Arts&Crafts: от глобального к локальному

Институализация современного искусства. Паства и пастырь. Праведники и еретики
Для начала я хочу привести пример из далекого прошлого, из, собственно, исторического барокко. Про миссионеров. Тех самых, в основном итальянских, иезуитов, что ездили по миру и с иезуитской логикой обращали язычников в веру истинную. И не огнем и мечом, а достойным примером, красноречивой речью (где это было возможно) и богатым красочным действом. Посылая миссионеров в заморские страны, церковь напутствовала этих смельчаков: «Будьте лицемерами, говорите только то, что может привести к положительному результату. Будьте толерантны, заимствуйте не по сути, но внешне те обычаи дикарей, которые могут вам помочь заслужить в будущем их доверие. Демонстрируйте везде силу, успех и богатство, несмотря на то что церковь должна проповедовать смирение и отказ от благ мирских…» И вот каждый миссионер являлся в языческую деревню таким актуальным художником. И устраивал там performances (даже термин католическая церковь подобрала для подобных явлений такой «актуальный»). Например, красочное шествие из пункта А в пункт Б, где на специально устроенных сценах актерами разыгрывались библейские сцены. Или сам миссионер выступал с театрализованной проповедью, оснащенный всевозможным реквизитом вроде черепа грешника и ризы праведника. Театральность ценилась куда выше благочестия, потому как приносила большие плоды. Цель оправдывала средства — иезуитская истина. Миссионер должен был незаметно появиться, чтобы впоследствии с помощью ярких сценических эффектов овладеть умами и сердцами жителей, привести всех к покаянию, дать всем отпущение грехов и освятить на жизнь новую. А для этой задачи не был пригоден образ обычного пастора — только драматическое и сверхъестественное могло быть провозвестником явления Мессии. Только роскошь и тонкая режиссура всех ритуалов, еще не виданных доселе в миссионируемой земле.
Как это напоминает театральный приход Сороса на советскую землю! Его грантооблагодетельствование, новые визуальные средства и семантические конструкции, как иезуитская логика, ловящие незрелые советские души в силки актуализма. Соблазнение богатством и отпущение всех грехов авторитаризма. Соблазнение каждого свободой выражения и воспитание страха угрозы пребывания в провинции или впадения в маргинальность. Обещание каждому возможности примкнуть к широкой пастве, объединиться в соборности единого глобального культурного мира.
Все остальные институции, последующие за Соросом, были не столь сильны. Они только показывали прелести «глобальной культуры», к которой каждый должен примкнуть, чтобы не остаться на обочине цивилизации, но при этом не очень-то помогали материально. Средства надо было находить самим. И их находили — потому как верили и стремились в «жизнь новую».
Культурные институции учат дикие народы, все еще «идолопоклонников», актуальности в театре и в кино, современному искусству социальной провокации и свободы. Они говорят: «Современное искусство, современный театр должны быть именно такими, как у нас, в цивилизованном мире, в Европе и Штатах. Да, конечно, вы можете и должны вносить какие-то свои локальные элементы, но оставайтесь, пожалуйста, в струе, выражайтесь современным языком: давайте все станем глобальными. Такой одной дружной семьей. В которой каждый провоцирует другого по заданным правилам, нарушает табу там, где разрешено, и не посягает на другие, что негласно охраняются этой новой культурной религией. Демократию, например. Или человеческое достоинство, как оно понимается в этом демократическом культурном мире. И когда вы будете такими, вот тогда мы сможем считать наш долг выполненным, тогда мы будем считать вас тоже культурными, а не дикими, и отзовем всех своих миссионеров». Миссионеров-то отзовут, зато оставят на завоеванных территориях храмы «святой» культуры: основанные новые музеи и театры, открытые и раскрученные художественные салоны и биеналле: в Стамбуле и Шанхае, Дубай.
