Не бойтесь врагов, не бойтесь друзей. Бойтесь предательства

«Считаю, что успехи, достигнутые Казахстаном, — результат огромного труда и единства казахстанцев всех национальностей, — сказал заслуженный тренер СССР, первый в Казахстане мастер спорта по конькобежному спорту Май Хван в канун Дня благодарности. Его уникальная методика уникальной скоростно-силовой подготовки была рождена на пределе человеческих возможностей.

Сын партизана

Ему идет 91 год. Но он бодр, свеж, подтянут и продолжает трудиться в Казахской Академии спорта и туризма, которой отдал без малого 70 лет. Напомним, этот человек стоял у истоков конькобежного спорта не только в Казахстане, но и в СССР. Его методикой скоростно-силовой подготовки спортсменов пользовался весь Союз.

— Но ни о каком спорте в детстве я не то что не мечтал, даже не слышал об этом, — признается спортсмен. — Мне, сыну репрессированного отца и депортированной матери, было все равно, кем стану. Главное, выжить.

…Отец Мая, Унден Хван, был одним из корейских патриотов, входивших в ядро освободительного движения Самиль против японского господства в Корее.

Когда узнал, что советская Россия сражается с британско-американско-японской интервенцией в Сибири и на Дальнем Востоке, примкнул к красным.

После окончания гражданской войны корейские партизанские отряды решили остаться в советской России, в Уссурийском крае. Но японцы оставили здесь много своих людей. Когда диверсантов обезвреживали, то они представлялись корейцами. Вот это одна из причин депортации нашего народа с Дальнего Востока в 1937 году. Но отца по анонимному доносу (якобы он, председатель корейской коммуны, плохо отозвался о какой-то газетной статье) забрали еще раньше — в сентябре 1935 года. Обыск в нашем доме – одно из первых моих воспоминаний. А что там искать-то, если небо просвечивало через дырявую крышу хижины? Отца отправили в Карлаг на угольные шахты.

Мы остались без кормильца. Я — младший, брат старше на три года, сестра – на 10. По ночам к нам приходили друзья семьи, чтобы поддержать нас, а на следующий день их тоже забирали. Совершенно растерявшаяся мама, не зная, как дальше жить, еле-еле упросила кого-то послать телеграмму младшему брату отца, который учился в Туле в зооветеринарном техникуме. Простая, неграмотная женщина, она спрашивала его: «Что нам делать?». И его тоже забрали. Он 10 лет без суда и следствия отсидел на Колыме. Когда мы после долгих поисков нашли дядю в 1956 году в Ташкенте, они с отцом месяц не выходили из дому – все не могли наговориться. И я видел — они плакали, вспоминая то жестокое время, на которое пришлась их молодость.

После ареста отца, в том далеком 1935 году семья Хванов находилась в таком отчаянном положении, что мать Мая дважды пыталась броситься в Амур — односельчане спасали. Потом кто-то из этих добрых людей надоумил ее переехать в соседний Биробиджан, где открылась ткацкая фабрика и требовались рабочие руки. А в 1937 году вышло постановление о депортации всех корейцев в Казахстан.

— Нам сказали, чтобы не брали собой ни домашних вещей, ни еды, — вспоминает аксакал. — Мы потом поняли, — почему. В телячий вагон заталкивали по 8 семей. Ехали ночами малой скоростью. Днем вагоны загоняли в тупик. На дворе тогда стоял сентябрь – самая красивая пора на Дальнем Востоке. Светлое чистое небо, прозрачный воздух, золотая тайга… Мы, дети, сидя на балке, перекрывавшей двери в вагон, пели почему-то одну и ту же песню:

«Ночь светла,

Над рекою тихо светит луна,

И блестит серебром голубая вода…

Однажды балка при крутом повороте сломалась, и семь-восемь детей прямо на ходу улетели вниз… Комендант утром сказал, чтобы никому ничего не говорили. Родители этих детей – года не прошло – умерли. Думаю, от горя.

Чабанский хлеб

— Не доезжая 30 километров до Акмолинска, нас высадили, вспоминает Май Унденович. — Вдали, на горизонте, виднелись длинные, низкие строения (кошары, как мы потом узнали) — и больше ничего. Было очень холодно. Старики сказали, что если хотим выжить, то нужно рыть землянки. А чем рыть-то, если ничего нет? Женщины, у которых не было мужей, были в смертельном отчаянии.

