Почему этнические немцы вернулись в Казахстан?

По «Хабару» на днях прошла информация: семья этнических немцев Таубертов переехала в Германию 4 года назад, однако на чужбине жить не смогла и вернулась в село Ошаганды Карагандинской области. Сейчас семейство занимается скотоводством и собирается развивать придорожный бизнес на трассе Темиртау-Нур-Султан.

– Это большое счастье, что мы здесь находимся, – говорит глава семейства Владимир Тауберт. – Если мы здесь родились, то здесь и должны жить.

– Я не знаю, как это объяснить, — вторит ему жена Эльвира. — Там все было комфортно, почти все родственники перебрались туда, но мне все время хотелось домой.

И добавляет:

– Я здесь могу в большей степени распоряжаться своей жизнью, чем там.

Монолог неоказаха

На этот вопрос, почему все-таки люди возвращаются из комфортной заграницы домой, в этот неустроенный, коррумпированный Казахстан с его некачественным образованием и медициной, объяснил молодой казахстанец или, как он себя называет — неоказах Сырым Набикулов. В восемь лет его увезли в Германию, а через 15 лет он вернулся домой, хотя там, на чужой земле, уже начал серьезно заявлять о себе как музыкант.

О своей непростой судьбе Сырым рассказывает, заразительно похахатывая. И вместе с ним почему-то смеются все, кто находится рядом, хотя от услышанного впору заплакать.

Родился Сырым в Темиртау во втором, таком же несчастливом, как и первый, браке матери.

– Наша деятельная мама, узнав, что в Германии лечат больных ДЦП и делают отличные протезы, повезла туда в 1994 году моего двоюродного брата, и еще одну темиртаускую женщину, которая попала под рельсы и осталась без ног и одной руки, — вспоминает он. — Но сначала она добыла средства для их лечения. Мы с сестрой (мне было тогда 8, а ей – 17) были при них вроде сопровождающих. В Мюнхене мама оставила нас на попечение одной казахской семьи, переселенцев из Турции, а сама с безногой женщиной поехала во Франкфурт. Когда она вернулась, приютившие нас люди выставили громадный счет, куда включили покупки, которых никто из нас в глаза не видел. Съехав от них, мы стали выживать самостоятельно. За три года поменяли девять квартир, бывало, даже голодали, но это было интересное время. Мама пошла на курсы немецкого языка, меня отдали в школу, сестра уже окончила языковые курсы и поступила в университет.

Когда мне исполнилось 17, у меня появилась девушка. В разгар отношений мы пару раз прогуливали школу. Когда ее отец (моя девушка была из семьи турков-переселенцев) узнал об этом, то избил дочь по полной программе. Увидев на ее теле громадные, с ладонь, синяки, я сказал ей, что у нее есть только два пути: «Или остаешься дома и отец-психопат делает из тебя калеку, или убегаешь, чтобы спастись. Если выберешь второе, ты не одна. Рядом будут я и государство». И она решила убежать.

Первый этап защиты подростков в Германии такой: представители государства опрашивает обе стороны — и ребенка, и родителей. Конечно, им выгодно, чтобы стороны пришли к согласию. Поэтому, вняв слезам рыдающего отца, через два-три месяца они отправили Сание домой с условием, что ее два раза в неделю будут посещать социальные педагоги. Заключение об избиении, которое я добыл у врача, не помогло.

Первые три недели шло все нормально, потом отец снова взялся за свое — чуть не избил дочку прямо на глазах у воспитателей. Те дали заключение, что Сание не может больше находиться рядом с ним и, отселив ее до достижения совершеннолетия в государственное жилье, ему запретили даже приближаться к дочери. А наша с ней любовь с тех пор пошла на спад. Она ушла от меня к другому, а я, признаться, и не очень переживал. Потом у меня были другие любови, но все как-то не складывалось. Встречался, к примеру, почти два года с немкой, но у нее было совершенно другое, эгоцентричное воспитание. Эмансипация и феминизм, которым так привержен запад, как-то очень искажают женскую суть. В Германии я видел девчонок, признававшихся, что им нравится, когда муж бьет их. В поисках таких экзотичных ощущений, и чтобы не сойти с ума от размеренной жизни, они выходят замуж за патриархальных турков и иракцев. Но не думаю, что такие браки бывают счастливыми.