На освоенных «миссионерами от западной культуры» территориях начинают на благо этой же самой культуры трудиться и местные активисты. Причем параллельно занимаются они не только искусством. Например, известный галерист Марат Гельман использует художественные фестивали во время предвыборных кампаний, косвенно призывая избирателей голосовать именно за того кандидата, которого он им укажет. Не всегда, правда, удачно. Во время выборов губернатора Санкт-Петербурга Матвиенко ему удалось с помощью фестиваля «Неофициальная столица» склонить всех в нужную сторону. На последующих через несколько лет выборах на Украине это не прошло: американцы с прямыми, а не косвенными деньгами были сильнее, чем Москва с ее актуальным искусством.
Бизнес тоже использует достижения «арта» в своих корыстных целях: во-первых, художественные салоны и выставки — это прекрасное место для установления связей, укрепления контактов, нахождения своих среди своих. Во-вторых, сам пример современного искусства — одурачивания людей «провокативным» и «актуальным», нахождения смысла в откровенной вроде бы бессмыслице, то есть трансляции «концепта» и его «приема», — тоже оказался весьма полезным. Например, для консалтинговых фирм, которые объясняют людям, почему надо потратить тьму денег — на воздух, на консультацию внешнего специалиста, который лучше знает, что, где и как нужно сделать, чтобы обрести «манну небесную» — прибыль. Своего рода — художественный концепт. В одной такой консалтинговой компании каждого вновь взятого на работу консультанта, да и не только его, сначала знакомили с коллекцией современного искусства, поясняя на ее примере, как ему стоит работать: «Вот эти ровно закрашенные четыре квадрата обошлись фирме в миллион евро»…
Все это — гранты, стипендии различных фондов и организаций, подачки делового мира — развратило многих современных художников, которые вообще перестали «заниматься своим художественным ремеслом». Они производили на свет «проекты», которые зритель мог увидеть в музее и на главных выставках. Но вот в небольших галереях и салонах можно было увидеть другое, не столь дорогое, не столь престижное, а скорее «маргинальное» искусство. Например, «неактуальную» живопись, например, еще более «неактуальную» графику. И выяснялось, что где-то традиционная художественная жизнь шла своим чередом, без новых миссионеров-иезуитов вроде Сороса, политтехнологов и акул капитализма.
Кризис 2008 года поставил все на свои места. Искусство вернули в традиционное русло. Снова стала цениться ручная работа, а не «концепт».

«Сделай своими руками»: национальное, народное, ремесленное
Последний кризис изменил все буквально — «в один прекрасный момент». Все ожидали, что художественный рынок обрушится. Этого не случилось: перестали только заниматься спекуляциями, раздувая цены на определенные имена, достигшие зенита либо вновь открытые. Но никто не перестал вкладывать деньги в искусство, а именно в искусство как в ценную вещь, которая не обесценится со временем. С меньшей прибылью — но и с гораздо меньшим риском. Объектом желания стали авангард до Второй мировой войны и современное искусство второй половины прошлого века, уже проверенное временем, что называется, «музейного качества». Но не только! Сильно активизировался нижний ценовой сегмент, то есть — совсем молодое и свежее искусство. Но здесь стала цениться именно сделанность и материальность. Провокация отошла на последний план, ведь она — временное явление, связанное с политической ситуацией, социальным или гендерным вопросом. Наконец-то стали важны собственно искусство, собственно визуальный образ, произведенный определенным художником, его почерк, его рука, его видение мира.
Фотография отошла на второй план, видео-арт — тоже. Стали вновь цениться живопись и графика — потому как наконец-то картины и принты, приобретенные не за космические суммы, а по вполне реальным ценам, можно просто вешать на стены дома не как предмет коллекционирования, а как деталь интерьера.