Комендант, к счастью, узнал, что возле Акмолинска освободились военные казармы. Там и поселились такие, как наша, семьи. Ночью приходили чабаны-казахи. Тихо стучали в двери, забрасывали мясо, курдючный жир, курт, лепешки и исчезали.

Страшное время. А еще холода… Я об этом мало кому рассказываю, современная молодежь все равно не поверит. Сейчас вокруг Нур-Султана есть лесопосадки, тогда – голая степь. Что такое буран в тех краях, нынешние жители столицы и не представляют. Ветер такой силы, что если зимой, выходя по нужде, отходил от дома на два метра правее или левее, то все – конец! — труп находили только весной. Спичек нет. Мама часами била камнем о камень, чтобы высечь огонь. Прижимая меня перед сном к животу, в полудреме грезила: «Спи, сыночек! Утром будет хлеб».

А потом началась война. Старших моих товарищей, Алмаса, Аскара и других чабанских сыновей, забрали. Ни один не вернулся с фронта. Мы, подростки, пошли работать. Я пас колхозное стадо за литр молока в день. Бегая за коровами, в день наматывал километров 50-60. Это и стало началом моей спортивной подготовки.

Второй этап связан с углем. Из Караганды шли по железной дороге эшелоны в другие регионы Советского Союза. Мы проходили десятки километров вдоль железнодорожного полотна, чтобы собрать рассыпавшиеся кусочки. Иногда набирался мешок весом 10-12 килограммов. Это была серьезная надбавка к заработку старшей сестры – тонне угля, который давали ей на работе. Она закончила к тому времени медучилище и всю войну работала в эшелоне, который возил раненых в Акмолинск. А я с помощью угольных мешков наращивал в себе силу. Потом я применил это в разработанной мною методике, которая называлось — скоростно-силовой подготовкой спортсменов.

Не знаю, чем бы я занимался, останься после школы в Акмолинске, но однажды нас, двух оборвышей, — меня и друга Леву, заметил на городском базаре один фронтовик. Он нам сказал: «Пацаны, что вы тут побираетесь? Если хотите, чтобы вам одевали, обували и кормили три раза, поезжайте в Ленинград в мореходное училище».

Кормежка три раза в день! Это был мощный стимул! Корейцам только в 1946 году стали выдавать паспорта. И вот, как только мы с Левой получили их, решили тронуться в Ленинград. Маме я соврал, что меня уже приняли в мореходку. Ехали дней 20 «зайцами».

Если бы поймали и высадили где-нибудь в безлюдном полустанке, мы бы, наверное, не выжили. Добрались вначале до Москвы на 500 веселом товарняке. Несколько дней провели на площади трех вокзалов. Опять голод и холод – на дворе уже стоял сентябрь. В 11 вечера разрешали зайти на вокзал, а пять утра выгоняли. Если я скажу, что из еды была только горячая вода, никто не поверит. Однажды один солдат с азиатским лицом, дожидавшийся вместе с сослуживцами своего поезда на Казанском вокзале, поймал мой взгляд, когда открывал банку с тушенкой. «Пацан, ты голодный?» Я ничего не ответил. Пока жив, я буду помнить этот звук катящейся ко мне по каменному полу жестяной банки.

Там же, на вокзале, мы стали свидетелями трагедии. Солдаты-победители ехали домой с небольшими чемоданчиками, где лежали подарки для родных. Некоторым из них они стоили жизни. Бандюги, расположившись рядом с ними на ночь, незаметно втыкали в уснувших солдат длинные острые заточки.

Ленинград

Добравшись (опять же «зайцами) до Ленинграда, 16-летний Май превратился в Бориса Григорьевича.

— Принимающий документы старшина, когда настала моя очередь, грубо так спросил: «Что за имя Май? А как будет по-русски?». «Борис», — придумал я имя на ходу. — «А отчество?» «Ундеевич». «А это еще что такое?! Как по-русски?». «Григорьевич». У меня где-то даже диплом с тех пор остался, где написано – Хван Борис Григорьевич.

За результатами велели прийти дня через два-три. Короче, в списке зачисленных нас не оказалось. Что делать? Денег всего четыре рубля. Их хватало, чтобы поесть в маленькой кафешке, где давали кашу, сто грамм хлеба и чашку чая. Севший с нами за один столик ушел раньше нас. «С вас 6 рублей», — ошарашила официантка. — «Но мы вдвоем». — «Не надо меня дурить. Трое приходят, один убегает». Все это проходило на глазах демобилизованного солдата, сидевшего за соседним столом. «Не шумите, — сказал он официантке. — Я за них заплачу».

