В Гонконге арестован студент из Казахстана

«Шыракшы уязвимы, но всех не перережут, не перестреляют, не перевешают», — говорит Ермек ТУРСУНОВ, объясняя идейный замысел «Шыракшы» («Хранитель света») — своей последней картины. 

Памяти Ментая 

Работа Ермека Турсунова получила очередное признание: фильм «Шыракшы» признан лучшим  на российско-британском МКФ в Сочи (Sochi International Film Festival and Awards). Еще одна награда — приз «За лучшую женскую роль» — досталась исполнительнице главной роли, народной артистке России Нине Усатовой. До этого (в конце июня 2019 года) картина приняла участие в основной конкурсной программе XXII Шанхайского международного кинофестиваля. Это был первый случай в истории нашего кино, когда казахстанский фильм участвует в основном конкурсе этого престижного фестиваля. В 2013 году во внеконкурсной программе «Панорама» были показаны «Студент» Дарежана Омирбаева и «Параллельные миры» Ермека Аманшаева. 

Картина Ермека ТУРСУНОВА рассказывает историю солдата, который возвращается с войны. В руках у него старый кинопроектор с фильмами, подарок от спасенного старика немца. До конца своих дней солдат уже не расстается с кинопроектором…

Первой в титрах картины идет взятая в траурную рамку фамилия актера Ментая Утепбергенова. После показа «Шыракшы» в киноклубе Олега Борецкого Ермек Турсунов сообщил, что главную роль в «Шыракшы» должен был сыграть он, этот великий актер маленьких ролей (Ментай запал в душу многим в роли японского бизнесмена в фильме «Интердевочка»). Он же был и автором идеи «Шыракшы».

 — С Ментаем я тоже очень дружил, бывал у него дома, — рассказывал Ермек. — Однажды дядя Миша (на «Казахфильме» его все так называли) сказал, что снялся во многих картинах на разных киностудиях, но всегда только в эпизодах, а он хотел бы в главной роли. — «В чем дело, дядя Миша? Снимись». — «Да не было сценария такого. Но сейчас я, кажется, придумал идею: солдат-казах привез с войны трофейный кинопроектор и, разъезжая по аулам, стал показывать кино». — «Ну а дальше что?». «Ну основа же есть. Думай». С тех пор, если встречались где-то, спрашивал: «Ты думаешь?» «Конечно», — отвечал я, а сам ни о чем не думал: ко мне с такими просьбами обращаются часто. Потом стали доходить слухи, что он серьезно болен. Когда мы с ним однажды пересеклись, он, оказывается, только что прилетел из Южной Кореи, где подтвердили диагноз.

 «Надо бороться. Это ерунда!» — кинулся убеждать я. А он опять: «Ты думаешь о нашем кино?» И с того вечера я начал потихонечку входить в эту войну и вспоминать свое детство. На каникулах меня отправляли к чабанам. Когда на жайляу приезжала большая автолавка, то вечером натягивали импровизированный экран и показывали фильмы. В нашем ауле тоже был свой киномеханик — тетя Аня. Сначала она смотрела фильмы сама, потом пересказывала сюжет нам, а в итоге мы смотрели совершенно другую картину. Теперь я уже привык к таким вещам: снимаю картину, показываю, а потом слушаю людей. И все рассказывают фильм, который не я снимал и даже не я писал сценарий к нему.

Написал первый вариант сценария и понес его Ментаю. Он загорелся: «Это кино про меня, у меня есть коллекция старых фильмов, начиная от Чарли Чаплина». Еще у Ментая была коллекция старых кинопроекторов. Оказывается, он с того первого разговора собирал все, что может пригодиться в картине. Я написал второй вариант сценария, третий…Он зажегся, мы реально стремились, чтобы Ментай сыграл главную роль, но болезнь победила – дядя Миша ушел.

