Когда диктаторы надевают маски демократов

Почему Казахстан находится в «ловушке» среднего дохода, а Россия не терпит демократии на своих границах. Кто такой «диктатор обмана» и отчего авторитарные лидеры пытаются сконцентрировать все богатства в одних руках. Обо всём этом рассказал экономист, провост (проректор) Парижского института политических исследований Сергей Гуриев, выступая на канале KSAP. 

– Действительно ли демократий в мире становится меньше?

– Мой соавтор по книге «Диктаторы обмана» (которая также издана на казахском языке) Дэниел Трейсман написал статью, где он говорит, что паниковать рано, что нет демократической рецессии, есть демократическая стагнация. В последние годы мы действительно не видим увеличения количества демократии в мире, но видим, что количество демократий и автократий в мире более-менее постоянно.

Есть важные события, в результате которых отдельные эксперты стали считать Индию недемократичной страной. Это точка зрения исследователей Института V-Dem (Разновидности демократии) Гетеборгского университета в Швеции, который считается одним из авторитетных проектов по классификации режимов. В 2021 году институт V-Dem классифицировал Индию как «электоральную автократию» (в том же году организация Freedom House включила Индию в список «частично свободных» – Прим.). Так вот в исследовании V-Dem говорится, что переход к демократии ускоряет экономический рост. И это, на самом деле, очень сильный аргумент, потому что иногда условная диктатура говорит: «Ну, демократии растут быстрее, но они другие. У них какая-то протестантская этика, у них удачная география, у них история такая, которая помогает им стать демократией и расти. А у нас всё своё, мы особенные, у нас особенный путь» и так далее. Так вот, это исследование как раз предлагает посмотреть на страны, которые переходят от диктатуры к демократии, и что там происходит с экономическим ростом. И это действительно так, мы видим ускорение экономического роста после перехода в демократию.

– Есть исследования, которые показывают, что в демократических странах распределение богатств и доходов происходит более равномерно, нежели в автократии. Почему авторитарные лидеры боятся инклюзивности, боятся справедливого распределения доходов?

– Ответ очень простой, потому что авторитарные лидеры занимают этот пост не для людей, а для себя. Во многих странах авторитарные лидеры говорят: «я построю общество процветания, посмотрите на Сингапур. Вот это мой пример для подражания». Но отличие в том, что Сингапур остаётся исключением. Первый премьер-министр Сингапура Ли Куан Ю – это лидер, который боролся с коррупцией. А все остальные автократические лидеры, которые копируют модель Сингапура, всегда забывают скопировать вот эту часть модели.

Есть такая известная книга Брюса Буэно де Мескита «Теория селектората», про выживание политических режимов, где автор говорит о том, что в демократии нужно выиграть выборы и заботиться об электорате. В автократиях власть держится не на избирателях, а на том, что он называет «селекторат». Но их меньше, чем избирателей. Вся идея в том, чтобы эти группы были довольны. Те, кто вас держат у власти, те, кто вас могут скинуть, их надо кооптировать.

И, конечно, богатство распределяется менее равномерно, чем в демократиях, где вы должны заботиться хотя бы о 51% граждан. И в этом смысле это, конечно, неудивительный факт.

– Какую роль государственная собственность играет в кооптации элит?

– На самом деле государственная собственность всегда является инструментом политика, который находится во власти. Для этого она и существует. Именно поэтому приватизацию так сложно проводить, потому что политики теряют инструменты управления. В развитых демократиях со сдержками и противовесами, можно построить госкомпанию, которая не будет политическим инструментом. К примеру, в Норвегии есть госкомпании, которые не являются политическим инструментом. Но в несовершенных демократиях, это такой же политический инструмент, к примеру, как государственные медиа или суды.

Если вам нужно подкупить того или иного человека, то вы можете использовать средства госкомпании для этого. И есть огромное количество свидетельств того, что это так и происходит, особенно в странах с плохими институтами. У нас есть статья, где мы смотрим на структуру капитала госкомпаний по всему миру, сравниваясь с частными компаниями. И мы показываем, что отличия в структуре капитала существует именно в тех странах, где плохие юридические и политические институты. И в коррумпированных странах тоже.

– Какую роль в этом случае играет приватизация, если приватизация государственных активов будет происходить в коррумпированной политической системе?

