отрицательное влияние абсолютно необоснованно с научной точки зрения. Во-первых, такая идентичность уже проиграла свою борьбу за национальную идентичность в начале 20 века. Во-вторых, есть хороший опыт национального строительства у башкир. Там использовали родоплеменное деление, чтобы усилить свою национальную идентичность. Там идет борьба за «души» определенных людей. Например, татары используют элементы в виде культуры, языка, а башкиры родоплеменную идентичность, символы родоплеменной структуры. Поэтому для казахов сохранение родоплеменной идентичность играет большую роль с точки зрения нациистроительства.

– Казахов часто обвиняют в трайбализме. При этом трайбализм существует в Великобритании, США, Франции, Италии. Как вы думаете, почему нам вменили чувство вины за нашу родовую принадлежность?

– Классический трайбализм существует только в архаичном обществе. На Западе речь идет все же о клановости, которая отличается от трайбализма. Клановость помогала еще в советское время выживать и продвигаться. Те же казахские студенты, которые приезжали из села, имели гораздо меньший трудовой и культурный капитал, чем выходцы из города. Чтобы построить себе карьеру, они создавали социальные сети, основанные на трайбализме или клановости.

Трайбализм с точки зрения сохранения памяти предков и рода дает основу для сохранения идентичности. В советское время пытались создавать новую идентичность, которая называлась «советский народ». В рамках этой идентичности существование трайбализма и памяти о предках мешало советской власти, поэтому от него пытались избавиться.

– В Казахстане всегда существовали родовые союзы. Сохранились ли они до сих пор?

– Родовые союзы в Казахстане еще сохранились — их интересно изучать. Часто они существуют в виде фонда, созданного в память о каком-то человеке, а по сути являются родовым союзом. Это не попытка реинкарнировать трайбализм. Это попытка богатых людей повысить свое влияние через социальный капитал, основанный на памяти о своих предках. Впрочем, это достаточно распространённое явление во всем мире. Был интересный кейс в Актобе, где поставили памятник эмиру Едыге, пользуясь празднованием Золотой Орды. Некоторые люди начали говорить, что казахи начали монополизировать память о Золотой Орде, у них начинаются процессы национального строительства. Но на самом деле это не так. В Актобе проживает четыре рода. Они считают себя потомками эмира Едыге и воспользовавшись тем, что появился государственный праздник, они поставили памятник своему предку. Никакого государственного замысла не было. Если посмотреть на улицы, памятники, которые есть в разных городах, мы увидим, что доминирует регионализм. Но это больше игра для людей с хорошим достатком, готовых инвестировать свое время в сохранение памяти о своих предках. Причем, как правило, никаких финансовых дивидендов от своего увлечения они не получают. Это своего рода попытка нетворкинга на основе родовых отношений. Бояться этого не стоит.

– Как вы думаете, сохранился у нас негласный институт «агашек», как неформальных авторитетов, которые контролируют жизнь кланов?

– Когда мы говорим о агашках, нужно понять, о ком именно идет речь. Есть «агашки» как конкретные люди и «агашки» как институт. У нас часто путают эти вещи. Есть люди, которые занимают определенные позиции и они в рамках своих возможностей имеют большое влияние. Но это не имеет никакого отношения к институту «агашек». Они, как институт, не существуют. Есть хорошая история про то, как Борис Березовский сотворил о себе миф, как о повелителе Кремля. В администрации президента принимали решения о том, чтобы назначить определенного человека на какую-либо позицию, но этот человек часто мог не знать об этом. Но Березовский, благодаря своим связям, узнавал об этом первым, и сообщал этому человеку, что это плод его усилий. Так он создал миф о том, что именно он принимает кадровые решения, хотя это было не так. И большинство «агашек» используют эту тактику, поскольку просто имеют более короткий доступ к информации, чем другие. В любом случае, когда принимается политическое решение, есть 3-4 актора, влияющих на его принятие. Весь фокус в том, чтобы убедить в том, что именно его влияние привело к нужному результату. Таким образом, «агашки» как люди существовали всегда и везде. А вот лобби – это уже институт, на самом деле представляющий определённые интересы определенных компаний.

– Вопрос элитообразования всегда важен. Сейчас он обострился в силу того, что одна элита уходит, а на смену приходит другая. Стоит ли, на ваш взгляд, соблюдать баланс родов и регионов с точки зрения инклюзивности?

– Я думаю, нет. Просто нужно проводить прозрачные выборы, которые бы устраивали всех. Сейчас система выборов – это черный ящик, и мы не знаем, как там все формируется. Если будет более открытая политическая система, то эти квоты не будут нужны.

• 68
• 68