Эльмира Ногойбаева: В декабре 86-го казахи услышали шепот своих предков

В Кыргызстане реализуется уникальный проект – альтернативная истории устами тех, о ком не пишут в учебниках. Это проект не об известных людях, а неформальные истории о наших бабушках и дедушках, где главная ценность – это обычные люди, которые и есть творцы истории. Идея принадлежит Эльмире Ногойбаевой, руководителю исследовательской площадки «Эсимде».

– Как родилась идея?

– Эсимде – слово, узнаваемое для многих, во всяком случае, тюрков, и оно очень теплое. Это аналог того, что сейчас активно развивается во всем мире – альтернативная история, memory status, memory activities, то есть исследование памяти. Это очень интересное направление, особенно для постсоветских стран, где очень долго было умолчание, была сугубо официальная история. Через исследование памяти мы можем открыть те страницы, которые называют белыми, серыми, это неформальная история, семейная, родовая… В учебниках об этом не пишут. Почти аналогичный проект существует в Японии.

– А как это выглядит, какой продукт из этого получается?

– История очень часто – это заказ власти, описание деятельности лидеров государств, полководцев, политиков. А вот в memory status главная ценность – это обычный человек, наши бабушки и дедушки. Во-вторых, мы собираем, помимо архивов, устные истории. Например, в советское время устные истории не считались академическими, но мы знаем, что у кыргызов и казахов это был главный метод передачи информации. И поэтому речь идет о совершенно других нарративах. Мы не верим в один миф, в одну картину, в один процесс… Нам очень важно услышать разные голоса. Тогда картина будет полной.

– То есть это истории обычных людей, на основе которых вы издаёте журнал?

– Да, но это даже не история, это память разных людей. Это способ узнать что-то большее про мой народ, про такие страницы, как диссидентство, репрессии, депортации, события 1916-й года…

Потом я поняла, что на самом деле это только первый шаг. Второй шаг — осмысление этих процессов. Есть аналогия с человеком, который не знает своего прошлого. Может быть, даже есть какая-то травма, которую он пытается забыть, и поэтому не может себя уверенно чувствовать… И пока он не проработает свои комплексы, травмы, он не может стать состоявшейся личностью. То же самое у народов, то же самое у сообществ. Если люди знают о себе не только пафосное прошлое, но и трагедии, поражения, и они это осмысляют и принимают, извлекают из этого уроки, то в будущем они развиваются более гуманистично и к себе, в первую очередь, и к окружающему миру.

– Психологи всегда говорят, что нужно все проговорить. Нам по-прежнему это не удается – вспомнить и проговорить свое прошлое, принять его и таким образом от него освободиться. Как вы думаете, удается ли это сделать в рамках вашего проекта за эти годы?

– Это не проект. У нас маленький аналитический центр, которому уже 17 лет, в рамках которого мы провели много исследований. А «Эсимде» родился восемь лет назад внутри него как попытка понять, что происходит с нашим народом, с миром и как это все взаимосвязано.

– За эти годы у вас, наверняка, накопился огромной эмпирический массив. Есть ли в Кыргызстане запрос на постравматический рост? Как воспринимается ваш проект? Насколько эта эмпирическая база соответствует официальным нарративам власти?

– Само слово «эмпирическая база» больше академическое. У нас это немного другое. Мы топим за гражданскую науку. И на нее запроса у власти пока нет. И слава Богу. Потому что как только у власти появляется интерес, она начинает монетизировать эти вещи,  использовать их для своей легитимации. Почти всегда лидер государства переписывает историю государства под себя, не брезгуя пафосом. Мне кажется, так и происходит уход от реальной памяти. Так рождается пафосная картина мира, в которую люди потом перестают верить. И в советское время мы это видели хорошо.

Что касается запроса от общества, то он огромный. У нас были конкурсы историй, нам писали учителя, преподаватели вузов, обычные люди. Одна из учителей школы спрашивала нас: «А как же басмачи? А мы можем теперь про них говорить? У меня больше половина класса их потомки. И я до сих пор говорю им, что это было плохо. Или есть другая картина мира?» Еще одну историю мы узнали о том, как предок одного из наших читателей восстанавливал Узгенский минарет, открывал женские медресе… А ведь это было очень прогрессивно было по тем временам! Так он пытался сохранить свой род, семью…

 А в официальной истории это некие соловьи-разбойники, которые на самом деле были лидерами освободительного движения. Но об этом до сих пор не принято говорить. Интересно, что конструируемый образ басмача даже в советском кино – это всегда высокий, маскулинный, потянутый мужчина, то есть в целом привлекательный герой. «Белое солнце в пустыне» – это классика этого жанра.