– Приватизация – это очень сложное дело. Дело в том, что по определению госкомпании имеют запрещенную занятость, так как госкомпания  это политический инструмент, а менеджер госкомпании нанимает потенциальных избирателей, потенциальных членов этого самого «селектората». Когда вы приватизируете госкомпанию, вам приходится избавляться от её неэффективности, и это приводит к тому, что люди теряют работу.

Приватизация обязана сопровождаться заботой о тех гражданах, которые пострадают от приватизации. Если вы этого не делаете, приватизация будет непопулярной. И это то, что мы видели во многих странах. Поэтому крайне необходимо думать об этих проблемах в комплексе.

Если речь идет о коррумпированном режиме, приватизация может происходить так, что новые собственники не доплачивают за приватизированные активы. И порой это используется как аргумент против приватизации, что приватизация приводит к коррупции.

Я написал главу в сборник Handbook of Comparative Economic про политическую экономию перехода к рынку. Этот сборник вышел пару лет назад. И там я пишу о замкнутом круге, о том, как проходит приватизация в коррумпированной стране, а олигархи получают активы по заниженной стоимости. Общество знает, что их права собственности нелегитимны. Соответственно, олигархи понимают, что правительство может всегда забрать в них эти активы. И, соответственно, они начинают быть инструментом правительства. И этот круг нелегитимности продолжается. Кроме того, государство, продавая активы по заниженным ценам, не имеет денег для того, чтобы компенсировать тем, кто будет уволен после приватизации, это дальше подрывает легитимность права собственности. …. И так возникает всё больше и больше проблем. Вопросы коррупции при приватизации очень важный аспект этой проблемы.

– Следующий вопрос касается уже вашей книги. Там вводится в оборот, такое понятие, как цифровой автократ. Кто такой – «цифровой автократ»?

– Да, в этой книге мы говорим о том, что есть диктаторы страха, диктаторы обмана и цифровые режимы, цифровые диктаторы. Диктаторы страха – это традиционные диктаторы, которые опираются на репрессии и страх. Диктаторы обмана – это недемократические режимы, которые манипулируют информацией. И там, среди прочего, мы говорим, естественно, о Путине до 2022-го года, о режиме Альберто Фухимори в Перу и так далее. Это диктатор, который манипулирует информацией и притворяется демократом. И сразу возникает вопрос: а что происходит в Китае?

Китай – это в некотором роде отдельный кейс, где всем понятно, что это не демократия, никаких выборов нет. С другой стороны, репрессии не так уж широки. Да, политических заключённые много. Да, они вынуждены выступать на телевидении и каяться, как в Советском Союзе во времена Сталина. Но при помощи цифровых технологий, правительство умеет предотвращать массовые репрессии и следить за гражданами. Тогда у него нет потребности в огромном количестве политзаключённых. В некотором смысле вся страна – это и есть огромный цифровой барак.

Китайцы хорошо понимают, что они все время находятся под наблюдением, то, что они пишут в соцсетях, всегда отслеживаются. И попытка организовать какую-то политическую деятельность так или иначе будет отслежена. И именно это приводит к самоцензуре, предотвращению оппозиционной деятельности.

– В некоторых выступлениях вы говорили о том, что Китай после отступления от практики десятилетней ротации политических элит столкнулся с новым политическим вызовом, который несёт в себе угрозу. Какие риски вы видите для будущего Китая?

– Это риск ловушки среднего дохода. Эта ситуация связана с тем, что любой недемократический режим страдает от проблемы в выстраивании стимулов на всех уровнях бюрократии и получения информации. Если у вас нет независимых СМИ, если у вас нет политической конкуренции, вы не знаете, в каком районе хорошо работает бюрократ, а в каком плохо. И вот что сделал Китай после 1978 года – он выстроил систему, которая имитировала некоторые демократические механизмы.

