Китайское предупреждение

При всей разнице политических процессов в Центральной Азии, их основные сценарии пугающе похожи. Таджикский политолог Парвиз Муллоджанов рассказал exclusive.kz о том, насколько вероятен в Душанбе вариант династийной передачи власти, как к этому относятся люди и почему Таджикистану нужно поторопиться с вхождением в ЕАЭС.

— Как у вас идет подготовка к президентским выборам в 2020 году? Каковы перспективы участия в них действующего главы государства и его сына Рустама? Возможен ли транзит власти на примере Казахстана? Если да, то каким образом?

— Казахстан создал свой прецедент процесса транзита на постсоветском пространстве. Речь идет о новом подходе – относительно плановом и контролируемом переходе власти от первого правящего лица к одному из доверенных лиц из ближайшего круга подчинённых. В отличие от русского варианта – рокировки между Путиным и Медведевым в 2008 году — казахстанский вариант не носит временный характер и не предусматривает возвращение Назарбаева в президентское кресло. Вместе с тем, Н. Назарбаев благодаря своему статусу остаётся как бы над властью и сохраняет контроль над транзитом власти. С этой точки зрения, казахстанский вариант явно представляет интерес для таджикских властей, так как наш президент также является обладателем схожего статус Лидера нации. Другими словами, в Таджикистане юридическая основа для такого варианта перехода власти уже заложена.  

В то же время, на сегодня трудно сказать, кто именно выступит в качестве официального преемника и как именно будет проходить переход власти к следующему поколению в таджикском контексте. В Таджикистане процесс принятия решений несет еще более непрозрачный характер, чем в Казахстане; поэтому, вокруг вопроса о транзита власти больше спекуляций, чем реального анализа. Вряд ли кто из обозревателей имеют доступ к уровню, на котором принимаются решения такого рода.

Тем не менее, большая часть экспертов называют два варианта – в 2020 году нынешний президент будет избран еще на один срок и тогда транзит власти вновь откладывается на неопределенное время. Второй, более популярный среди экспертного сообщества вариант – передача власти сыну Рустаму Эмомали, который сегодня является мэром столицы. Есть и третий вариант, похожий на казахстанский, когда президент передает полномочия какой-то фигуре из своего ближайшего окружения. Но кто именно может быть этим человеком — пока на этот счет достоверных версий нет, хотя слухов и спекуляций уже достаточно.

—  Не преследует ли дочь президента Озода Рахмон,  глава администрации президента, политических амбиций?

— Этот вариант действительно негласно циркулирует в стране и социальных сетях, но больше на уровне слухов. Однако, я не встречал еще обоснованного и убедительного анализа этого варианта.

— А как население может воспринять династийный вариант передачи власти? Не вызовет ли это протестов? 

— Для большинства населения главное, чтобы не повторилась гражданская война, сохранилась стабильность. И в этом отличие Таджикистана от соседних республик, не прошедших через гражданскую войну. В таджикском обществе еще очень силен поствоенный синдром, недоверие к большой политике и политикам в целом. И, хотя никаких опросов не проводилось, я думаю, что таджикское общество в целом предпочитает контролируемый транзит. Для народа не столь важно, кто именно будет у власти. Главное, чтобы этот человек начал улучшать экономическую и социальную ситуацию в стране. В последние годы в Таджикистане все более явно ощущается общественный запрос на экономические реформы, которые бы покончили с безработицей, коррупцией и вернули большую часть мигрантов домой. Кроме того, кризис 2014 года серьезно ударил по малому и среднего бизнесу, доходам населения – населению уже мало политической стабильности, люди хотят достойного уровня жизни у себя на родине. Однако при любом варианте, Эмомали Рахмон, благодаря своему статусу Лидера нации, будет иметь возможность контролировать процесс перехода власти.

— В каких формах выражается запрос на перемены? Растет ли потенциал протестный в Таджикистане?

— Скорее всего, речь идет большее о возрастании так называемого феномена  «общественного пессимизма». То есть, значительное количество таджикских граждан больше не верят, что социально-экономическая ситуация в стране улучшится к лучшему в обозримом будущем, что снизится уровень коррупции, безработицы. Поэтому, народ все больше «голосует ногами» —  в стране растет количество людей, покидающих страну навсегда, вместе с семьями. Как никогда много народу стремятся получить российский паспорт – среди них, по российской программе переселения, все больше людей  с образованием – врачей, специалистов и так далее.

