Каирбай Закиров: Иррациональное пространство – мой дом

Стиль Каирбая Закирова в графике и живописи безошибочно выдает утонченную поэтическую натуру. Последние шесть лет он живет в Алматы, и в союзе с единомышленниками – художниками средней волны – не скучает. Но часто вспоминает свою просторную мастерскую в Кызылорде, служившую местом постоянного общения с поэтами, писателями, музыкантами, тележурналистами.

– Каирбай, чье мнение о вашем творчестве для вас авторитет?

– В декабре 1991 года я работал в Москве в офортной мастерской над серией композиций «Млечный путь». Едва успел завершить работу, как ко мне пришел Салихитдин Айтбаев и протянул рулон своих картин: «Вот, Каирбай, тебе подарок за твои работы!» Для меня его признание – как государственная премия! Айтбаев жесткий человек, цену себе знал, много читал, любил классическую музыку. Не раз при мне смотрел работы художника и, не обращая внимания на стоящего за спиной автора, выносил вердикт: «О, бищара».

– Что вы хотели сказать своими работами на юбилейной выставке «Марафон минотавров» в 2021 году в музее Кастеева?

– Интерес к мифическим формам пробудился у меня рано. Шестилетним ребенком, слушая сказания жырау об Едигее, Токтамыше, наблюдал в полусне чудесные видения – минотавра, чудовища с бычьей головой, кентавра, получеловека с лошадиным телом. С тех пор мой дом там, в невидимом иррациональном пространстве. Оттуда – между небом и землей – легче изображать то, что волнует. Художник – это божий сундучок, самое дорогое, божий клад, у него в голове. В иррациональном пространстве душа свободно сочетает форму с формой, и появляются неземные ворон-человек, корова-змея… Я жил этим, долго ломал голову над тем, как изобразить динамику смерча в серии «Вихрь». Наконец, решил: кто мне запрещает в работе «Перекати-поле» сочетать голову свиньи и ворона, череп верблюжьей головы и быка с голубем, грызущем кость? Меня волнует, как не быть приземленным в своем жизненном пространстве, выкрутиться духовно из трехмерной объективной реальности. Шел к этому долгие годы, хотелось выплеснуть то, что мучило с 20 лет, но получилось не сразу. На выставке 1998 года потерпел фиаско. В тех не очень зрелых работах лишь намеки. Свободно трактуя композиционные серии, развивал неожиданные композиции из рисунков моих детей. Сейчас мне 77 лет, сколько еще отпущено? В голове столько идей, и так хочется работать! В музее Кастеева около моих 40 работ – литография, линогравюра, офорт, живопись, и во всех мой язык и форма. Мне никто никогда не говорил, как и что делать, я свободен и почти реалист.

– Кто повлиял на ваш выбор профессии?

– Родился я близ Аральского моря на разъезде маленькой железнодорожной станции Аралкум. Как в романе «Буранный полустанок» Айтматова, отец – путевой мастер, кругом лишь белые пески и около 50 домов. Кроме красных вагонов, мелькающих с востока на запад и обратно, я ничего не видел, с 4 лет рисовал вагоны с солдатами, стрелочников с желтыми флажками. Отец радовался: сын художником растет! Он был известный в Казалинске мастер, шил национальную одежду, делал шкафы, сундуки, домбры, я сидел рядом и вырезал из дерева орнаменты. И быть мне, как отцу, железнодорожником, но пересилила тяга к искусству и мечта о художественном училище. Даже тетрадь подписывал: студент 1 курса Алматинского художественного училища им. Гоголя. И сказка сбылась: в 1964 году я поступил. В общежитии жил в одной комнате с Амандосом Аканаевым – ему 16 лет, у него длинные волосы и фуражка с кокардой! В училище преподавали Бахтияр Табиев, Тулеген Досмагамбетов, Макум Кисамединов. Они тогда вернулись в Алма-Ату после окончания Суриковки, Репинки, и мы были их первыми студентами.

– Что было после училища?

– После училища я работал в школе, преподавал в Байконуре и как-то потерялся, даже не мечтал о том, что есть другая жизнь, что могу выставляться. Однажды, в связи с космическими полетами, из Москвы приехал известный художник-абстракционист Николай Эстис. Мне поручили сопровождать его. За четыре дня нашего знакомства я «проснулся», и вновь вернулся к творчеству. В 1976 году открыл для себя Тивадара Костка Чонтвари – божественный художник из Венгрии, раздолбавший мои представления о трехмерности, рамки пространства раздвинулись. Им восхищался Пикассо: «Не знал, что был еще один великий живописец!»