С другой стороны, эта система работала хорошо, потому что было легко измерять успех каждой провинции. У бедной страны экономический рост, рост ВВП региона, города, страны – это очень хороший индикатор повышения качества жизни. Когда вы достигаете среднего уровня дохода, дальнейший рост – это уже гораздо более сложное, многомерное явление. Вам нужно заботиться и о росте экономики, и о снижении преступности, и об экологической составляющей, и о здоровье граждан, и о неравенстве. И внезапно оказывается, что вам трудно сравнить два региона. В одном регионе лучше с экономикой, в другом с экологией. Какого губернатора взять на повышение? И тут сразу открывается простор для произвола. Лидер начинает выбирать те критерии, которые лучше для того, чтобы повышать лояльных им бюрократов. Именно это и произошло. Нынешний лидер Китая Си Цзиньпин использовал кампанию борьбы с коррупцией для того, чтобы защитить своих людей и вычистить не своих людей. … Во время этой кампании люди, которые учились и работали вместе с Си Цзиньпинем, имели нулевые шансы пострадать. И эта система кумовства приводит к понижению качества бюрократии.

Почему я говорю о ловушке среднего дохода? Рост от низкого уровня до среднего – это достаточно простая вещь. У вас есть низкие зарплаты, вам нужно строить индустриальную экономику, и она конкурентоспособна особенно на глобальном уровне, потому что у вас низкие зарплаты. Как только зарплаты добираются до среднего уровня, вам нужно сменить модель роста. Вы должны инвестировать в экономику знаний, инноваций, вы должны поощрять конкуренцию, и это требует совершенно других, в том числе и политических институтов. И многие страны не проходят этот тест. Хороший пример успешного перехода к новой модели роста – это Южная Корея.  Кризис 1997-98 годов помог Южной Корее отказаться от унаследованных от прошлой эпохи институтов. Эта модель обанкротилась вместе с кризисом и появилась возможность перейти к новой модели, гораздо более открытой, привлекающей иностранные инвестиции, ограничивающей власть «чеболей» (форма финансово-промышленных групп – Прим.), поощряющей конкуренцию. Это привело к росту производительности труда и производительности факторов производства в тех отраслях, где раньше доминировали «чеболи». Но во многих странах власть вот этих самых групп интересов, которые были выгодоприобретателями предыдущего этапа экономистов, так сильна, что общество не может отказаться от этой структуры и перейти к новой структуре, которая, наоборот, основана на конкуренции новых, в том числе и малых предприятий, инноваций и экономике основанной на знаниях.  

– У нас многие экономисты утверждают, что сейчас Казахстан находится в ловушке среднего дохода, то время как по нашим расчетам никакой ловушки среднего дохода нет. По показателям ВВП мы являемся страной с доходом выше среднего. По показателям ВВП на душу населения мы находимся в очень неплохой ситуации. Но когда речь заходит о том, какие реально доходы получает большая часть населения, выходит то, что у нас половина населения живёт довольно бедно. Есть ли какое-нибудь экономическое определение такой ситуации?

– Я вам скажу так, что ловушка среднего дохода не может быть определена в абсолютных терминах.  … Само определение среднего дохода – это абсолютно произвольная вещь. Это определение Всемирного банка, который в какой-то момент зафиксировал страны с низким доходом, страны со средним доходом, с высоким доходом, и теперь просто каждый год повышает эти пороги, потому что происходит инфляция.

В целом, если говорить о Казахстане, то как раз ситуация с качественной точки зрения очень похожа на ловушку среднего дохода. До 2014 года Казахстан рос, с 2014 года фактически перестал расти. Казахстан, естественно, не один такой. Мы видели, что приватизация, борьба с коррупцией, реструктуризация банковского сектора – всё это не было сделано вовремя, в том числе, наверное, потому что выгодоприобретатели предыдущего этапа экономического роста были слишком близко к власти. И в этом смысле, с качественной точки зрения, Казахстан находится в ловушке среднего дохода.

Но я с вами согласен в том, что ВВП на душу население не говорит о медианном доходе среднего казахстанца.

– В одном из своих выступлений вы сказали о том, что Россия в современном её политическом качестве не совсем желает видеть на своих границах демократические и процветающие политические режимы. С чем это связано?

– Это связано с тем, что российская власть хорошо понимает, что (особенно до 2022 года) её популярность основана на том, что власть может сказать народу: «вы знаете, мы, конечно, больших успехов не добились, но альтернатива была бы хуже». Ведь если будут соседи, которые так или иначе похожи на Россию, с точки зрения общества, структуры экономики, но добившиеся большего экономического роста, то это будет важным аргументом для оппозиции, которая может спросить: «почему они, наши соседи, добились процветания, а вы никак не можете его добиться?».

