Истоки казахского либерального национализма

Френсис Фукуяма, один из самых знаменитых политэкономистов, в интервью нашему изданию сказал правду, которая не понравилась тонкому слою либералов. Он честно сказал, что наиболее оптимальная для Казахстана модель – либеральная автократия.

– Вряд ли вы станете в ближайшем будущем полноценной демократией. Я в этом очень сильно сомневаюсь. Но, тем не менее, можно сделать так, чтобы при сохранении каких-то автократических элементов создать более открытое общество. Это на мой взгляд очень привлекательная модель, которая дает стабильность с одной стороны и, в то же время, дает много возможностей для граждан. Я думаю, если Казахстан будет в этом направлении будет двигаться, может что-то получится, – сказал защитник либерализма. – Мы видим очень много автократичных государств с рыночными экономиками. Китай, например, является прекрасным примером, или Сингапур… Вопрос в другом – как долго после такого экономического роста и возможностей, полученных благодаря нему, люди будут соглашаться продолжать жить в не демократическом государстве?»

Откровенно говоря, это звучит пусть обидно, но весьма прагматично для нашего президентоцентричного общества, склонного делегировать ответственность за свою судьбу власти. Впрочем, падающая эффективность госуправления делает свое доброе дело – люди все отчетливей понимают, что им все же лучше надеяться на себя, а значит, автократия – процесс необходимый, но преходящий. Люди, как и страны, по мере развития, все больше тяготеют к либерализму. Чем более образован и самодостаточен человек, тем больше он хочет каких-то свобод и тем больше он хочет автономии при принятии собственных решений.

Как сказал тот же Фукуяма, «чем богаче становились такие страны как Тайвань, Япония, Южная Корея, тем более востребован в них оказывался либерализм. Потому что общество стало требовать от своих правительств больше свобод, прав, возможностей, роста и развития. И даже в Китае были протесты против политики нулевого ковида, люди выходили на улицы и, как правило, это была молодежь, городское население, более обеспеченное и более образованное.Что касается Казахстана, то бесспорно одно – меняется социальная структура общества. У молодежи уже совершенно другие ожидания по поводу того, как должна быть организована страна. «И если государство не учтет эти социальные изменения и не поймет, что общество меняется, то возможно, будет либо слишком поздно, либо оно столкнется с очень серьезными проблемами, которые отражают не соответствие тому, чего хотят люди» – сказал Фукуяма.

Итак, мы все еще являемся носителями советского ДНК, где потребность в восстановлении своей идентичности вполне органично уживается с ощущением своей вторичности. Даже очень самодостаточная часть общества считает, что Россия – большая, а мы маленькие. Маленькие в чем? По территории, по населению? Но есть немало государств с гораздо более скромными территориями и демографическими показателями, но их голос более, чем влиятелен во всем мире. Например, те же Австрия, Бельгия, Гонконг, Израиль или уж совсем крохотный Сингапур.

Мы чувствуем себя маленькими потому, что все еще ощущаем себя колонией, пусть и бывшей. Нам внушали почти сто лет, что мы осколки архаичной кочевой цивилизации, что у нас не было своей государственности, письменности и даже культуры. Мы маленькие внутри себя. Мы – нация-женщина, живущая с мужем-тираном по принципу – бьет, значит любит.

В этом гениальность любого колонизатора – внушить никчемность колонизируемым. Но у нашего колониального сознания есть уникальная особенность. Дело в том, что Россия сама всегда жила с сознанием собственной вторичности по отношению к Европе. Она импортировала из Европы своих правителей, ее элита говорила то на немецком, то на французском языке, а сегодня знание английского тоже является признаком избранности. Россияне тоже ощущают себя второсортными, а мы для них, соответственно, уже третий сорт. Правда, русские, в отличие от нас в какой-то момент все же захотели сесть за взрослый стол и какое-то короткое время действительно были империей. Пусть отсталой, колосом на глиняных ногах, но империей, которая сегодня грезит мечтами о восстановлении утраченного величия. Так что мы пасынки даже недоимперии. Отсюда и глубина комплексов.

Даже сегодня, когда все западное Кремлем объявлено вне закона, и она ориентируется на так называемый Глобальный Юг, либеральная часть России все еще считает себя частью европейской цивилизации и вынужденная дружба с азиатами для них большое унижение.
Но, как ни странно, у казахов нет ощущения второсортности по отношению к западной цивилизации. Сохранившийся дух номадизма позволяет нам чувствовать себя одинаково дома как в Дели, так и в Париже.

А вот весь популярный русский юмор о том, как ведут себя русские за границей – это некие тетки хабалки и туповатые мужланы, подсознательно стремящиеся «засрать заграницу».