Общественный пессимизм также обусловлен тем фактом, что гражданское общество и население в целом никак не может повлиять на процесс принятия решений. Правительство значительно усилило контроль над информацией и масс медиа, так что даже умеренная критика властей сегодня невозможна и приравнивается к политической оппозиции.

В то же время, гражданская активность все более перетекает в неконтролируемую сферу – интернет. Вместо одних закрываемых т блокируемых масс-медиа открываются независимые, и чаще всего за рубежом. Все чаще мы видим, что просто отдельные люди создают свои проекты в социальных сетях и быстро набирают популярность.  И вот эта нарастающая масса протестного электората в интернете — и есть настоящее гражданское общество Таджикистана. И это в основном интеллигенция, молодежь. Недавно, резкий всплеск протестных настроений спровоцировало решение таджикской Государственной службы связи резко повысить тарифы на мобильный интернет. Таджикское общество впервые за многие годы консолидировалось против этой меры и добилось отмены такого решения. Около миллиона таджиков находится за пределами страны и для них очень важно поддерживать со своими родственниками. Повышение тарифов на интернет могло ударить по интересам всего населения. Даже парламент впервые выразил свое открытое возмущение. Впервые в стране начался сбор подписей — такого не было с времен гражданской войны. В случае роста тарифов на связь, власти осознали, что перегибать палку нельзя. И власть была вынуждена пойти на попятную.

Понятно, что блокировки интернета продолжаются, хотя наше министерство связи говорит, что оно не имеет к этому никакого отношения. Естественно, никто им не верит. Но контролировать интернет изнутри республики, когда вся активная часть за ее пределами, просто невозможно.

—  Каковы перспективы вступления Таджикистана в ЕАЭС? Какие положительные и отрицательные моменты этого шага вы видите?

— Раньше я достаточно критически относился к ЕАЭС. Но теперь понимаю, что в нынешней геополитической и особенно, внутриэкономической ситуации, плюсов такого шага для Таджикистана становится больше. В первую очередь это важно с учетом неограниченной экспансии Китая — вступление в ЕАЭС сбалансирует влияние Пекина. Это также большой плюс для наших мигрантов в России. Есть и минусы – вхождение в ЕАЭС ударит по компаниям, которые занимаются импортом китайских товаров, как это в свое время было в Кыргызстане. Но главное препятствие на вхождении страны в ЕАЭС в несогласованности позиций сторон. Дело в том, что, по неформальным данным, российское руководства ставит достаточно жесткие условия для Таджикистана – контроль над энергетикой, бизнесом, то есть фактически пользуются нашим безвыходным положением и выкручивают руки. Если бы этого не было, Таджикистан давно бы вступил в этот союз. Но, тем не менее, возможно, это произойдет уже в следующем году.

Хотя социологических исследований не проводилась, отношение к идее интеграции рамках этого союза в целом позитивное, особенно со стороны мигрантов. Возможно, это будет главным предвыборным шагом со стороны президента.

— Таджикистан можно считать одним из чемпионов по присутствию Китая в экономике. Как население это воспринимает? Есть ли антикитайские настроения?

— Антикитайских настроений нет, но общая настороженность была всегда, как и на всем постсоветском пространстве. Есть определенное недовольство среди челноков, и представителей малого и среднего бизнеса, которые не могут развивать местное производства в условиях потока дешевых товаров с Китая.

Но, самое главное, настораживают объемы китайской экспансии. Сегодня уже 48% внешнего долга приходится на Китай – в перспективе это уже настоящая угроза независимости. Мы понимаем, что Китай не занимается благотворительностью, у  него есть свои долгосрочные экономические и геополитические интересы. Китай видит в Центральной Азии прежде всего рынок сбыта для своих товаров и источник дешевого сырья для своей промышленности; он строит здесь транспортную инфраструктуру для свободной транспортировки того и другого. Развитие индустрии в наших странах не в его интересах – ему незачем плодить себе конкурентов.  Это означает, что наше коренные интересы на самом деле противоположны – потому что, для Таджикистана построение своей индустрии и создание рабочих мест является вопросом выживания как государства. Без промышленности не будет рабочих мест, а без рабочих мест не будет политической стабильности. Подсаживаясь на китайскую иглу, наши среднеазиатские правительства ставит под угрозу будущее всего региона.