 И я уже обязан был снять картину в память о нем. Своего киномеханика я постарался наделить какими-то дополнительными смыслами. Он не просто человек, который возит картины по аулам, его проектор – это символ света и памяти о былом. Так появился «Шыракшы»  — тот, кто несет шырак (свет) людям. Но это не совсем дословный перевод. Как у Аллаха 99 имен, так и здесь: это скорее понятие, чем просто слово. Шыракшы называют еще человека, который живет у какого-то святого места. Подняв однажды свои архивы, я вспомнил слова Ментая о том, что этот фильм, будучи в хорошем смысле космополитичным, должен быть посвящен всем киношникам мира. Поэтому старикашка, который ездит по аулам, показывает не что попало, а классику: «Бродяга», «Андалузский пес», «Гамлет»… То есть то кино, которое уже умерло. И этой участи не избегают даже великие режиссеры. Кажется, году в 1977-м к Федерико Феллини приехали друзья-американцы. Когда он возил их по Риму, знакомя с достопримечательностями родного города, они стали смеяться: во всех кинотеатрах шли американские картины. — «А где твои картины? Ты же великий». — «А мой зритель уже умер. Виноваты в этом вы, американцы», — ответил мастер. Поэтому в «Шыракшы» я вкладывал еще один смысл: научить видеть за блеском и мишурой настоящий свет. Это еще одна причина, по которой у моего фильма такое название. Ну не мог я назвать его просто «Киномехаником»: у меня все фильмы с казахским названием. 

Смотри сюда!

Фильм начинается с военного эпизода с батальными сценами, то есть взрывами и стрельбой. Второй режиссер в картине Ермека Турсунова, венгр  Тамаш Тот, когда зашла речь о каком-нибудь европейском городе, где можно снять эпизод с войной, вспомнил, что в центре Будапешта сохранились остатки заброшенного завода «Глобус».

Снимать там было очень дорого. Однако, по словам режиссера, очень хотелось показать, что и «мы, казахи, тоже можем снимать сцены как в «Спасти рядового Райана» Стивена Спилберга.

—  Нет, можно было обойтись тем, что сейчас называется глобальным технологическим прогрессом, но я стараюсь максимально избегать каких-то спецэффектов, компьютерной графики, даже светокоррекция у меня бывает минимальной, — говорит Ермек. —  Для меня важен человек и его история, максимально приближенная к правде жизни. Для этого не нужны всякие фокусы, но зритель приходит в кинозал с улицы – с попкорном и холодным, как у собаки, носом. И пока он рассказывает приятелю анекдот, я его раз – и разворачиваю к экрану: смотри сюда!

 А в Казахстане мне нужен был поселок 50 годов. До этого я снимал картину «Жат», где требовался аул начала прошлого века. Ехать куда-то мы, честно говоря, поленились. Построили его в районе Ушконура Алматинской области, где я родился, вырос, знал каждое ущелье. А здесь  бюджет был другой, денег на строительство не было. Думал, что надо будет ехать в какую-нибудь тьмутаракань, но нашли аутентичный поселок под Жаркентом. Люди в массовке почти без грима, естественно подзагоревшие на ветру и солнце, и такие – говорящие, без халтуры. Язык я с ними нашел быстро. Бабки, мои фанатки, прибежали фотографироваться со мной с газетой «Дат» в руках, где было опубликовано интервью со мной. Когда сказали, что будем их снимать, аулчане оделись в «приличные» вещи, купленные на жаркентской барахолке, которая для них центр вселенной. Мы их переодели в нормальную одежду и приступили к работе. Показываем фильмы с Чарли Чаплином – не реагируют, на «Гамлета» тоже ноль эмоции. Поставил им «Тамашу» архивную. Потом и это им надоело. Зевали и засыпали, пока не увидели Турсынбека Кабатова, хорошего парня с отличным чувством юмора.

Смешного во время съемок было много. Когда нужен был эпизод с детьми, взрослые отмыли их до блеска и притащили на площадку — девочек с бантами, пацанов в отглаженной школьной форме. Я отобрал некоторых: ты, ты и ты. Ухожу, а сзади рев! Тетки, матери и бабки, накинулись на меня: «Ермек, иттын баласы — собачий сын! Ты что наделал?! Наши дети плачут!»

 Действительно, дети ведь ни при чем. И я сказал Тамашу Тоту, второму режиссеру, чтобы он сделал вид, будто бы снимает незадействованных детишек. Мы уже все поснимали и уехали, а у него на площадке все еще стоял шум-гам. 