Одной из главных причин того, почему Путин пошел на Украину в том, что он не мог вынести того, чтобы прямо под боком России появилась европейское государство. Русские тогда задали бы вопрос: а чем мы хуже хохлов и тоже бы начался сначала майдан, потом рыночная экономика, а там и демократии недалеко. А ведь был краткий период, когда Россия для нас была заслуженным маяком и по качеству экономики, и по количеству думающих вслух людей. Думающих глубоко и красиво, пусть и противоречиво.

А теперь как-то стало грустно, что нет никакой загадки русской души – есть комплекс брата-неудачника, который не может простить себя за это.

То есть на самом деле между казахским и русским национализмом есть много общего. Но для нас важно не спутать шовинизм с патриотизмом, как это сделали россияне.

Парадокс в том, что вся история России говорит о том, что любой национализм расцветает только при соприкосновении с другими цивилизациями, несмотря на то, что Россия это с упорством, достойного лучшего применения, не хочет это признать.

Нам очень важно найти правильный баланс между тем, чтобы питать свою возрождающуюся идентичность прошлым, которое мы до сих пор знаем только с чужих слов, и будущим, образ которого мы до сих пор не можем создать.

С русской идеологией последних лет все понятно – она оправдывает деспотизм власти не самой лучшей интерпретации русского национализма, империализма и мессианства. Такое особое место требует жертв и россияне их приносят неохотно, но привычно.

Дело дошло до того, что Путин своим указом утверждает список «российских традиционных духовно-нравственных ценностей», что выглядит как пародия даже Моральному кодексу строителя коммунизма. Но важно другое – этот список разрешает и спецоперацию, и несменяемость власти, и высокомерие к бывшим метрополиям, и акцент на сильной центральной власти, которая «имела важнейшее значение для сохранения национальной государственности». Гораздо важнее подавить других внутри и вне страны, чем подняться над ними на цивилизационную высоту.

И здесь наши идеологи тоже внушают нам, что только сильная центральная власть – гарант сохранения стабильности. Но разве не поэтому разрушались все империи?

Мы, к сожалению, в этом смысле идем по пути России, которая испытывает дефициты как собственной идентичности, так и легитимность элиты. В свое время принцип противопоставления себя «загнивающему Западу» использовал и СССР. Но концепция образа внешнего врага работает не долго. На закате своего существования Советский союз устал от собственности ненависти и «бездуховная» западная культура неминуемо проникала не только в молодежную среду, но и в быт советской номенклатуры.

Проблема Казахстана в том, что государство, используя потребность в национальной идее, щедро финансировала ее бесплодные поиски. Но, в отличие от наших, российские идеологи хотя бы отрабатывают свой хлеб. Пусть и за счет тупиковых концепций. И в этом смысле бездарность наших идеологов сыграла хорошую службу – наше национальное самосознание просыпается стихийно, не подвергаясь искусному влиянию «дурман-травы» конъюнктурных профессионалов.

В отличие от вечного конфликта между российскими славянофилами и западниками у казахов не было этого экзистенциального социального конфликта. Мы жили в миру в миром и миром внутри себя. Разве что была перманентная борьба за территорию и путем неслыханных жертв наши предки оставили нам в наследство не только огромную территорию, но и ее недра, даже не подозревая о том, что их содержимое может стать еще одним источником назойливого внешнего интереса. До этого мы наивно полагали, что только наше местоположение моста между Европой и Азией – причины завистливых глаз и кошельков.

Казахи считаются одними из наиболее русифицировавшихся азиатов и это следствие нашей адаптивности. В нашу ДНК вшита склонность как к компромиссам, так и самопожертвованию во имя народа. Возможно, именно это сочетание позволило нам сохранить свою государственность в отличие от многих других народов даже с более богатой историей и культурой. В этом весь парадокс – если враг видел, что мы склонны брать оружие в руки, то это сдерживало его от боевых действий. В этом смысл поговорки – хочешь мира, готовься к войне.

Главное, чтобы мы сегодня не пошли по пути демодернизации, как это сделала Россия, которой необходима именно такая идеологическая основа – искусственная, мифологизированная и архаичная.

Наш политический режим созрел до авторитарного либерализма. Правда, пугает то, что наша модель, как и в России, держится на симулякрах. А у них есть свойство рассыпаться в критических ситуациях.

Как ни странно, но процессы, происходящие в России, играют для нас благотворную роль. Наш старший брат вышел на финишную прямую распадающейся под тяжестью собственной лжи империи. Путин ввел Россию в агонию уже вне зависимости от исхода войны, а значит, сила ее обаяния будет снижаться. И вообще выяснилось, что внешне выглядевшие сильными государства в реальности оказались слабыми. И Россия в их числе. Что касается Китая, он десятки лет рос огромными темпами, но сейчас началось замедление и тому есть подводные причины. Время покажет, какая политическая и экономическая система нужна миру.

Но сегодня разве что не ленивый говорит о том, что конфигурация мира радикально меняется. И у нас есть если не окно, то как минимум форточка возможностей для того, чтобы занять то место, которое мы когда-то имели в истории.

• 96
• 60