Александр Поцелуев (так его звали) стал расспрашивать, как мы здесь оказались. Сказал, что в Сартовале, в карельском городке в 250 километрах от Ленинграда, открывают техникум физкультуры, чтобы оздоравливать обессилевших после войны людей.

В общем, мы с приятелем Левой Каном попали туда. После войны в СССР в основном делали упор на лыжный и конькобежный спор по вполне понятным причинам – для других видов спорта не было ни залов, ни снарядов, а после финской компании 1939 года на военных складах оставалось еще много лыж. Что касается коньков, то тоже особых затрат не требовалось: вместо катков использовались водоемы.

Но я в знак благодарности к Александру Поцелуеву (он был профессиональным пловцом) занялся еще и плаванием. Холодно, всего 20 градусов, но после Ишима такая температура мне была ни по чем. Все пригодилось – и то, что скот пас, и то, что уголь собирал уголь: выигрывал все студенческие соревнования.

А еще я подрабатывал гимнастом в Ленинградском цирке. Не совсем было удобно, не совпадало с моим графиком, но я очень нуждался в деньгах. Выступая в программе знаменитого клоуна Бориса Петровича Вяткина, я увидел, как готовятся цирковые артисты: вечером выступают, а утром уже идут на репетиции. И так каждый день. Вот это режим! А спортсмены в то время тренировались по два часа не больше трех раз в неделю.

Навыки работы в цирке Маю Хвану пригодились, когда его пригласил на работу директор Казахского института физической института Хамза Мухамеджанов. Он готовил первых казахстанских чемпионов по методике, которую применяли там, в цирке, — каждый день по четыре-пять часов в день в условиях среднегорья, чтобы раскрыть все функциональные возможности человека. Зимой – лыжи и коньки, летом – бег. Молодой тренер стал интересоваться, что происходит с организмом, если человек будет бегать 200-метровку не один, а 10, 20 и даже 50 раз. Позже, связавшись с институтом космической медицины, стал использовать радиопульсофон, чтобы получать данные о сердечных ритмах спортсменов. Ради этого даже посещал лекции во Втором Московском медицинском институте, и в итоге защитил, как тренер, кандидатскую не по педагогике, а по биологии.

— Когда эта методика скоростно-силовой подготовки стала давать результаты, то многие тренеры Советского Союза стали приезжать в Алма-Ату за опытом, — вспоминает Май Хван. — Один из них, Леонид Матвеев, жил у меня целый месяц, а потом написал книгу «Круглогодичная подготовка спортсменов». Сам я, к сожалению, не смог попасть в большой спорт по независящим от меня причинам. Отца освободили только после войны. Но до реабилитации было еще далеко. Его даже на работу не брали. В 1960 году я должен был ехать на Олимпийские игры в Калифорнию. Не пустили. Если выиграю, то ведь флаг страны пришлось бы поднимать в честь сына врага народа.

…Сказать, что я прожил трудные детство, юность и молодость – ничего не сказать. Мой отец, сам ставший жертвой людской зависти, говорил: «Не бойся врагов. В крайнем случае, они убьют. Не бойся друзей, в крайнем случае — они могут предать тебя. Бойся завистливых, они сломают жизнь твою и твоих близких».

Май Хван в свои 90 продолжает работает. У него сейчас цель – поддерживать друзей, поэтому пенсию почти полностью отдает им.

— Я не верующий, но у меня есть свой бог – нравственное меню, — говорит спортсмен. — Благодаря заветам отца в нем отсутствуют зависть, жадность и злоба. Сегодня, когда люди покупают одну машину, вторую, чтобы не отстать от соседа, я думаю: «Ну зачем это? Разве она придет на помощь в трудную минуту или заменит дружбу?»

Еще одна его мечта — провести соревнования в возрастной группе от 90 до ста лет на скорость и выносливость. Пройти, например, от Алматы до Капчагая пешком.

— Я хочу собрать состоятельных людей, чтобы все они скинулись по $100 за лекции о здоровье и долголетие, — строит планы аксакал. — Эти деньги я направлю друзьям, ветеранам спорта Казахстана, живущим в разных концах планеты.

• 63
• 62