 «Порву всех» 

— Когда не получилось с Ментаем Утепбергеновым, я стал переписывать сценарий под Ерболата Тогузакова, своего «незаконнорожденного, позднего ребенка». Ему было уже 66 лет, когда он дебютировал в «Шале», первой своей большой картине. Превратившись в народного шала, он стал моим талисманом: мелькал во всех фильмах — то с ковром пройдет на заднем плане, то — с тачкой. Но чем дальше я писал историю киномеханика, тем больше понимал, что это не совсем персонаж Тогузакова. Потом, когда начался кастинг, я посмотрел на него в кадре и… Вот есть такое понятие — проклятие одной роли. К примеру, Александр Демьяненко. У него более 60 драматических ролей, но запомнился зрителю как Шурик из картин Гайдая. То же самое и здесь: шалом стал, шалом и умрет. Стали искать другого возрастного актера. А это проблема в Казахстане. Я всех стариков в областных драматических и даже из оперного театра знаю, а мне нужно было новое лицо. Скоро съемки, а мы не можем найти исполнителя роли главного героя. И вот кто-то принес мне фото актера, который когда-то заканчивал класс народной артистки СССР Хадиши Букеевой. Учился, говорят, очень хорошо, но по каким-то семейным обстоятельствам Мурат Мукажанов уехал к себе в аул в Талдыкурганской области. Ставил в районном Доме культуры спектакли, сам играл кого-то. Привезли. Это был он! Спрашиваю: «Как вы насчет того, чтобы сыграть главную роль?» Он онемел и чуть не умер от радости: «Бог есть! Я сыграю! Я порву всех». Еще бы! Ему 68, он давно уже похоронил все свои мечты. Очень пластичный, живой, а главное, есть в нем человеческое обаяние, но упрашиваю его быть таким, какой он есть, а из него лезут патетика и пафос Ауэзовского театра. Когда приехала его «жена» — Нина Усатова, ему совсем стало плохо. В общем, естество из него выбивалось очень тяжело, но потихоньку приучился просто жить в кадре.

Усатову я и не искал. В роли Катиры-динамит, нависающей над несчастным киномехаником чабанскую вдову, видел только ее. Но это вам не Верник и не Нагиев. Ну вы понимаете, о чем я. Усатова — подлинная, по-настоящему большая актриса. Я боялся, что она не согласится. Наши «памятники» под эпизоды обычно не подписываются, а тут роль небольшая. Созвонились, а она мне говорит: «Главное, чтобы сценарий понравился». Прочитала, сказала, что готова. Прилетела. Мы ее привезли в аул. А она хитрая такая. Посмотрела, оказывается, мои фильмы, а сценарий не очень читала. Когда сказал, что будет играть вдову чабана, сделала круглые глаза: «Да?!», а потом заявила, что все это ей очень близко, она ведь родилась на Алтае. И правда: зашла в кадр и стала нашей казакпайской теткой. А я-то переживал: «Прима! Театр имени Товстоногова! И тут — чабанша! Как она там управится с баранами?!» А Нина очень скоро стала даже какие-то отдельные слова по-казахски говорить, чтобы зритель ей поверил.

Меня упрекают за то, что я в финале «убил» героя. Но это не я его убивал, его убили чабаны. До этого на закрытых показах тоже спрашивали: «За что убили?» Ну как за что? Он же сказал чабанам на жайляу, что разбогател, имея в виду подаренную ему коллекцию списанных фильмов. А у тех свой «потолок». И я их за это даже не осуждаю. Одного подведешь к морю и он видит большой резервуар, наполненный водой. А второй — как горизонт сливается с синевой, для третьего море – это чайки. Если уж совсем глубоко копать, то мне кажется, в жизни есть порода обреченных людей. Киномеханик Ергазы и так, честно говоря, задержался в жизни. Он из той породы неких пророков, которые говорят: «Я пришел дать вам свет», а люди за это закидывают их камнями или распинают на кресте.

… У каждого из нас в жизни был свой шыракшы, дающий нам возможность сохранить в себе человека. Это очень сложно – оставаться им в этом жестоком мире. Хотелось бы, чтобы каждый, посмотрев фильм, пролистал свою жизнь и вспомнил своего шыракшы.

 В моей жизни их было много. Например, моя бабушка. Прочитав однажды Артура Конан Дойла, она рассказывала мне на ночь приключения Шерлока Холмса как казахские народные сказки. Поэтому шыракшы может иметь разные обличья, но это человек, который несет людям добро. И самое главное, род шыракшы неистребим. Всех не перережут, не перестреляют, не перевешают…

• 92
• 98