Кстати, я и сам тоже в 17 лет ушел из дома. Мама пыталась контролировать меня, мы часто ссорились, и я поселился сначала в приюте для бездомной молодежи, а месяца через три — в общаге для таких, как сам. В нашей шестикомнатной квартире проживала «солянка» — афганец, иранка, африканка из Бурундии, турок и я, казах.

Конечно, после полуторогодовалой войны с отцом Сание у меня был спад в учебе. Чтобы не остаться в выпускном классе на второй год, я ежедневно, по пять-шесть часов, зубрил математику, экономику и, в общем, худо-бедно, но сдал государственные экзамены. А мне уже 19 лет, что делать дальше – не знаю. Хотелось, конечно, иметь дело с музыкой. А тут как раз искали звукорежиссера для проведения массовых мероприятий. На кастинг пришли 600 человек, я прошел в шестерку, а дальше меня отсеяли. Даже расстроиться не успел, как воспитатели из нашего общежития сообщили про кастинг на государственный проект. Из 500 претендентов выбирали 30 человек. Я под аккомпанемент гитары спел «Көзімнін қарасы» Абая, показал чуть-чуть актерское мастерство, чуть-чуть музыку собственного сочинения, чуть-чуть восточные единоборства — короче, продемонстрировал все, что знал еще с детства, ну и мой казахский колорит тоже, конечно, сыграл роль: «О! Мы берем тебя. Действуй!».

Мюзикл, с которым мы собирались выйти не только к немецкому зрителю, готовили полтора года, а следующие полтора объездили всю Германию и даже побывали с гастролями в Италии. Но вот опять настал момент, когда я вновь задал себе вопрос: чем мне заняться дальше? Диплом у меня так и не появился, но я твердо знал, что хочу писать музыку. Чтобы оплатить квартиру, где поставил мини-студию, работал одновременно барменом, воспитателем в продленной группе и продавцом. От полной ставки – менеджером, допустим, филиала компьютерных игр – отказался сам. Тогда бы я не смог располагать свободным временем для занятий музыкой.

Кстати, опыт воспитателя в продленке был очень интересным. В мою группу ходили дети, приехавшие из критических точек мира. Среди них – маленький албанец, который видел, как снимали скальп с его отца, африканский мальчик, чью маму убили на его глазах. Кстати, когда я жил в общаге, соседом был афганский парень, рассказывавший, как он с друзьями бегал за мячом по футбольному полю, а над ними летали ракеты…Таких историй в Германии, куда стекаются беженцы со всего мира, много. Но с детьми, познавшими цену жизни, работать оказалось нетрудно. Самые вредные те, кто рос в достатке. А эти всегда улыбчивые ребята тянулись к хорошему. Нет, и агрессия в них тоже была, но она под воздействием опытных педагогов-психологов постепенно исчезала. Те страшные истории, которые рассказывают про беженцев, мне кажется, — единичные случаи, раскачанные СМИ, чтобы создать негативное отношение к беженцам. Конечно, когда идет такой большой поток людей из другой страны, там всегда будет маленький процент неадекватных, но был свидетелем того, как в центре Мюнхена сирийцы, овладевшие языком за два-три месяца, раздавали розы местным в знак благодарности за то, что те им помогают.