Выставляться я начал в 1977 году, и с первых серий карандашных работ на «Стихи о Кызылкуме» оказался в своем кругу. Айтбаев, Кисамединов, Исабаев стали моими близкими друзьями, хотя были гораздо моложе. До развала СССР, с 1979 по 1991 год, я ездил в Москву как домой. Участвовал в выставках Центрального Дома художника (ЦДХ), прошел настоящую школу творчества во Всесоюзном Доме творчества «Сенеж». Это экспериментальная студия дизайнеров, созданная известными проектировщиками Евгением Розенблюмом и Марком Коником на базе Дома творчества при Союзе художников СССР. Условия, в которых мы жили, просто сказка – только работай. У художников, работающих со средой, образное мышление и композиция отличаются. Мы обучались дизайну среды по оригинальной программе легендарной школы Баухаус: сперва практика, в конце теория. Вначале мозговая атака – два месяца упражнений по проектированию. Через геометрические фигуры (квадрат, круг, треугольник) мы составляли пятна композиции, например: движение, желание, грусть. Это очень помогает мышлению входить в композицию. Кроме художников из Новосибирска, Москвы, Литвы, других республик, в нашу группу входили философы, архитекторы, поэты.

В таком креативном сообществе мы делали разработку для Баку. Местные архитекторы собирались сносить Старый город, знаменитую Девичью башню. Художники предложили сохранить пластику Старого города, создав из новых материалов аналог узких, до двух метров, улочек. До 1991 года я работал в Москве как проектировщик, осуществлял производственные заказы, проекты со скульптурами, разработку для Минска делал вместе с монументалистом Ками Айткалиевым.

В 1989 году Союз художников Казахстана вышел на Москву с инициативой симпозиума на Аральском море, которое исчезало на глазах. Среди нас – Бахтияр Табиев, Амандос Аканаев, Кенжебай Дюсенбаев, Салихитдин Айтбаев, Абдрашит Сыдыханов. Крик нашей души поддержали: около тридцати художников из Украины, Беларуси, Москвы, Ленинграда, Узбекистана участвовали в симпозиуме от СХ СССР. Работали в Каракалпакии – Муйнак, затем в городке Бугунь. В Москве, переработав эскизы, сделали мощную выставку «Арал глазами художника». После выставки месяц отдыхали в Сенеже, это же наш дом, мекка художников со всего Советского Союза.

В моей жизни много интересных случайностей. В 1986 году к Акмарал Арыстанбековой, в те дни председателю президиума Казахского общества дружбы и культурной связи с зарубежными странами, прибыла делегация из Австрии. В музее Кастеева австрийцы впечатлились моей работой «Сказание о море» (офорт, акватинта). Тогда по распоряжению Арыстанбековой меня срочно нашли в Кызылорде, и 4 ноября я уже летел в самолете с выставкой в столицу Йемена Сану, затем в Аден. Там шла гражданская война между Южным и Северным Йеменом, и меня повсюду сопровождали солдаты с автоматами. Вернувшись, шесть месяцев работал над йеменскими материалами для отчетной выставки в Академии наук.

– Какую из своих побед считаете самой яркой?

– В 2013 году меня и Шамиля Гулиева пригласили в Турцию на конкурс художников из 14 стран ТЮРКСОЙ. Я представлял Казахстан, а балкарец Гулиев – Кабардино-Балкарскую республику. ТЮРКСОЙ – это Международная организация тюркской культуры, объединяющая тюркоязычные народы, всё там на очень высоком уровне. В пару финалистов вышел через год, спустя два месяца в Казани стал лауреатом премии.

– Что объединяет вас в творческом сообществе с Дюсенбаевым, Баяновым, Орадовым?

– Мне всю жизнь везло на друзей. За уважительное отношение к творчеству, любовь и преданность искусству боготворю Гани, Кенжебая, Шихтурды. Они честные, подхалимаж, приспособленчество им чужды. В наше время рыночных отношений мир изменился. Сегодня многие достойные художники не могут получить звания заслуженного, нет у них хватки коррупционера от искусства. Ну, когда мир такой, обижаться не стоит. Критерий счастья для нас – в чистом, первозданном отношении к предмету, мы знаем только творчество, и каждый работает по-своему.

• 128
• 74