Внезапно так называемые актуальные художники отошли на второй план, а на сцене появились и получили популярность маргиналы. Например, американский художник Ник Кэйв со своими Soundsuits, гигантскими звуковыми костюмами, скульптурой «для ношения» в качестве одежды. Превращать разрозненный подручный материал в нечто, что можно носить, он начал еще в детстве, когда ему постоянно приходилось донашивать штаны и рубашки за своими шестью старшими братьями. Чтобы хоть как-то проявить индивидуальность и независимость, Ник Кэйв начал шить и мастерить. Помимо искусства художник изучал современный танец. В его Soundsuits присутствуют не только скульптурный и звуковой элементы — костюмы часто сделаны из бусин, дисков, натурального волоса и прочих «издающих звуки» материалов — но это еще и актеры театральной сцены. Если все будет развиваться, как предполагает 50-летний художник, то в 2012 году ему удастся вывести на сцену Millennium Park в Чикаго целый оркестр из 90 костюмов.
Другой пример — немецкий художник Штефан Штрумбель, пришедший в мир современного искусства из такой «партизанской» области, как граффити. В 2008 году он сделал выставку, главной темой которой являлась родина, его немецкая, более того — швабская Heimat. Часть произведений, представленных тогда в галерее, представляли собой модернизацию традиционных шварцвальдовских ходиков-часов с кукушкой, только обыгранных в такой агрессивной граффити-манере. Все часы, придуманные Штрумбелем, были изготовлены в часовой мастерской, корпусы вырезаны из дерева. Одни из часов как подарок к юбилею от редактора журнала «Бурда-моден» получил в свое время Карл Лагерфельд. Его комментарий: «Новое немецкое искусство способно вдохновлять и наделять энергией».
Даже провокационное искусство оппонентов официальной власти в «недемократических странах» стало более рукотворным, связанным с традициями ремесла, историей и культурой. Так, китайский художник Ай Вай Вай, прославившийся тем, что привез на последнюю Документу в Кассель 1000 своих соотечественников — как художественный проект (часть времени они должны были сидеть на экспозиции на предназначенных для этого тысяче китайских стульев, все остальное время — быть туристами, как и подобает приезжим), много работает с традиционной керамикой и фарфором. В одном из своих перформансов он разбивал перед камерой керамические чаши эпохи Мин, на выставке современного искусства «АртБазель» в 2009 году Ай Вай Вай сделал инсталляцию из фарфора, украшенного традиционным синим орнаментом, характерным для той же эпохи ранней Мин. Осенью прошлого года в Лондоне была выставлена его, как выяснилось позднее, неэкологичная инсталляция: пол был засыпан миллионом сделанных из фарфора и расписанных китайскими работницами вручную семечками подсолнечника. Сначала эта инсталляция была открыта — все могли гулять по ней, сидеть на семечках, брать их в руки. Но при этом производилось столько вредной для здоровья пыли, что кураторы предпочли инсталляцию прикрыть. Последующие зрители смотрели на семечки сверху. Сейчас Ай Вай Вай сидит в китайской тюрьме, арестованный 2 марта, как предполагает весь «демократический мир», за свои антиправительственные выступления, как сообщают китайские комментаторы — за уход от налогов. И вот тут о художнике заговорили все, даже те, кто никогда не слышал о нем и не в состоянии выговорить его имя правильно.

Обратная сторона дигитальности мира
Если современным художникам, почувствовавшим новую волну, актуальную тенденцию — к рукотворному, ремесленному, реальной вещи, — приходится трудно, приходится противостоять сложившемуся за десятилетия стереотипу, каким должен быть современный художник, то есть еще другая область креативной деятельности, где стереотипы еще не столь укоренились. Это дизайн, сфера, более тесно связанная с экономикой, чем искусство. Связанная в открытую, честно, а значит — непосредственно и открыто реагирующая на требования и ожидания потребителя. Хочет потребитель получить конечный более рукотворный, а не промышленный, продукт — пожалуйста, все начинают работать в этом направлении. От корифеев из мира «высокого», звездного дизайна до выпускников высших дизайнерских и архитектурных школ и студентов с их совсем свежими, дерзкими проектами.