– Слушая вас у меня возник вопрос – почему так долго? Что мы делали все эти 30 лет? Почему мы так долго никак не можем вспомнить себя, вспомнить свое прошлое, а главное – разрешить себе это сделать? 30 лет – огромный срок. За 30 лет многие страны делали просто квантовый скачок в своем развитии. И возможно, именно потому, что народ вспоминал о том, кто он есть на самом деле?

– В 90-х и даже еще раньше, в период гласности, мы впервые услышали шепот предков, запретный, иногда болезненный, иногда травматичный. И вот он подтвердился огромным количеством информации, приведя к неимоверному социальному сдвигу. Я уверена, например, что именно он был катализатором Желтоксана… Это и движение, в Кыргызстане, когда люди вдруг вышли на мирный марш из Фрунзе и дошли до ледников пешком, чтобы перезахоронить убитых в 1916 году… И мы поняли, что это нужно, что духи нас поддерживают.

– А что случилось потом?

– А потом случилось так, что государству было не до памяти. Оно занималось реальностью, формировало институты, приходили и уходили президенты. Но случилось еще одно – разворот России в 2014 году от концепции открытости, гласности и знания к закрытию «Мемориала», к закрытию памяти. В Кыргызстане большинство архивов закрыто до сих пор. И опять этот громкий голос предков превратился в шепот. Это опять стало опасно. А ведь память пробуждает в нас человечность, которая стирается со временем у многих. И поэтому отношение к прошлому опять становится неоднозначным. Идёт возрождение Сталина, Дзержинского… Опять опасно говорить про депортации, голодомор, репрессии.

Надеюсь, новое поколение с новой этикой отношения к себе и к прошлому будет жить так, как оно считает нужным. И в этом есть перспектива. Я надеюсь, они понимают эту привилегию жить в своём национальном, суверенном государстве, где они не вторичны. И это государство может быть, маленьким, бедным, но это их государство. И они здесь дома.

– Значит, нам все равно нужно отрефлексировать все произошедшее за последние сто лет. Очень много фильмов снято и написано много книг, как страдают люди, испытавшие амнезию. Вспомнить себя, на мой взгляд, и есть процесс деколонизации. Мне казалось, что это настолько естественный процесс, но вдруг выяснилось, что далеко не всеми это воспринимается как нечто органичное и необходимое. Есть ли у нас шанс все-таки пройти эту фазу деколонизации?

– Мне кажется, этот процесс синхронно идет в Казахстане и Кыргызстане. На самом деле, это слово в разных эквивалентах уже использовалось во все времена и называлось движением за независимость, национальное освободительное движение или демократическое движение. И это не против кого-то, а личная позиция, отношение к семье, к государству. Это разрушение иерархии между государствами, между народами. Это стремление народов, которые долгое время молчали, уже успели потерять язык, частично культуру все восстановить и со всеми говорить на равных. Если мы говорим про Центральную Азию, то у нас этот процесс очень явный и огромную роль сыграли два произведения: «АзиЯ» Олжаса Сулейменова и Айтматов со своей легендой о манкуртах. Мы даже проводили конференцию «Сны манкурта», когда пытались понять, а проснется ли вообще манкурт?

Но когда мы говорим про деколонизацию, я вижу, как даже интеллектуалы относятся к этому с иронией. Когда мы говорим про агрессивную пропаганду, то видим очень четкий языковой набор, который каждый день забивают нам в головы. А на каком языке говорим мы, люди, пытающиеся сохранить себя, свое достоинство, свою культуру, нацию? Нам нужен общий язык, нам нужно договариваться.

– Деколонизация и самоидентичность – тождественные понятия? Наши общества очень сильно разорваны по ценностям, по языку, по религии, по отношению к войне и так далее. И этот процесс деколонизации нужен как раз для того, чтобы лучше друг друга понимать. Согласны вы с этим?

– Да, абсолютно. Мы рассыпаемся как песок. Нам не хватает общего языка, общих ценностей, общих правил. А в этом время нас разделяют и нами властвуют. Все это слова одного порядка – самоидентичность, деколонизация и принятие. Это значит: да, спасибо, ты на меня влияешь, но лучше давай не будем друг другом манипулировать, называть наши отношения «колония – метрополия». Да, ты высасываешь из меня ресурсы, но уже хватит. Да, это мой язык. И я хочу на него говорить. Недавно мы провели исследования о том, как изменился кыргызский язык и были потрясены тем, как он стерилизовался на всех уровнях – политическом, государственном, нормативном. Поэтому нам нужно договариваться, но это всё не просто. Люди должны уметь разговаривать на языке одних ценностей. И краеугольный камень здесь – деколонизация.

Подробнее о проекте можно прочитать здесь.

• 27
• 137