Но я отвлекся. Все мои подработки не мешали моему основному занятию – музыке. В те годы я познакомился с хореографом Уитни Хьюстон — Патриком Пэйшентом, у которого имелась своя школа в Мюнхене. Потом жизнь свела меня с Яной. Актриса и певица, она родилась в Караганде. Ей было года два-три от роду, когда мама привезла ее в Мюнхен. Мы с ней начали вместе выступать: Яна поет, я аккомпанирую ей на гитаре. Нашим с ней менеджером стала Марианна, дочь Вадима Казаченко, солиста российской группы «Фристайл». Раскачались мы быстро. Появилась даже определенная слава. Дошло до того, что компания BMW пригласила нас в Австрию спеть на мировой презентации своего мини-кабриолета. Начали мы вместе писать музыку и с Дэшом Эндрюсом, человеком, который написал в 2005 году мировой хит «Мария».

Но однажды я почувствовал, что мне надо возвращаться домой, в Казахстан. Первый раз мысль об этом появилась лет в 18-19. Я не обращал внимания, но зернышко все росло и росло, и когда мне исполнилось 24, я решил: все хватит, этот немецкий менталитет, замешанный на хладнокровии, меня достал! Когда ты очень общительный, европейцы вначале: «Ах, как хорошо!», а потом, пугаясь, видимо, сильной энергии, идущей от потомка кочевника, настораживаются. А мне все больше и больше не хватало теплоты. Хотя в моем телефоне было зафиксировано 500 или 600 контактов, позвонить в любое время суток мог только по одному или двум номерам. Это не очень-то весело — сидеть свой день рождения в ресторане наедине с бокалом вина. В Казахстане в таких случаях обычно говорят: «Мне вообще-то в шесть вставать, ну ладно – выхожу». А там о встрече нужно договариваться, как минимум, за два дня и на определенное время. Это, конечно, где-то даже и удобно, но, когда в таком режиме живешь 10-15 лет, стены сужаются, от запрограммированности веет тревогой. И это, конечно, сказывается на музыке.

К 2009 году я созрел окончательно: возвращаюсь домой. Собрался я быстро. За три месяца управился со всеми делами: покрасил, привел в порядок и сдал квартиру, и все – как будто меня в Мюнхене и не было. Переехал в Атырау, где у нас очень много родственников. Работал у тети (она владелица гостиницы, ресторана, химчистки) техническим директором, но вскоре мы с ней немного поругались, и я ушел.

Устроился арт-директором в ночной клуб, а заодно работал с Асель Абдрахмановой, певицей, занявшей второе место на конкурсе «Жас Канат». Мы с ней написали много песен, провели ее сольный концерт на площади Махамбета и Исатая. Очень трудно было это сделать, нанервничались, пока выбивали разрешение у областного департамента культуры. До этого был такой случай. Приезжает в Атырау правительственная делегация. Начальник департамента просит Асель выступить. Она говорит, что это будет стоить, к примеру, 60 тысяч тенге. «Да, да, конечно». Мы выступили, а потом долго «выбивали» деньги.

Потом мы обратились в областной драмтеатр с просьбой помочь организовать благотворительный концерт, чтобы собрать деньги для детей-инвалидов. «Поможем, но нужно письмо от департамента культуры», — сказал нам директор театра. Бежим в культуру, нам дают маленькое письмецо. В драмтеатре говорят: «Не-е, нам нужно официальное, солидное». Мы — обратно. Теперь уже культура просит письмо от драмтеатра… Тогда с нами пошел отец Асели, он тоже когда-то занимал в Атырау чиновничьи пост. «Да-да, Маке. Не беспокойтесь, все будет», — заверил нас начальник департамента культуры. «А что означает «все будет», что мы можем ожидать от вас?» — спрашиваю я его. «Ну мы вам поможем», — уклончиво ответил он.

«Но как? Дадите сцену, бюджет или что-то другое?». «Ну там, посмотрим. Но, честно говоря, мы вам уже помогали когда-то», — заюлил снова начальник. И я понял, что он говорит про те самые 60 тысяч тенге. — «Ах, вы про это?!» — «Да, конечно. У нас даже те, кто работает в филармонии, не получают такие деньги». В общем, ничем не помог, но мы все-таки выступили.