С другой стороны, дело не в Китае, а в нас самих. Китай сам по себе не является угрозой – он возьмет ровно столько, сколько мы позволим себе взять.

— Есть мнение, что секрет политического долголетия вашего президента именно в поддержке Пекина, а Россия стремительно сдаем свои позиции. Насколько это верно?

— Это преувеличение – Россия остается основным партнером и игроком в Таджикистане. Но в сфере экономики Китай действительно выходит на первое место. Поэтому, некоторые эксперты уже говорят о складывание своего рода дуумвирата в регионе, когда Россия сохраняет свое влияние в сфере безопасности, но уступает Китаю в экономической сфере.

— Почему Рахмонов идет на такой риск?

— Власть открыто признает, что у нее нет другого выхода. Но при этом, президенты, и ваш, и наш, уверяют, что они контролируют ситуацию и все договоры заключаются с учетом национальных интересов. Именно с этой точки зрения, ЕАЭС в этом отношении хороший способ для Центральной Азии сбалансировать внешнее влияние и поставить определенный барьер на пути китайской экспансии. Поэтому и Россия с таким старанием сегодня продвигает интеграционные модели.

—  Вы явно не сторонник центральноазиатской интеграции? С чем это связано? Какую модель вы считаете оптимальной для Таджикистана?

— Я сторонник умеренной интеграции в регионе, но я против «закрытой модели интеграции», когда участники будут вынуждены закрывать и ограничивать свои внешние связи за передами союза. В долговременной перспективе таджики заинтересованы в сотрудничестве и интеграции не только со странами СНГ, но и с иранским миром и другими государствами. И я против новых союзов старших и младших братьев, и ограничений, связанных с этим. Пусть будет интеграция, но каждая страна должна иметь право вступать в другие союзы, блоки, если они соответствует ее интересам и не противоречит интересам ее соседей.

—  Является ли помощь России в охране границы с Афганистаном фактором склонения РТ к вступлению в ЕАЭС и другим союзам выгодным РФ? Если да, то каким образом?

— В Афганистане сложилась очень сложная ситуация, угрожающая всей Центральной Азии и ее соседям. Это практически военный и политический тупик. Сейчас Трамп планирует навязать афганцам коалиционное правительство с так называемыми «умеренными» талибами (своего рода «принуждение к миру») и на этом радужном фоне завершить вывод американских войск мы страны. Вопрос в том, существует ли сегодня такое понятие как умеренные талибы в принципе. Талибы никогда не согласятся занять второстепенные позиции в будущем афганском правительстве; любой компромисс и договоренности в этом направлении будут носить явно временный характер. То есть в конечном счете, в Афганистане может в перспективе появиться правительство, в котором Талибы уже будут играть ведущую роль.  Как такое про-талибское правительство поведет себя в отношении своих соседей, когда окончательно укрепится у власти – тоже непростой вопрос.  Сегодня движение Талибан уже не то, что в 90-ые годы, когда оно было в основном было нацелено на внутри-афганские дела. За те годы, что они были оппозиции, укрепились их связи с международным джихадистским движением, радикализировались и многие талибы. Поэтому, нельзя исключать, что они в перспективе такое правительство позволит превратят свою страну в плацдарм для радикализации во всем регионе.

Тем более, что де-факто такой плацдарм в Северном Афганистане уже существует. На центральноазиатских границах группировки боевиков из среднеазиатских республик, большинство из которых перебрались из Сирии и Ирака. При этом, есть основания полагать, что фокус и внимание основных джихадистких организаций постепенно переносится на Афганистан и потом на ЦА. Что необходимо делать странам региона в этой связи? Необходимо вырабатывать общую стратегию борьбы с пропагандой религиозного радикализма внутри региона и делать упор не на насильственные методы, как это принято сейчас, а именно на превентивные меры.

• 99
• 102