Это очень важный аргумент для Украины. С экономической точки зрения Украина была гораздо менее успешной страной, чем Польша. Если посмотреть на развитие Польши и Украины, в начале перехода к рынку они были примерно на одном уровне, по уровню ВВП на душу населения. Но Польша утроила свой ВВП, а Украина осталась примерно на том же самом уровне. И поэтому для украинских политиков Польша – это потенциальный путь развития.

В то же время, если Украина демократизируется и будет процветающей страной, это важный аргумент против Владимира Путина. Как был важным аргументом Михаил Саакашвили, который победил коррупцию и привёл свою страну к быстрому экономическому росту. Грузия по-прежнему является богатой страной, но все эти аргументы о том, что в России нельзя победить коррупцию, были уничтожены, потому что Грузия, которая была более коррумпированной страной, добилась фантастической успеха. Именно за это Путин ненавидел и продолжает ненавидеть Саакашвили. Для Путина Саакашвили – это важный аргумент, который говорит о том, что Путин не хочет бороться с коррупцией. Путин может говорить: «я не могу победить коррупцию, потому что коррупция в генах российского общества». До Саакашвили этот аргумент был сильнее, чем после Саакашвили.

– И последний вопрос вновь касается Казахстана. Мы все ждем демократизацию – это тот инструмент, который нам позволит с экономической точки зрения обеспечить более инклюзивный экономический рост для большей части населения. … Скажите, до демократизации России есть ли у Казахстана возможность перейти каким-то существенным реформам без особого риска для своей государственности, безопасности?

– Безусловно, есть. И Армения показала, что даже она, которая в очень серьезной степени зависит от России, пришла к демократии в 2018 году. В Молдове пророссийские силы были сменены проевропейскими. А до этого Россия вместе с Европой прекратила власть одного из олигархов, единственного олигарха в Америке. И в этом смысле, конечно, модель демократии остаётся очень привлекательной. В нашей книге «Диктатор обмана» мы смотрим на данные по всему миру. И конечно, при всех недостатках демократии люди предпочитают демократию – диктатуре. И диктаторы это понимают и притворяются демократиями. Диктаторы одевают бизнес-костюм, ездят в Давос, встречаются с демократическими лидерами, говорят: «мы такие же, как вы, у нас есть выборы, у нас есть многопартийная система, у нас даже есть какие-то независимые медиа». И, конечно, это полезно для них, потому что и их граждане не хотят, чтобы их страна официально называлась какой-нибудь тоталитарной системой. Они хотят, чтобы в стране были выборы, чтобы их страну можно было считать демократией. Но «диктаторы обмана» так и называются, потому что они обманывают граждан и вполне успешно. Они проводят выборы, но они воруют результаты выборов. У них есть независимые СМИ, но они ограничивают аудиторию этих независимых СМИ самыми разными способами, или подкупают их. Но идея демократии является популярной, и с этим Путин ничего не может сделать. В этом смысле, я думаю, что у всех соседей есть шанс. Другое дело, что есть риск. Мы видели, что Россия часто вводит свои войска в сопредельные страны. Но с другой стороны, надо понимать, что в Центральной Азии есть огромное влияние Китая. И вот пребывание российских войск в январе 2022 года было настолько срочным, видимо потому что китайские власти сообщили Путину, что они не хотели бы, чтобы российские войска оставались в Казахстане. Поэтому насколько это вопрос северного соседа или восточного соседа, это трудно понять.

– А есть ли какое-то подтверждение, что китайские власти действительно отправляли такой месседж?

–  У меня нет таких подтверждений, это всякие утечки. Поэтому я не буду делать такие высказывания. Но мне кажется, что это было бы логично. Потому что, конечно, для Китая, Центральная Азия и особенно Казахстан, это важные партнёры. Мир в этом регионе крайне важен для экономического процветания Китая. Через этот регион идет проект «Один пояс – один путь» и его безопасность являются важными для лидера Китая, потому что это его личный проект. Поэтому если вдруг начнутся какие-то беспорядки в Центральной Азии, для Си Цзиньпина это будет плохо с точки зрения внутренней политики, потому что люди будут ему предъявлять претензии, что он не смог справиться с Владимиром Путиным, с которым у него отличные отношения. И конечно будут предъявлять, что он не смог предугадать события, когда инвестировал средства в свою инициативу «Один пояс – один путь». В этом смысле ему конечно выгодно, чтобы в Казахстане был мир.

• 24
• 12