В докризисный период, когда художественный рынок сулил заоблачные прибыли, цены были раздуты, все охотно занимались спекуляциями, в дизайне на это ответили движением в сторону так называемого арт-дизайна, производством и изготовлением гибридов функционального и художественного либо коллекционных объектов за гранью какой-либо функциональности. Сейчас же все быстро и безболезненно переключились на ремесленное, рукотворное. Дизайнер сейчас разрабатывает вещь, которую необходимо изготовить вручную, хотя и возможна адаптация для промышленного продуцирования. Вошел в моду новый термин, по аналогии с оптикой, — хаптика, хаптическое. То есть то, что можно пощупать, ощутить, что изготовлено с расчетом на телесный контакт с потребителем. Это как бы для уравновешивания все более растущей дигитализации нашей жизни — так предположила дизайнер по текстилю Юлия Сточек.
Два года назад молодой немецкий дизайнер придумала новую ткань — наклеенную на тканевую основу мозаику из различного деревянного шпона. За это изобретение Юлию Сточек премировали дважды. Затем она совместно с бразильской модельершей сделала коллекцию одежды из такой деревянной ткани, а с немецким дизайнером они в этом году разработали модель шкафа в виде «гармошки». Ее половое покрытие, своеобразный деревянно-тканевый ковер, вышел в промышленное производство. Правда, окончательная сборка мозаичных деталей все-таки будет проходить вручную.
Но это пример не очень красноречивый, очевидный только для узких специалистов. Показательны в своем движении к рукодельному и ремесленному такие итальянские монстры дизайнерской мебельной индустрии компании, как Edra и Moroso. С ними сотрудничают известные дизайнеры, держащие всегда нос «по ветру перемен». Два года назад на миланском Salone del Mobile компания Moroso представила сразу несколько вещей, отсылающих к традиционным техникам, мотивам: серию мягкой мебели «Cуши», диван Патриции Уркиолы «Фергана» и др. Этой весной Патриция Уркиола представила еще более необычный текстильный проект — пара кресел-шезлонгов, сделанных из вывязанных мягких жгутов, сплетенных в косички. А Edra показала всем настоящий «мебельный театр»: кресла, похожие на животных, шкафы братьев Кампана, напоминающие индейские хижины из джунглей Амазонки, были представлены на сценах под светом рампы.
В последние несколько лет искусство все сильнее приближается к области дизайна, дизайн все чаще использует старые традиционные ремесла. И выигрывают в этом те, кто эти традиции еще не потерял. То есть народы тех стран, которые в «цивилизованном» демократическом мире шовинистически называются «страны третьего мира». Те из них, кто это понял, кто стал использовать богатство собственной культуры, модернизировать национальные традиционные ремесла, вводить элементы национальной идентичности при моделировании одежды, при создании мебели, кто не усомнился в собственной позиции, в собственном значении даже за десятилетия давления демократических миссионеров с их призывами к актуальному и глобальному, тот имеет все возможности и предпосылки для успеха. Как художественного, так и в сфере материальных ценностей, в дизайне. О значении дизайна для развития современной экономики — это уже другая тема. Об этом много можно сказать и проиллюстрировать все красноречивыми цифрами. Но не в этот раз.

Внезапно так называемые актуальные художники отошли на второй план, а на сцене появились и получили популярность маргиналы. Например, американский художник Ник Кэйв со своими Soundsuits, гигантскими звуковыми костюмами, скульптурой «для ношения» в качестве одежды. Превращать разрозненный подручный материал в нечто, что можно носить, он начал еще в детстве, когда ему постоянно приходилось донашивать штаны и рубашки за своими шестью старшими братьями.

В докризисный период, когда художественный рынок сулил заоблачные прибыли, цены были раздуты, все охотно занимались спекуляциями, в дизайне на это ответили движением в сторону так называемого арт-дизайна, производством и изготовлением гибридов функционального и художественного либо коллекционных объектов за гранью какой-либо функциональности. Сейчас же все быстро и безболезненно переключились на ремесленное, рукотворное. Дизайнер сейчас разрабатывает вещь, которую необходимо изготовить вручную, хотя и возможна адаптация для промышленного продуцирования.

• 139
• 136