После этого концерта меня свели с Кайратом Тунтековым. Он в то время готовился к «Новой волне» и попросил меня написать одну авторскую песню. Я написал, ему понравилось. А я после встречи с ним решил перебраться в Алматы и с 2010 по 2014 год жил здесь, а дальше я перебрался в Астану. Женился, сейчас у меня растет дочка.

Сейчас пишу музыку, тружусь в шоу-бизнесе. И у меня, наконец, сложились отношения с мамой — на расстоянии у нас с ней все хорошо. Раньше во мне все бурлило и кипело от маминой безапелляционности, от ее желания решить все за всех. Но после возвращения в Казахстан я, кажется, стал понимать, почему она так рвалась за границу. Как любая женщина, мама хотела для своих детей более лучшей жизни – качественной еды, бытового комфорта и при этом стремилась, чтобы ее дети были самостоятельными.

Она тоже скучает по Казахстану, но в Германии жизнь комфортнее намного, чем здесь, в метро, например, можно спуститься на лифте. Да и на пенсию прожить легче. Для моей мамы такие мелочи очень важны, а для меня главное — это душа, а там люди похожи на роботов, а я по натуре спонтанный и сумбурный. Потому и отказался от немецкого гражданства. Сестра тоже порой сходит с ума от немецкой упорядоченности, но у нее муж-немец, их дочка считает своей родиной Германию. Она у нас достаточно закрытый человек, но, когда будущий муж сказал ей, что у них совпадают дни рождения, сестра ахнула и наконец-то приняла его ухаживания. Все у них вначале было хорошо, но с годами разница менталитетов не стирается, а углубляется. Когда, как призналась сестра, постоянно раздумываешь: звонить или не звонить той же немецкой подруге, — это убивает. Я ей постоянно твержу: приезжай в Казахстан, поживи здесь хотя бы полгода, наберись эмоций. Но она смогла приехать на две-три недели, полугодовой отпуск никто ей не даст.

В Казахстане я встретился с отцом. Он и другие родственники с его стороны, оказывается, давно искали меня через программу «Бармасын, бауырым». И вот как-то мне звонит Жомарт, продюсер певицы Луины (я с ней раньше работал): «Ты без отца что ли рос? Тебя ищут». И дал номер телефона. Первый разговор с моей стороны был пассивный. «Да». «Все хорошо. Как вы?» А он: «Сырым, балам, сыночек! Скучаю по тебе!»

… Меня часто спрашивают, зачем я бросил благоустроенную Германию? И не жалею ли об этом? Нисколько. У нас тут уж точно не заскучаешь. А самое главное, я здесь много приобрел в духовном смысле, и это отразилось на моей музыке. У нас много талантливых от природы людей, которых надо раскрывать, но стенка, страх в первую очередь, некий комплексы, мешает. Это в Европе понимают, что талант — долгосрочная вещь, на которой можно заработать. А у нас его отпихивают, говоря, что «незаменимых нет». Эта сентенция разрушает всю структуру, хотя могла бы принести стране огромную сумму денег. Наши люди почему злые? Потому что их не слышат. А с другой стороны, сами казахи ставят себе преграды, загоняют в угол, потому что хотят быстро заработать деньги, не думая о будущем. В этом, мне кажется, сказывается голод 90-х и даже 30 годов. Надо сорвать куш здесь и сейчас, кто знает, что будет завтра. Уже не вмещается в охапку, а он все берет и берет, потому что сил нет отпустить страх.

А к музыке казахи вообще почему-то относятся как к клоунаде. При этом леди Гагу пригласили сюда за три миллиона долларов, рэпер Канье Уэст тоже приезжал за такие же деньги. Когда он вернулся обратно, в американских газетах написали: три миллиона кровавых долларов получает Уэст от диктатора Казахстана. Почему у нас иностранным певцам платят фантастически много? Потому что для казаха иностранец – из более высокой касты. Это манипуляция работает испокон веков.

• 137
• 129